* * *
Хана Мацури в этом году был славным, но ничем не примечательным - так считали все, кроме нескольких детей, для которых это был первый открытый фестиваль в жизни. Только двое из них были в хорошеньких юкатах и расшитых одеждах, а третий прятался в переулках, испачканный прибрежной грязью. Ему вдруг показалось, что он увидел оживших кукол - так они были белоснежны, красивы и аккуратны. Итто захотелось подойти и потрогать их, или хотя бы рассмотреть получше - что это за знатные дети, как девочка повернула голову в его сторону и что-то прошептала, обращаясь к брату. На маленького бесенка-демоненка воззрились две пары светлых глаз, и он незамедлительно спрятался за ближним ящиком, молясь о том, что его обойдет стороной беда. - Братец, разве они разрешено посещать фестиваль цветов? - запрокинув голову и смешно стукнувшись макушкой о грудь, спросила Аяка. - Нет, милая, - сказал ее благородный братец, обнимая такую маленькую и многого не знающую сестренку, - давай накормим его и попросим уйти, а? Они следует кормить бобами. Как раз я вижу прилавок. Аяка потом будет горько плакать, узнав о коварном плане брата. Ваш непревзойденный наследничек клана всегда был таким хитрецом, знаете. Но сейчас она, подпрыгивая своими хорошенькими полными ножками, еще не познавшая холода собственных сил, спешит к прилавку и пьет сладкий чай большими глотками, пока ее братец осторожно приближается к самому грязному и темному переулку оживленной Инадзумы. - Они. Как насчет договора - ты не мешаешься на фестивале и за это получаешь сладости. Сегодня нас с сестрой впервые взяли, чтобы посмотреть на церемонию, и я не хочу, чтобы какой-то грязнуля испугал народ. У него был такой приятный и тонкий голосок, который сломают толщи вод, сломают-переломают, и все же Камисато-старший всегда будет таким - с улыбкой говорящий абсолютные гадости в лоб. Но ребенок, несколько недель питавшийся огрызками да кожурой, во все глаза уставился на угощение, даже не почувствовав за сладостью неладного и не услышав в голоске угрозы. А ребенок был таким красивым, словно сошедшим с книги с изящными иллюстрациями. Пальцы у него были белые, вылепленные из карукана, с розовыми аккуратными ногтями. Итто был так голоден, что чуть не вцепился в них вместо ядовитой сладости. Спустя пару жадных глотков до него все-таки дошло, что что-то не так. - Ты действительно такой глупый, что даже бобов не учуял? Ну же, выплюнь, пока не поздно, я просто подшутил над тобой - сказал прекрасный ребенок. Маленький они испытывал такую боль в животе, что был готов разорвать себе брюхо и вынуть вон кишки, лишь бы она закончилась, но злость и обида его была сильнее. Нестерпимо было держать такую внутри, и он вдруг резко схватил человека за ворот хорошенького кимоно. - Если бы я их не стал есть, меня бы посчитали неблагодарным. А если выплюну - тоже буду неблагодарным! Мне сдохнуть надо, чтобы вас, людей, всё устраивало?! Да что я вам сделал, я ведь даже ничего вам не успел сделать! - закричал они, а потом отпустил чужой ворот, оставив на нем грязное пятно, - тогда я лучше сейчас умру, чем буду мучиться! Икая и борясь с судорогами, он стал давиться приторно-сладкой похлебкой с бобами. Прекрасный человеческий ребенок молчал - из оставленной когтем царапины на подбородке капала кровь, и пачкала его безупречные одежды.* * *
Итто провалялся на гнилых широких листьях и брошенных пустых коробках несколько дней, борясь с лихорадкой. Редкий жалостливый (ой ли?) человек обливал его водой из ведра, то ли сочувствуя, то ли советуя сдохнуть поскорей. “Почему я и правда до сих пор жив?” - думал ребенок, ощупывая свое опухшее и красное лицо. Он теперь точно красный они, что же... Сжевав на третий день полуспелую фиалковую дыню, Итто задумался. Он уже мог кое-как сидеть и стоять, и смог найти затупевший обломок меча, порыскав рядом с кузницей. Обломок был грязный и жалкий, прямо как Итто. Он валялся среди мусора, а вокруг, буквально в паре шагов люди обсуждали, что сегодня приготовить на ужин. Кажется, это была семья с ребенком. Они выглядели счастливыми. Ученик кузнеца смахнул пот со лба и что-то им сказал. Они все одной породы, одной крови - и весь мир был им нипочем. Итто посмотрел в обломок затупевшего лезвия и кое-что решил для себя. Приставил к своей голове и, как смог, стал отпиливать свои крохотные рожки, как символ всех несчастий. Если он еще и отгрызет свои когти, то станет почти похожим на человека. На какое-то время, пока не станет сильней, и никто больше не посмеет обидеть краснорогого они.- - -
