Другой

На глаза повязывают тёмную полоску ткани. Класс. Всё происходит так быстро. Я пытаюсь вырваться и врезать им. Но двое сильных неизвестных держат меня. Меня куда-то ведут. Три руки держат меня за руки и тянут вперёд, одна закрывает мне рот, хоть я и не собираюсь кричать. И ещё одна рука подталкивает меня в спину. Три человека. Навряд ли я с ними справлюсь. Но я не собираюсь сдаваться. — Интересно, на что это похоже, когда Сухарь умоляет о пощаде, — хихикает Пётр. Я слышу рёв воды, разбивающейся о камни. Мы рядом с пропастью. Сердце бьётся быстрее, страх овладевает мной. Если мы над пропастью, не трудно догадаться, что они хотят сделать. — Поднимай его, ну же поторопись. Руки подталкивают меня вперёд и вверх и впечатывают спиной во что-то твёрдое и холодное. Судя по ширине и изгибу, это металлические перила. Это те самые перила, что огораживают пропасть. Я дышу с присвистом, и затылка касаются брызги. Чужие руки нагибают меня над перилами. Ноги отрываются от земли, и только нападающие не дают мне упасть в воду. По горлу поднимается желчь, и я сглатываю горечь. Вдруг хватка ослабевает, я снова дёргаюсь и соскальзываю на землю. На этот раз я со всей силы кусаю первую подвернувшуюся руку. Я слышу крик и крепче сжимаю зубы, чувствуя вкус крови. Кто-то с силой бьёт меня по лицу. В голове пульсирует белый жар. Он превратился бы в боль, если бы адреналин не растекался по мне кислотой. Парень выдёргивает руку и швыряет меня на землю. Я ударяюсь локтем о камень и подношу ладони к голове, чтобы снять повязку. Быстро встаю. Шайка Петра окружает меня. Бросаюсь на ближнего ко мне, Саню. Бью в солнечное сплетение. Но от другого парня в бок влетает нога, выбивая воздух из лёгких. Я ахаю, кашляю. Перевожу дыхание и пинаю кого-то. Подключается сам Пётр. Я один против троих. Удар локтем, пинок коленом в живот, и Саня отходит. Мне прилетает мощный удар в бок и я падаю. Кто-то хватает меня за волосы и бьёт головой обо что-то твердое. С моих губ слетает крик боли, в голове звенит. Пейзаж лежит на боку и подпрыгивает вверх и вниз. Я вижу, как кто-то бежит к нам и кто-то убегает прочь. Я цепляюсь за перила и поднимаюсь на ноги. Пётр хватает меня за горло и поднимает вверх, засунув большой палец под подбородок. Его волосы, обычно блестящие и гладкие, взъерошены и липнут ко лбу. Его бледное лицо искажено, зубы стиснуты, и он держит меня над пропастью, а по бокам моего зрения появляются пятна и кружатся вокруг его лица, зелёные, розовые и голубые. Он ничего не говорит. Лёгкие раздирает нехватка воздуха. Я слышу крик, и Пётр отпускает меня. Падая, я вытягиваю руки и ударяюсь подмышками о перила. Я зацепляюсь за них локтями и издаю стон. Брызги достигают лодыжек. Мир вокруг качается и падает, и кто-то на полу Ямы кричит. Я слышу удары. Пинки. Стоны. Я несколько раз моргаю и как могу пытаюсь сосредоточиться на единственном лице, которое вижу. Оно искажено яростью. Его глаза темно-синие. — Граф, — хриплю я. Я закрываю глаза, и ладони опускаются мне на плечи. Он перетаскивает меня через перила и прижимает к груди, подхватывает под колени. Я утыкаюсь лицом ему в плечо, и наступает внезапная глухая тишина. *** Я открываю глаза и вижу чисто белую стену. Я снова слышу звук бегущей воды, но на этот раз из крана, а не из пропасти. Летят секунды, и я начинаю различать очертания окружающих предметов, дверную раму, столешницу и потолок. Голова, щека и рёбра пульсируют от неутихающей боли. Лучше не шевелиться, чтобы не усугубить положение. Я лежу на большой мягкой кровати и морщусь, приподнимая голову, чтобы посмотреть, где течёт вода. Граф стоит в ванной, опустив