Другой

Ночью мне снится кошмар. Мои близкие и родные люди висели над той пропастью, а я не мог их спасти — мои руки были связаны. Я видел их испуганные лица, побледневшие пальцы, которые цеплялись за прутья. Кто-то устрашающе шептал на ухо «дивергент», «опасен»… Неожиданно почувствовал облегчение на руках и сразу кинулся к семье. Но, когда перегнулся через перила, чтобы схватить руку мамы, ощутил мощный толчок в спину. Чувство полёта и страха разбиться о камни. Но вместо ощущения своей тушки на дне пропасти, я просыпаюсь в холодном поту. Потираю лицо ладонью, стараясь прийти в себя и восстановить дыхание. Мои скрытые страхи объединились со вчерашней увиденной картиной, создавая самый ужасный кошмар. Смотрю на время, до будильника ещё полчаса. Весь потный и с дрожащими руками направляюсь в ванную, чтобы принять душ и переодеться. Стою под холодным душем, прогоняя противное ощущение и остатки сна. Возвращаюсь в спальню и вижу, что вся моя постель исписана красной краской. «Сухарь». И что это за выходка пятиклассников?! Успокоившись было, снова начинаю раздражаться и злиться. Что за поганое утро. Оглядываюсь в поиске виновника сего действа. Пётр стоит возле своей кровати, взбивая подушку и насвистывая что-то себе под нос. — Классно смотрится, — замечает он. — Я тебя чем-то обидел? — интересуюсь я, действительно не понимая. — Может ты не заметил, но сейчас мы в одной фракции. — Понятия не имею, о чём ты, — отмахивается он. Вообще Пётр создаёт впечатление доброго человека. Но это лишь оболочка. Я вижу в его глазах чертей. — К тому же, мы с тобой никогда не будем в одной фракции. Ох, Пётр, никогда не говори никогда. Я злюсь, но эта злость наполняет меня ещё одной мотивацией — не провалить инициацию. Сдёргиваю постель с кровати и отношу комок в корзину для белья. Подходят Слава и Поз, и мы вместе идём в столовую. — Не обращай на него внимания, — говорит Поз, касаясь моего плеча. — Он просто хочет вывести тебя из себя. Если ты не станешь злиться, рано или поздно он прекратит. — Надеюсь, — вздыхаю я, и сам понимая это. Обращаюсь к Славе, чтобы отвлечься, — Ты разговаривал с Тимом? Ну, после… сам знаешь. — Да. С ним всё хорошо. Он не сердится. — парень вздыхает. — Теперь меня запомнят как парня, который первый вырубил другого. — Не самый худший способ запомниться. Как минимум, с тобой остерегутся враждовать. — говорит Поз. — Есть способы и получше, — Слава улыбается и пихает меня локтем, — Ты вот первый спрыгнул. — Я смущённо киваю, думаю о том, что на этом моя слава и закончится. — Один из вас должен был потерять сознание, сам понимаешь, — говорю я. — Если не он, то ты. — И всё же я не хочу больше этого делать. Правда не хочу. — Слава качает головой. Возможно он слишком добрый для лихача. — И всё же тебе придётся. Нам всем. — говорит Поз, вздыхая. *** — Сегодня у нас запланирована экскурсия к Стене, чтобы узнать об обязанностях лихачей, — говорит Граф на утренней тренировке. — Поезд отправляется в пол третьего. Не опаздывать. После быстрого обеда мы спешим на поезд. Поднимаемся из Ямы в здание над ней и бежим к выходу. Поезд уже издаёт характерный гудок, когда мы подбегаем к рельсам. Граф стоит очень близко к рельсам, но отходит, пропуская несколько ребят вперёд. С Церемонии выбора это будет первый раз, когда мы покидаем Яму, и с того дня мы больше не запрыгивали в вагоны движущегося поезда. Наверное поэтому кто-то ловко запрыгивает, а кто-то с трудом, сначала закидывая свою верхнюю часть, ложась животом на пол. Я бегу один из последних. Граф высовывается из вагона, протягивая руку. Хватаюсь за его ладонь одной рукой, а второй за специальный поручень, поднимая своё тело в вагон. Но в основном меня тянет Граф. Каким-то образом оказываюсь в объятиях голубоглазого тренера. Буквально пара секунд, но мурашки успевают пробежать. Зачем-то