Другой

На следующее утро мы с семьёй едем на автобусе в центр города. Автобус наполнен множеством людей в сером. Здание, которое мы называем «Втулкой», видно с любой точки города. Потому что это самое высокое сооружение в городе, его верхушка теряется в облаках. Когда мы подходим к «Втулке», здесь уже довольно много людей из других фракций. Уже прям у входа я слышу гудок поезда, и сердце как будто замирает. Не знаю как это описать, но такое ощущение, что этим гудком лихачи зовут меня к себе. Встрехнувшись, я продолжаю идти за родителями. Аня берёт меня за руку. Лифт оказывается переполненным, и наш отец, конечно же, уступает очередь группе правдолюбов. Сам он направляется к лестнице, мы идём за ним, как и другие альтруисты. Мы показываем пример членам своей фракции, и вскоре сумрачную бетонную лестницу затопляют люди в серой одежде. Я подстраиваюсь под их шаг. Размеренный топот и однородность толпы заставляют поверить, что я могу это выбрать. Влиться в общественный разум Альтруизма, неизменно направленный вовне. Но потом у меня начинают болеть ноги, воздуха не хватает, и я снова отвлекаюсь на себя. Нужно подняться по двадцати лестничным пролётам, чтобы попасть на Церемонию выбора. Зал устроен концентрическими кругами. Снаружи стоят восемнадцатилетки всех фракций. Нас пока не называют членами фракции; сегодняшние решения сделают нас неофитами, и мы станем членами фракции, если завершим инициацию. Мы выстраиваемся в алфавитном порядке в соответствии с фамилиями, которые можем отвергнуть сегодня. В следующем кругу стоят ряды стульев для наших семей. Они разделены на пять секций, по числу фракций. Не все члены фракций пришли на Церемонию выбора, но достаточно, чтобы толпа казалась огромной. Ответственность за проведение церемонии переходит от фракции к фракции каждый год, и сегодня очередь Альтруизма. Сергей прочтёт вступительное слово и назовёт имена в обратном алфавитном порядке. В центре зала на небольшой сцене — пять металлических чаш. В чашах содержатся символы фракций: серые камни Альтруизма, вода Эрудиции, земля Дружелюбия, горящие угли Бесстрашия и стекло Искренности. Когда Сергей назовёт моё имя, я выйду в центр трёх кругов. Я буду молчать. Он протянет мне нож. Я порежу себе руку и брызну кровью в чашу выбранной фракции. Моя кровь стынет на камнях. Моя кровь шипит на углях. Прежде чем сесть, родители встают перед нами с сестрой. Отец целует Аню в лоб и хлопает мне по плечу, улыбаясь. — Скоро увидимся, — говорит он без тени сомнения. Мама обнимает меня, и я едва не теряю последние остатки решимости. Я стискиваю зубы и смотрю в потолок, где висят круглые лампы, наполняющие комнату голубоватым светом. Мать держит меня слишком долго, даже после того, как я опускаю руки. Прежде чем отстраниться, она поворачивает голову и шепчет мне на ухо: — Я люблю тебя. Что бы ни случилось. Я хмурюсь ей в спину, когда она отходит. Она знает, что я могу сделать. Не может не знать, иначе не сказала бы этого. Мы с Аней находимся в рядах тех, кто идёт чуть ли не первый, благодаря фамилии. Сергей говорит вступительную речь и начинает называть имена. Я наблюдаю за членами других фракций. Некоторые остаются, некоторые выбирают другую фракцию. Уже слышно, как кто-то из матерей плачет. Я снова зацикливаюсь на себе, очухиваясь лишь от громкого «Анна Шастун». Аня быстро сжимает мою руку и направляется к чашам. Она волнуется, это видно, но быстро берет нож, режет ладонь. Когда её кровь попадает в воду эрудиции, я перестаю понимать, что вообще происходит. Я думал, что Аня останется дома, или если перейдёт в другую фракцию, то явно не в эрудицию. Последние несколько месяцев эрудиты гнобят нас. Эрудиты хотят свергнуть альтруистов, чтобы самим встать у власти. Отец только вчера говорил об этой противной особе, которая возглавляет Эрудицию. И вот сестра переходит к ним. Сестра, которая была такой самоотверженной прирожденной альтруисткой? Я оглядываюсь на родителей, но не могу их найти из толпы людей. — Антон Шастун, — мои ноги становятся ватными, но я иду к чашам. Я уже сделал свой выбор, но так не хочу оставлять родителей одних. Очень редко альтруисты уходят из фракции, и если двое детей родителей, которые работают на правительство, уйдут, это будет шоком. И как бы у родителей не было бы проблем в связи с тем отчётом Марины Кравченко. Стоя перед чашами, я