руки в раковину. Кровь из костяшек его пальцев окрашивает воду в розовый цвет. У него порез в углу рта, но в остальном он кажется невредимым. Он с безмятежным видом осматривает свои царапины, выключает воду и вытирает руки полотенцем. Я не помню как именно оказался здесь, но в мыслях яростные голубые глаза и лёгкое покачивание. Это означает, что Граф принёс меня в свою спальню. Граф выходит из ванной и достаёт пакет со льдом из холодильника в углу комнаты. Когда он направляется ко мне, я собираюсь закрыть глаза и притвориться спящим, но наши взгляды встречаются, и становится слишком поздно. — Твои руки, — хриплю я. — Мои руки — не твоя забота, — отвечает он. Он опирается коленом о матрас и склоняется надо мной, подсовывая пакет со льдом мне под голову. Прежде чем он успевает отстраниться, я протягиваю руку к порезу в углу его рта, но замираю, сообразив, что хочу сделать. «А что тебе терять?» — мысленно спрашиваю я себя и легонько касаюсь кончиками пальцев его губ. — Шаст, — говорит он сквозь мои пальцы, — со мной всё в порядке. — Как ты там оказался? — Я убираю руку. — Возвращался из диспетчерской. Услышал крик. — Что ты с ними сделал? — Полчаса назад сдал Саню в лазарет. Пётр и Федя убежали. Саня заявил, что они просто хотели тебя напугать. По крайней мере, мне показалось, что именно это он пытался сказать. — Ему сильно досталось? — Жить будет. — Он язвительно добавляет. — Но в каком состоянии — судить не берусь. Неправильно желать боли другим людям только потому, что они первыми напали на тебя. И всё же при мысли о Сани в лазарете по мне разливается раскалённый добела жар торжества. — Хорошо, — говорю я. Мой голос яростный и напряжённый. Злоба копится внутри, заменяя кровь горькой жидкостью, переполняя, пожирая меня. Мне хочется что-то сломать или ударить, но я боюсь пошевелиться. Граф наблюдает за мной. Я не вижу в его глазах жалости. И слава богу. Вдруг он сжимает мою ладонь. — Я могу сообщить об этом, — говорит он. — Не надо. Я не хочу, чтобы они думали, будто напугали меня. — Он кивает и рассеянно водит пальцем по моим костяшкам. — Я знал, что ты так решишь. — Как по-твоему, мне лучше не садиться? — Я помогу. Граф берёт меня за плечо одной рукой и придерживает голову другой, пока я сажусь. Боль проносится по моему телу резкими порывами, но я стараюсь не обращать на неё внимания, сдерживаю стон. Он протягивает пакет со льдом. — Они причинили тебе боль, потому что твоя сила заставила их ощутить свою слабость. Других причин нет. Другие будут меньше завидовать, если ты покажешь свою уязвимость. Пусть даже мнимую. — По-твоему, мне нужно притворяться уязвимым? — Я поднимаю бровь. — Да. Он забирает пакет со льдом, коснувшись моих пальцев, и сам прижимает его к моей голове. Я опускаю руку, мне слишком хочется её расслабить, чтобы возражать. Граф встаёт. Я смотрю на край его футболки. Иногда он кажется обычным человеком, а иногда при виде него у меня словно ноет глубоко внутри. — Утром ты захочешь явиться на завтрак и продемонстрировать нападавшим, что они ничего не добились, — добавляет он, — но надо выставить синяк на щеке напоказ и держать голову пониже. Тошнотворная мысль. — Не думаю, что смогу, — глухо говорю я и поднимаю на него глаза. — А придётся. — По-моему, ты не понял. Я не хочу притворяться. Он молчит и не двигается так долго, что в конце концов мне приходится что-то сказать. — Что такое? — Мне не хочется этого говорить, но, видимо, придётся. Пока что тебе важнее быть в безопасности, чем быть правым. Понимаешь? Его брови нависают над глазами. У меня сводит живот, отчасти потому, что я чувствую его правоту, но не