задерживаю дыхание. Он отпускает меня, словно ничего такого не случилось. Может только я придаю к прикосновениям большое значение? — Спасибо, — говорю я и иду к друзьям. Граф поворачивается к выходу из вагона. Он держится за ручки по обе стороны, широко раскинув руки, и наклоняется вперёд, так что его тело в основном находится снаружи вагона, и только ступни твёрдо стоят внутри. Ветер прижимает его рубашку к груди. Я пытаюсь смотреть мимо него на окружающий пейзаж — море крошащихся, заброшенных зданий, которые становятся все ниже и ниже. И всё же каждые несколько секунд мой взгляд падает на инструктора. Не знаю, что я ожидаю или хочу увидеть, если вообще хочу. Я делаю это непроизвольно. В последнее время мой организм как-будто живёт своей жизнью. — Как по-вашему, что там? — спрашиваю я, кивая на дверь. — Точнее, за Стеной? — Кучка ферм, наверное, — пожимает плечами Поз. — Да, это понятно. Имею в виду дальше, за фермами. От чего мы сторожим город? — От чудовищ! — делая испуганное лицо, говорит Надя. Мы все закатываем глаза. — Никто наверняка не знает. — отвечает Слава. Тормоза поезда визжат, и мы все кренимся вперёд, когда вагон замедляет ход. Полуразрушенные здания закончились, сменившись жёлтыми и зелёными полями и железнодорожными рельсами. Поезд замирает под навесом. Я спускаюсь на траву, держась за ручку, чтобы не упасть. Перед нами ограда из сетки с колючей проволокой наверху. Я подхожу ближе и замечаю, что она тянется дальше, чем видит глаз. За оградой — небольшая рощица, в основном из мёртвых деревьев. По ту сторону ограды расхаживают сторожа-лихачи с ружьями. — За мной, — произносит Граф. Он ведёт нас к воротам, широким, как дом, и выходящим на потрескавшуюся дорогу к городу. Когда я в детстве приезжал сюда с семьёй, мы ехали на автобусе по этой дороге и дальше, к фермам Товарищества, где мы в насквозь пропотевших рубашках целыми днями собирали помидоры. Снова колет в груди от воспоминания о семье. — Если вы не попадёте в пятерку лучших по результатам инициации, вероятно, вы окажетесь здесь, — говорит Граф, подходя к воротам. — Став сторожами, вы сможете немного продвинуться по службе, но не слишком. Получите возможность патрулировать за пределами ферм Товарищества, но… — Зачем патрулировать? — спрашивает Тим. Граф дёргает плечом. — Полагаю, вы узнаете это, если окажетесь здесь. Как я уже говорил. В большинстве случаев те, кто сторожит ограду в юности, сторожат её и дальше. Если вам от этого легче, кое-кто уверяет, будто это не так уж и плохо. — Ага. По крайней мере, нам не придется водить автобусы или прибираться за другими, как бесфракционникам, — шепчет Поз мне на ухо. Насчёт себя я не уверен в этом. Есть большая вероятность оказаться без фракции. — А вы какого ранга достигли? — спрашивает Пётр у Графа. Я думал, что он промолчит, но он спокойно смотрит на Петра и отвечает: — Я был первым. — И вы выбрали это? — удивлённо воскликает эрудит. — Почему вы не предпочли работу в правительстве? — Не захотел, — равнодушно отвечает Граф. Я вспоминаю, что он сказал в первый день о работе в диспетчерской, откуда лихачи наблюдают за безопасностью города. Мне сложно представить его там, в окружении компьютеров. Для меня он неразделим с тренировочным залом. В школе нам рассказывали о фракционных работах. У лихачей ограниченный выбор. Мы можем сторожить ограду или следить за безопасностью города. Можем трудиться в лагере Лихости — наносить татуировки, изготовлять оружие или даже сражаться друг с другом на потеху зрителям. Или работать на лидеров Лихости. Пожалуй, это лучший для меня вариант. Единственная проблема в том, что мой ранг ниже некуда. И я могу стать бесфракционником конце первой ступени. Мы останавливаемся у ворот. Несколько сторожей-лихачей глядят в нашу сторону. Остальные слишком заняты тем, что тянут створки