продолжаю думать. Беру нож, смотрю на камни и на угли. Мне повезло — чаши Альтруизма и Бесстрашия стоят рядом. Делаю надрез на ладони, это немного больно. Альтруизм или Бесстрашие. Самоотверженость или лихачество. Подношу руку к серым камням. Нет. Даже если я выберу отречение, я конечно справлюсь. Но я никогда не буду счастлив так же, как родители. Да и что говорить, если даже за восемнадцать лет своей жизни я не обрёл качеств альтруизма. Помогаю, когда попросят. Получаю упрёки за любопытство, и так далее. Кровь уже собралась и готова капать на камни, но я быстро направляю руку на угли. Кровь капает на горящие угли и шипит. Не верится, что я это сделал. Я эгоист и я смелый. Лихачи взрываются аплодисментами и криками. Они всегда такие шумные. Я пережимаю рану выданной салфеткой и направляюсь к бесстрашным. Мне пожимают руку. Я встаю рядом с другими неофитами, которые решили остаться в своей фракции. Пока что я первый перешедший из другой фракции в бесстрашие. Оглядываюсь в поиске родителей. Они сидят в окружении переговаривающихся альтруистов, которых видимо очень шокировал переход двух детей. Отец смотрит немного обвинительно, а мама ободряюще улыбается. Мама как будто знала, что я выберу. Я смотрю на них извиняющимся взглядом. По окончанию Церемонии выбора, во фракцию Бесстрашия переходят около пятнадцати неофитов из других фракций. В сумме человек тридцать новоприбывших. Я единственный из отречения. Лихачи идут к лестнице. А я думал только альтруисты ими пользуются. Я вдруг только сейчас задумываюсь о том, что ждёт нас. Бесстрашные шумно бегут по лестнице вниз. Толпа подхватывает тебя, и невозможно остановиться. Лёгкие горят, чувствую, как мышцы ног забиваются. Но продолжаю перепрыгивать ступеньки, чувствуя радость и свободу. Выбежав из Втулки, мы продолжаем бежать к рельсам. Я почти в хвосте, так как никогда не бегал. Альтруизм не одобряет ничего, что приносит собственное удовольствие. И бегаем мы разве что на помощь кому-то. Заворачивая за здание, я слышу гудок паровоза. Испытывая одновременно и страх и предвкушение, наблюдаю за лихачами, которые начинают взбираться по металлическим столбам наверх. Рельсы в центре города находятся на высоте, наверное, одноэтажного дома, чтобы не мешать другому транспорту и людям. Их поддерживают металлические балки как у мостов. Я взбираюсь по одной из них. Поезд уже рядом, когда я взбираюсь на специальный небольшой выступ. Все начинают бежать и с ходу запрыгивать в открытые вагоны. Остались только неофиты-переходники. Кто-то из них говорит, что они безумцы и самоубийцы. Я усмехаюсь, ведь был готов к такому. Я долго наблюдал за лихачами, чтобы понять: это их образ жизни. Они бесстрашные. Я мчусь за вагоном. В мыслях появляется: «а что если не смогу». Собираю все силы, хватаюсь за поручень, закидывая своё тело в вагон. Правдолюб протягивает руку, помогая полностью забраться в вагон. Сердце, кажется, сейчас выпрыгнет из груди. Сажусь на пол, облакачиваясь на стенку. В этих поездах нет сидений, они пусты. Рядом садится правдолюб. — Спасибо, — говорю я с ужасной отдышкой. — Это безумие, — улыбаясь говорит парень в черно-белом костюме. — Точно, — соглашаюсь я, тоже радостно улыбаясь. Сейчас я как-будто впервые вдыхаю полной грудью, чувствуя себя живым. — Антон, — протягиваю руку. — Дмитрий. — Готовьтесь, — говорит лихач спустя минут тридцать поездки. — К чему? — спрашивает эрудитка. Я выглядываю в проём и вижу крышу какой-то высотки. — Прыгать, — вместе с моими мыслями говорит лихач. — А если не прыгну? — Хочешь стать изгоем? — усмехается лихач, весь в татуировках и с пирсингом, вскидывая бровь. Из первых вагонов уже выпрыгивают люди прям на крышу. Рельсы протянуты на высоте семи этажей. От мысли, что придется выпрыгнуть из движущегося поезда на крышу, зная, что между краем крыши и рельсами есть щель, меня едва не выворачивает. Я пробираюсь вперед и, пошатываясь, иду на противоположную сторону вагона, где остальные переходники выстраиваются в очередь. — Нам тоже придется спрыгнуть, — говорит правдолюбка. — Замечательно, — отвечает правдолюб, — чего уж разумнее, Мила. Спрыгнуть с поезда на крышу. — На это мы и подписались, Петя, — указывает девушка. — Ну и пусть, а я не буду, — произносит товарищ за спиной. Он единственный переходник из дружелюбия. Его щеки блестят от слез. — Ты должен, — говорит