хочу её признавать, а отчасти потому, что мне хочется чего-то, что невозможно выразить словами. Хочется сокращать расстояние между нами, пока оно не исчезнет совсем. Я киваю. — Но прошу тебя, при первой возможности… — Он прижимает к моей щеке прохладную и сильную ладонь и приподнимает мою голову, чтобы я посмотрел на него. Его глаза почти хищно сверкают. — Уничтожь их. Я нервно смеюсь. — Ты немного пугаешь, Граф. — Пожалуйста, не зови меня так. — Как же мне тебя звать? — Никак. — Он убирает ладонь от моего лица. — Пока никак. *** В ту ночь я не возвращаюсь в спальню. Глупо спать в одной комнате с людьми, которые напали на тебя, только для того, чтобы казаться отважным. Граф спит на полу, а я на кровати, поверх покрывала, уткнувшись носом в его наволочку. Ритм его дыхания замедляется, и я приподнимаюсь на локте, чтобы посмотреть, спит ли он. Граф лежит на спине, закинув руку за голову. Его губы приоткрыты. Впервые я могу спокойно его рассматривать, и я гадаю, кто он на самом деле. Кто он, когда он не лихач, и не инструктор, и не Граф, и не кто-то конкретный? Кто бы он ни был, он мне нравится. Сейчас, в темноте, после всего, что случилось, мне проще признать это перед собой. Я признаю это, несмотря на неправильность и странность. Я рассматриваю его умиротворённое лицо, пока не проваливаюсь в сон. Когда я просыпаюсь, тело ноет. Я сажусь, морщась и держась за рёбра, встаю и подхожу к маленькому зеркалу на противоположной стене. Как и ожидалось, на щеке тёмно-синий кровоподтёк. Мысль о том, чтобы вползти в столовую в таком виде, мне ненавистна, но я накрепко запомнил инструкции Графа. Я должен поправить отношения с друзьями. Мне необходима защита — видимость слабости. Дверь открывается, и входит Граф с полотенцем в руке и блестящими после душа волосами. У меня сосёт под ложечкой при виде полоски кожи над его ремнём, когда он поднимает руку, чтобы высушить волосы, и я заставляю себя взглянуть ему в лицо. — Привет. Он касается синяка на моей щеке кончиками пальцев. — Неплохо, — отмечает он. — Как голова? — Нормально. Это ложь — голова раскалывается. Я провожу ладонью по шишке, и кожу пронзает острая боль. Могло быть и хуже. Я мог бы сейчас плавать в реке. Каждая мышца в моём теле напрягается, когда он опускает ладонь мне на бок, в то место, куда меня пнули. Он делает это небрежно, но я не могу пошевелиться. — А твой бок? — тихо спрашивает он. — Болит, только когда я дышу. — Боюсь, с этим ничего не поделаешь. — Пётр, наверное, закатит вечеринку, если я перестану дышать. — Что ж, — замечает он, — я пойду на неё, только если пообещают торт. Я смеюсь и тут же морщусь, накрывая его ладонь своей, чтобы грудная клетка перестала трястись. Он медленно отводит руку, его пальцы скользят по моему боку. Когда он убирает ладонь, я чувствую боль в груди. Как только это мгновение закончится, мне придётся вспомнить, что случилось прошлым вечером. А я хочу остаться здесь с ним. Он чуть кивает и первым покидает комнату. — Сначала я, — говорит он, когда мы подходим к столовой. — До встречи, Шаст. Он выходит за дверь, и я остаюсь один. Мне больно дышать, поэтому я дышу часто и поверхностно. Я отлипаю от стены и вхожу в столовую без дальнейших раздумий. Через несколько шагов я вспоминаю, что должен выглядеть запуганным, и потому замедляю шаг и опираюсь о стену. Даша, сидящая за соседним от Нади, Славы и Поза столом, поднимает руку и машет мне. Затем опускает руку. Я сажусь рядом с Надей. Даша садится рядом со мной, бросив недоеденный маффин и недопитый стакан воды за прежним столом. Мгновение все четверо молча глядят на меня. — Что случилось? — спрашивает