Аяка держала в руках испуганного кота, которого зачем-то схватила на ходу и теперь отказывалась отпускать. Тот жалобно мяукал, трогал ее мокрые руки лапкой и пытался вырваться. Наконец, его писк надоел наемникам, и один из них резким движением вырвал его из рук сестренки и забросил в воды. Лодка продолжала идти. Аяка даже не вскрикнула, не заплакала - ее руки замерли в том же положении, словно продолжая баюкать утопленного кота. Аято подумал - они будут следующими. Воды сегодня были спокойными, как гладь фамильного зеркала. Зачем надо убивать их последними, топить осиротевших котят, а не вспороть их нежные животы рядом с трупами родителей? Во рту было солено от слез и крови, от страха и голода. Ему едва исполнилось двенадцать, а Аяке не было и десяти. Совсем недавно они так хорошо проводили время на фестивале Цветов. А затем клан Камисато оказался в немилости и тотчас был свержен. Нужно защитить сестру. Мальчик осторожно пододвинулся ближе к ней и взял за руку. Лучше они сделают это сами. Тогда не проиграют. - Пойдем со мной, - тихо произнес одними губами Аято, - в одно спокойное прекрасное место, Аяка. Их действия заметили наемники. Переглянулись, переговорились - я бы оставил мелкую, она вполне ничего, выручим хорошие деньги. Тот, что постарше, отвесил оплеуху говорящему. И протянул юному наследнику Камисато два увесистых камня. - Отправляйтесь по доброй воле, и, может быть, попадете в рай, - его щербатое лицо перекосило от усмешки, - или оставайтесь в этом аду навсегда. Маленькая ладошка Аяки на его рукаве. Тонкие ручьи слез, короткий кошачий вскрик. В их дворе растоптаны любимые матушкины камелии. - Все будет хорошо, сестренка, - обращается Аято к ней, укладывая ей в ворот камень, что поменьше, - давай совершим поклоны и отправимся. - Но брат, - сказала Аяка, - как внизу может быть рай, если там живут морские чудовища? - Там нас ждут, - юный Камисато улыбнулся, - в столице морского государства, где рождаются чудеса. Ну же. Ему не разрешали плакать с пяти лет, но сейчас бы он заревел в голос. Если бы у него были хоть какие-то силы, хотя бы обломок деревянной палки, он смог убить хотя бы одного. Вместо этого он и Аяка, что не сдерживала слез, сложили свои крохотные ладошки вместе. Поклонились сначала востоку, а затем обернулись на запад и закрыли глаза, читая молитву. Какой тихий и спокойный день. Легкий весенний ветерок, что радует сердце, коснулся их лодки, словно в насмешку. Кто-то будет о них плакать? Кто-то за них отомстит? Матушка, отец.... все те люди, коим не посчастливилось быть в эти дни в поместье Камисато - кто их похоронит и проведет обряды? Аяка посмотрела на него, прижимаясь тесно и ища защиты, на которую он был неспособен. - Какие они все-таки красивые. Наверное, несколько поколений кровосмешения все же рождают что-то угодное взгляду, кроме болезней. Сказал кто-то сзади, и это должны были быть последние слова, которые услышит его любимая сестра? Всплеск воды - и тишина. Внизу и правда разверзлась дорога к морскому царству, усеянная орнаментом из кораллов и пестрящая драгоценными рыбками. Призраки вымершего морского народа смотрели на брата и сестру, сочувственно щуря глаза с тонкими змеиными зрачками. Они с сестрой шли в обнимку ко дну, прямо в драконью пасть, и, когда Аято засунул руку за свой ворот, чтобы вытащить камень, то вместо него вынул сияющий лазурью Глаз Бога.