ворот, в два раза выше и в несколько раз шире себя, чтобы пропустить грузовик. — Антон? — окликает молоденький товарищ. Я дёргаю головой при звуке своего имени, я так давно его не слышал. Один из товарищей стоит в кузове грузовика. У него тёмные волосы и знакомые глаза. Макс. Я пытаюсь вспомнить его на Церемонии выбора, но на ум ничего не приходит, кроме стука сердца в ушах. Кто ещё перешёл? Может, Соня? Есть ли в этом году неофиты-альтруисты? Если Альтруизм потерпел неудачу, это наша вина — Макса, Ани и меня. Меня! Я отгоняю неприятную мысль. Парень выпрыгивает из грузовика. На нем серая футболка и джинсы. После мгновенного замешательства он идёт ко мне и заключает в объятия. Я застываю. Только товарищи обнимают друг друга при встрече. Я не шевелю ни единой мышцей, пока он меня не отпускает, почему-то мне не комфортно. Хотя я его знаю с детства. Мы жили в соседних домах. Его улыбка тает, когда он смотрит на меня более пристально. — Антон, что случилось? Что у тебя с лицом? — Ничего, — отвечаю я, вспоминая, что сегодня мне немного досталось от Тима на тренировке. — Просто тренировка. Ничего. — Антон? — переспрашивает гнусавый голос рядом со мной. Мила складывает руки на груди и смеётся. — Это твое настоящее имя, Сухарь? Я бросаю на неё взгляд. Что смешного в имени? Я отворачиваюсь, стараясь не обращать внимания. Роберт с грустью смотрит на меня. — Они не кажутся хорошими людьми. — Некоторые из них. — Знаешь, ты можешь вернуться домой. Уверен, Альтруизм сделает для тебя исключение. — С чего ты взял, что я хочу домой? — мои щёки пылают. — Думаешь, я не справлюсь, или что? — Дело не в этом. — Он качает головой. — Не в том, что не справишься, а в том, что не стоит. Ты заслуживаешь счастья. — Я выбрал Лихость. И точка. Я смотрю Максу за плечо. Похоже, сторожа-лихачи закончили проверять грузовик. — И кроме того, Макс… Я хочу от жизни не только счастья. — А ведь это бы всё упростило, правда? — замечает он. Прежде чем я успеваю ответить, он касается моего плеча и поворачивается к грузовику. У девушки в кузове банджо на коленях. Она начинает бренчать на нём, когда Макс устраивается внутри, и грузовик трогается с места, увозя от нас звуки банджо и переливчатый голос девушки. Макс машет мне, и я мысленно вижу еще одну возможную жизнь. Вижу, как сижу в кузове грузовика, подпеваю девушке, хотя никогда раньше не пел, смеюсь, когда попадаю мимо нот, взбираюсь на деревья за яблоками; всегда в покое, всегда в безопасности. Сторожа-лихачи запирают ворота. Замок — снаружи. Я прикусываю губу. Почему они запирают ворота снаружи, а не изнутри? Можно подумать, они не сторожат нас от опасности, а не хотят выпускать. Я отгоняю эту нелепую мысль. *** На следующий день в тренировочном зале нас ждут мишени и стол заваленный ножами. Здесь уже стоит Скруджи. При виде него воздух в комнате словно становится тяжелее и давит на меня. От одного его существования меня передёргивает. — Сегодня вы научитесь целиться, а завтра схватки будут возобновлён. Возьмите по три ножа. — Его голос ниже, чем обычно. — Смотрите внимательно, когда Граф будет демонстрировать правильную технику броска. Сначала никто не шевелится. — Бегом! Мы поспешно разбираем кинжалы. Они не такие тяжёлые, как пистолеты, но всё равно ощущаются в руках как-то странно, словно я не вправе держать их. — Он сегодня в плохом настроении, — бормочет Поз. — А что, бывает в хорошем? — шепчу я в ответ. Я наблюдаю за рукой Графа, бросающего нож. Во время броска я слежу за его позой. Он попадает в мишень каждый раз и выдыхает, отпуская нож. — В ряд! — командует Скруджи. «Спешка не поможет», — думаю я. Так говорила мне мать. Поэтому первые несколько минут я тренируюсь без ножа, ищу нужную позу, разучиваю нужное движение руки. Скруджи нервно расхаживает за нашими спинами. — Похоже, Сухаря слишком часто били по