Надя, понизив голос. Я оборачиваюсь на стол за спиной. Пётр сидит за ним, ест тост и что-то шепчет Миле. Я стискиваю край стола. Мне хочется причинить Петру боль. Но пока что не время. Сани нет, а значит, он до сих пор в лазарете. При этой мысли меня охватывает мстительная радость. — Пётр с друзьями… — тихо начинаю я. Держась за бок, я тянусь через стол за тостом. Вытягивать руку больно, поэтому я позволяю себе поморщиться и сгорбиться. — О боже. — Глаза Нади широко распахнуты. — С тобой всё в порядке? — спрашивает Поз. — Не совсем, — отвечаю я. Я пожимаю плечами. Теперь я верю предупреждению Варнавы. Эти уроды хотели сбросить меня в пропасть из зависти — что в таком случае невероятного в лидерах Лихости, совершающих убийство? Мне не по себе, как будто я притворяюсь кем-то другим. Если я не буду осторожен, то могу умереть. Нельзя доверять даже лидерам собственной фракции. Своей новой семье. — Но ты всего лишь… — Слава поджимает губы. — Так нечестно. Трое против одного? — Ага, и Петру наплевать, честно это или нет. Вот почему он напал на Макара во сне и выколол ему глаз. — Поз фыркает и качает головой. Я смотрю в тарелку. Я — новый Макар. Но в отличие от него я никуда не уйду. В столовую, волоча ноги, входит Саня. Я роняю тост, и у меня отвисает челюсть. Назвать его «покрытым синяками» было бы преуменьшением. Его лицо распухшее и фиолетовое. Губа лопнула, бровь пересекает порез. По дороге к своему столу он не поднимает взгляд даже на меня. Я смотрю через комнату на Графа. На его губах играет довольная улыбка — жаль, мне нельзя улыбнуться. — Это твоя работа? — шепчет Даша. Я качаю головой. — Нет. Кто-то… я так и не увидел кто… наткнулся на меня перед тем… — Я сглатываю. Если сказать это вслух, всё станет серьезнее, станет реальным. — …как меня чуть не сбросили в пропасть. — Они собирались убить тебя? — тихо спрашивает Надя. — Возможно. А может, просто собирались напугать. — Я дёргаю плечом. Надя с жалостью глядит на меня. Поз не сводит глаз со стола. — Надо что-то предпринять, — тихо говорит Слава. — Например, избить их? — усмехается Даша. — Похоже, об этом уже позаботились. — Нет. Боль можно перетерпеть, — отвечает Поз. — Мы должны выдавить их из рангов. Это разрушит их будущее. Навсегда. Граф встаёт между столами. Разговоры резко обрываются. — Переходники! У нас сегодня новое задание, — говорит он. — За мной. Граф ведёт нас из столовой и дальше по тропинкам, окружающим Яму. Надя слева от меня, Поз справа, Слава сзади. Мы поднимаемся выше, чем я заходил до сих пор, пока лицо Нади не начинает бледнеть всякий раз, когда она смотрит вниз. Я хватаю Надю под руку, она благодарно улыбается. Граф оборачивается и делает несколько шагов назад… по узкой тропинке без перил. Насколько хорошо он знает это место? Он смотрит, как Саня тащится позади группы, и произносит: — Пошевеливайся, Саня! Шутка жестокая, но я не могу удержаться от улыбки. То есть, пока взгляд Графа не перемещается на наши с Надей сцепленные руки. Шутки кончились. От выражения его лица по моей спине пробегает холодок. Неужели он… ревнует? Да ну нет… Антон, сколько раз повторять, это всё моё воображение. Если тебе, оказывается, нравятся парни, то не значит, что и другим тоже. Мы подходим всё ближе к стеклянному потолку, и впервые за несколько дней я вижу солнце. Граф поднимается по металлической лестнице, ведущей в дыру в потолке. Ступени скрипят под ногами, и я смотрю вниз на Яму и пропасть под нами. Мы идём по стеклу, превратившемуся из потолка в пол, через цилиндрический зал со стеклянными стенами. Окружающие здания наполовину обрушились и кажутся покинутыми. Наверное, поэтому