Дима, — или провалишь инициацию. Ну же, всё будет хорошо. — Нет, не будет! Я лучше буду бесфракционником, чем мертвецом! Товарищ качает головой. В его голосе паника. Он продолжает трясти головой и смотреть на крышу, которая приближается с каждой секундой. Я с ним не согласен. Я лучше буду мёртвым, чем опустошенным, как бесфракционники. — Ты не можешь его заставить, — говорю я, глядя на Диму. — Вместе? На счёт три. — предлагаю я, правдолюб кивает. Когда вагон оказывается напротив крыши, я считаю: — Раз… два… три! На «три» мы выпрыгиваем из вагона. Мгновение невесомости, и мои ступни врезаются в твёрдую землю, а голени пронзает боль. Из-за жёсткого приземления я растягиваюсь на крыше, прижатый щекой к гравию. Я смахиваю камешки со щеки. Все неофиты, кроме товарища, оказались на крыше, с тем или иным успехом. Правдолюбка, Мила, морщится и держится за лодыжку, а Пётр гордо улыбается — должно быть, приземлился на ноги. Локоть болит. Я задираю рукав, чтобы его осмотреть; рука дрожит. Кожа содрана, но крови нет. — Ого! Какой скандал! Сухарь обнажил кусочек тела! Я поднимаю голову. Сухарь — кличка альтруистов, а я здесь единственный их представитель. Пётр тычет в меня пальцем и ухмыляется. Я слышу смех. Мои щеки вспыхивают, и я опускаю рукав. — Тихо все! Меня зовут Марк! Я один из лидеров вашей новой фракции! — кричит мужчина на дальней стороне крыши. Он старше остальных, с глубокими морщинами и сединой на висках, и он стоит на бортике крыши, как-будто на тротуаре. — Несколькими этажами ниже — вход в наш лагерь. Если вы не сможете собраться с духом и спрыгнуть — вам тут не место. Наши неофиты вправе пойти первыми. — Вы хотите, чтобы мы спрыгнули с бортика? — уточняет эрудитка. Не понимаю, почему её это шокирует, после всего сегодняшнего то. — Да, — отвечает Марк. Похоже, ему весело. — Там внизу вода или что-нибудь в этом роде? — Вот прыгнешь и узнаешь. — Он поднимает брови и усмехается. Толпа перед неофитами рассасывается, освобождая для нас широкий проход. Я оглядываюсь. Никто особенно не рвётся прыгать с крыши — все смотрят куда угодно, только не на Марка. Кто-то изучает свои царапины или смахивает камешки с одежды. Я кошусь на Петра. Он ковыряет ноготь. Старается вести себя небрежно. И он задирает меня? Я гордый. Когда-нибудь это не доведёт меня до добра, но сегодня придаёт храбрости. Я иду к бортику и слышу смешки за спиной. Марк отходит в сторону, освобождая мне путь. Я подхожу к краю и смотрю вниз. Ветер продувает одежду насквозь, хлопает тканью. Здание, на котором я стою, является стороной квадрата, образованного ещё тремя такими же зданиями. Посередине квадрата — огромная дыра в бетоне. Я не вижу, что там, внутри. Лишь темнота. Думаю о том, что им незачем нас калечить или убивать. Нас берут на испуг. Я благополучно приземлюсь на дне. Это знание — единственное, что помогает мне ступить на бортик. У меня стучат зубы. Идти на попятный поздно. Только не с этими людьми за спиной, которые бьются об заклад, что я провалюсь. Я снова смотрю на дыру. Мои руки покрываются мурашками, живот сводит. Если я не сделаю это сейчас, я вовсе не смогу это сделать. Я с трудом сглатываю. Я не размышляю. Просто делаю шаг в пропасть. Воздух завывает в ушах, а сердце колотится так сильно, что становится больно, и каждая мышца в теле напрягается по мере того, как ощущение падения скручивает желудок. Дыра окружает меня, и я падаю в темноту. Я сильно ударяюсь о нечто. Нечто прогибается и подбрасывает моё тело. Удар вышибает из меня дух, и я хрипло пытаюсь вдохнуть. Руки и ноги болят. Сеть. На дне дыры — сеть. Я смотрю вверх, видно кусочек голубого неба, и смеюсь, наполовину от облегчения, наполовину в истерике. Меня сотрясает дрожь, и я закрываю лицо руками. Я только что спрыгнул с крыши. Меня кто-то дёргает в сторону. Помагает слезть. Передо мной стоит красивый молодой человек, наверное, старше меня всего на несколько лет. Никогда не считал мужчин красивыми, но этот. У него такие голубые глаза, тёмная чёлка закрывает лоб и россыпь родинок на щеке и шее. Он ниже меня буквально на полголовы, зато крепкого телосложения. — Тебя столкнули? — спрашивает он. — Нет. Я сам. — голос немного сел. — Хорошо. Как тебя зовут? Можно придумать прозвище. — А. мхм. Шаст. — Первый прыгнул Шаст! — лихачи взрываются аплодисментами и криками. — Добро пожаловать в Бесстрашие!