голове! — замечает Пётр, стоящий через несколько человек. — Эй, Сухарь! Забыл, как выглядит нож? Не обращая на него внимания, я снова тренируюсь, уже с ножом в руке, но не отпуская его. Я отрешаюсь от шагов Скруджи, колкостей Петра и непроходящего чувства, будто Граф смотрит на меня, и бросаю нож. Он вращается на лету и врезается в доску. Нож отскакивает, но я первый, кто попал в цель. При следующем промахе Петра я не могу сдержаться и так же подначить его. — Эй, Пётр, — окликаю я, ухмыляясь. — Забыл, как выглядит мишень? Поз фыркает рядом со мной, и его нож попадает в цель. Через полчаса остаётся единственный неофит, который еще не поразил мишень. Кажется, его зовут Лёша. Его ножи с лязгом падают на пол или отскакивают от стены. Пока остальные ходят за ножами к доске, он ползает по полу в поисках своих. Когда он снова промахивается, Скруджи подходит к нему и рявкает: — Как можно так тормозить, правдолюб? Тебе нужны очки? Подвинуть мишень ближе? Лёша заливается краской. Он бросает очередной нож и промахивается на несколько десяткой сантиметров вправо. Нож вращается и ударяется о стену. — Что это было, неофит? — тихо спрашивает Скруджи, наклоняясь к парню. Я прикусываю губу. Дело плохо. — Он… он выскользнул, — отвечает Лёша. — Что ж, думаю, тебе следует за ним сходить, — произносит Скруджи. — Он изучает лица остальных неофитов — все перестали метать ножи — и спрашивает, — Я разрешил остановиться? Ножи снова летят в мишень. Все мы уже видели лидера разъярённым, но сегодня другое дело. Глаза у него почти бешеные. — Сходить за ним? — удивлённо смотрит Лёша. — Но ведь остальные бросают ножи. — И что? — И я не хочу, чтобы в меня попали. — Думаю, можно положиться на то, что твои друзья-неофиты целятся куда лучше, чем ты. — Скруджи чуть улыбается, но его глаза остаются холодными. — Иди за ножом. Я заметил, что Лёша обычно не возражает, что бы нам ни приказывали. Вряд ли боится, просто знает, что возражения бесполезны. Но на этот раз он упрямо выпячивает широкую челюсть. Думаю, он достиг пределов своей покладистости. — Нет, — произносит он. — Почему нет? — Скруджи не сводит с лица Алексея взгляда. — Боишься? — Что в меня вонзится нож? — уточняет Лёша. — Да, боюсь! — Его ошибка — честность. С отказом Скруджи мог бы смириться. — Прекратить! — кричит лидер. Ножи перестают летать, разговоры стихают. Я крепко держу свой маленький кинжал. — Пошли вон с ринга. — Скруджи смотрит на Лёшу. — Все, кроме тебя. Я иду к стене следом за другими неофитами, и они переступают передо мной с ноги на ногу, стараясь разглядеть то, от чего у меня сводит живот: поединок Лёши и ярости Скруджи. — Встань перед мишенью, — приказывает лидер. Руки Алексея дрожат. Он возвращается к мишени. — Эй, Граф, — оглядывается он. — Не поможешь? Граф чешет бровь кончиком ножа и подходит к лидеру. У него тёмные круги под глазами и напряженно сжатые губы — он устал не меньше нас. — Будешь стоять там, пока он кидает ножи, — сообщает Скруджи неофиту. — Это научит тебя не отступать. — Это правда необходимо? — спрашивает Граф скучающим тоном. Однако, выглядит он напряжённо. Мои руки сжимаются в кулаки. Вопрос инструктора — это вызов. А Граф редко бросает Скруджи прямой вызов. Они несколько секунд молча смотрят друг на друга, буравя взглядами. — Забыл, кто здесь главный? — спрашивает Скруджи так тихо, что я с трудом разбираю слова. — И здесь, и везде. Лицо Графа краснеет, но не меняет выражения. Он лишь крепче сжимает ножи, и костяшки его пальцев белеют, когда он поворачивается к неофиту-правдолюбу. Я перевожу взгляд с широко распахнутых глаз Лёши на его дрожащие руки, а затем на Графа. Злость закипает у меня в груди и вылетает вместе со словами: — Прекратите! Граф вертит нож в руке, его пальцы любовно гладят лезвие. Он бросает на меня тяжёлый взгляд, едва не обратив меня в камень. Я