я никогда не замечал лагеря Лихости. К тому же сектор Альтруизма далеко. Лихачи толпятся в стеклянном зале, болтают, сбившись в кучки. Двое лихачей у стены сражаются на палках и смеются, когда один из них промахивается и попадает по воздуху. Две верёвки протянуты над комнатой, одна на несколько метров выше другой. Граф ведёт нас сквозь другую дверь. За ней находится огромное сырое пространство с обнажёнными трубами и покрытыми граффити стенами. Зал освещён рядами старомодных флюоресцентных ламп с пластмассовыми крышками. — Это, — глаза Графа ярко горят в полумраке, — ещё один вид симуляции, известный как пейзаж страха. Он был отключён ради нас, так что в следующий раз вы увидите совершенно другое. В ходе симуляций мы собирали данные о ваших худших страхах. Пейзаж страха оценивает эти данные и предлагает вам ряд виртуальных препятствий. Некоторые из препятствий — страхи, с которыми вы уже встречались во время симуляций. Некоторые, возможно, окажутся в новинку. Отличие в том, что в пейзаже страха вы будете осознавать, что это симуляция, а значит, не утратите способность соображать. Это значит, что в пейзаже страха все будут вроде дивергентов. Мне следует радоваться, что меня не смогут обнаружить, или расстраиваться, что у меня не будет преимущества? Граф продолжает: — Количество страхов в вашем пейзаже зависит от общего количества ваших страхов. И сколько у меня страхов? Я думаю о новой встрече с воронами и ёжусь, несмотря на тёплый воздух. — Я уже говорил, что третья ступень инициации в основном интеллектуальная. Я вспоминаю, когда он это сказал. В первый день. Перед тем, как приставил пистолет к голове Петра. Жаль, он не спустил курок. — Дело в том, что вам придётся управлять своими эмоциями и телом одновременно — сочетать физические навыки, приобретённые на первой ступени, с контролем эмоций, приобретённым на второй. Сохранять хладнокровие. — Флюоресцентная лампа над головой Графа мигает и мерцает. Граф перестаёт изучать толпу неофитов и смотрит прямо на меня. — На следующей неделе вы как можно быстрее пройдёте через пейзаж страха на глазах у лидеров Лихости. Это будет ваш финальный тест, который определит ваш ранг третьей ступени. Аналогично тому, как вторая ступень инициации весит больше первой, третья ступень весит больше первых двух. Ясно? Мы все киваем. Если я успешно справлюсь с финальным тестом, у меня хорошие шансы попасть в десятку лучших и стать членом фракции. Стать лихачом. При мысли об этом я едва не хихикаю от облегчения. — Каждое препятствие можно пройти одним из двух способов. Либо вы достаточно успокоитесь, чтобы симуляция зарегистрировала нормальное, ровное сердцебиение, либо встретитесь со своим страхом лицом к лицу и тем самым продвинете симуляцию дальше. Например, чтобы встретиться лицом к лицу со страхом утонуть, можно нырнуть в глубину. — Граф пожимает плечами. — Итак, я предлагаю провести следующую неделю за обдумыванием своих страхов и разработкой стратегий противодействия им. — Звучит нечестно, — возражает Пётр. — Что, если у одного всего семь страхов, а у другого — двадцать? Это не его вина. Граф несколько секунд смотрит на него и смеётся. — Ты правда хочешь поговорить о том, что честно, а что нет? — Толпа неофитов расступается, чтобы пропустить его к Петру. Граф складывает руки на груди и убийственным тоном произносит. — Я понимаю, почему ты беспокоишься, Пётр. События прошлой ночи доказали, что ты жалкий трус. Пётр тупо смотрит на него. Губы Графа изгибаются в улыбке. Надя обнимает меня за талию. Плечи парней дрожат от подавленного смеха. И глубоко внутри мне тоже удаётся улыбнуться.