знаю почему. Глупо было заговаривать в присутствии Скруджи. Глупо было вообще заговаривать. — Любой идиот может стоять перед мишенью, — продолжаю я. — Это ничего не докажет, кроме того, что вы нас запугиваете. Что, насколько я помню, признак трусости. — Значит, и тебе будет несложно, — отвечает лидер. — Если захочешь занять его место. Меньше всего мне хочется стоять перед мишенью, но я не могу пойти на попятный. Я не оставил себе выбора. Я пробираюсь сквозь толпу неофитов, и кто-то толкает меня в плечо. — Плакало твое хорошенькое личико, — шипит Пётр, ну кто ж ещё. — Хотя нет, погоди. У тебя же не хорошенькое личико. Я вздыхаю и иду к Лёше. Он уходит. Я останавливаюсь перед доской, и моя голова выше середины мишени, но это неважно. Я смотрю на ножи в руках Графа. В горле пересохло. Я пытаюсь сглотнуть и смотрю на Графа. Он всегда предельно собран. Он не заденет меня. Всё будет хорошо. Я ему доверяю. Я вздёргиваю подбородок. Я не отступлю. Если я отступлю, то мои слова — воздух. Не могу отступить, и доказать, что я всё-таки трус. Граф не сводит с меня глаз и заносит правую руку с ножом. Кидает. Во мне всё застывает. От волнения ничего не вижу. Стук. Нож вонзается в доску, недалеко от моей щеки. Я закрываю глаза. Слава богу. — Сдаёшься, Сухарь? — спрашивает Граф. Никогда. — Нет. — Тогда открой глаза. — Он постукивает себя между бровей. Я смотрю на него, вытирая потные ладони о штаны и прижимая руки к бокам, чтобы никто не заметил их дрожи. Смотрю в его голубые глаза, когда второй нож вонзается в мишень надо мной. Этот нож ближе, чем предыдущий. Я чувствую, как он вибрирует у меня над головой. Я задерживаю дыхание, пока он поворачивает последний нож в ладони. Его глаза сверкают, он отводит руку назад и отпускает своё оружие в полёт. Нож летит прямо на меня, крутясь. Моё тело застывает. На этот раз, когда нож вонзается в доску, моё ухо пронзает боль и кровь щекочет кожу. Я касаюсь уха. Он порезал его. И, судя по его взгляду, нарочно. — Я хотел бы остаться и посмотреть, все ли вы такие отчаянные, как он, — ровным голосом произносит Скруджи, — но на сегодня, пожалуй, достаточно. Он сжимает моё плечо. Его пальцы сухие и холодные, а взгляд выражает будто то, что я сделал — его заслуга. Только то, что я сделал, не имеет к нему никакого отношения. Он мне противен, и хочется поскорее сбросить с плеча его руку. — Я буду за тобой следить, — добавляет он. От его слов страх мгновенно покалывает меня изнутри. Мне кажется, будто слово «ДИВЕРГЕНТ» выжжено у меня на лбу и если Скруджи будет смотреть достаточно долго, то сумеет его прочесть. Но он наконец-то убирает руку с моего плеча и уходит. Я жду, пока все не покинут комнату. Мы с Графом остаёмся одни. — Твоё… — начинает он. — Ты сделал это нарочно! — кричу я, нервы мои на пределе. Хоть я и сам виноват, что вечно лезу куда не надо. — Да, нарочно, — тихо отвечает он. — И ты должен благодарить меня за помощь. — Благодарить? Ты чуть не проткнул мне ухо, ты всё время насмехался надо мной! Почему я должен тебя благодарить? — Знаешь, я немного устал ждать, пока ты сообразишь! Он сердито смотрит на меня, но его глаза всё равно кажутся задумчивыми. Они поразительного голубого цвета, обрамлённые густыми чёрными ресницами. — Соображу? Соображу что? Что ты хотел доказать Скруджи, какой ты крутой? Что ты такой же садист, как и он? — Я не садист. Он не кричит. Лучше бы он кричал. Чувствую себя истериком, но не могу остановиться. Он наклоняется к моему лицу и спокойно произносит: — Если бы я хотел тебе навредить, ты не думаешь, что я бы это уже сделал? Он пересекает комнату и вбивает нож в стол так сильно, что он застревает в столешнице, рукояткой в потолок. — Я… — Если бы я этого не сделал, Скруджи бы тебя не отпустил так просто. Поверь. — говорит он и уходит. И я начинаю думать, какой же я дурак.