Другой

Я направляюсь в тату-студию в поисках Варнавы. Мне везёт, она здесь. Другой мастер делает татуировку, а она перебирает бумаги. Увидев меня, она кивает на дверь в каморку. — Привет, Шаст, — говорит она, мы заходим в комнату, в которой стоят несколько стульев, лежат запасные иглы, краски и блокноты, на стенах висят рисунки в рамках. Мы садимся на стулья. — Как дела? Как симуляции? — Неплохо. Знаешь, даже очень неплохо, говорят. — Вот как. — Пожалуйста помоги мне понять, — тихо начинаю я. — Что значит быть … — я медлю, нельзя говорить слово «дивергент». — Кто я такой? И как это, чёрт возьми, связано с симуляциями? — Помимо прочего, ты. тот, кто понимает, что находится в симуляции. Тот, кто осознаёт, что происходящее нереально, — говорит Катя, скрещивая руки на груди, её лицо принимает настороженное выражение. — Тот, кто может управлять симуляцией или даже прервать её. И ещё, — приостанавливается, заглядывая мне в глаза. — Тот, кого. поджидает смерть, ведь ты ещё и лихач. В моей груди копится тяжесть, будто каждая фраза Варнавы падает там камнем на дно. Я издаю хриплый смешок, который тут же стихает, и спрашиваю: — Получается, мне суждено умереть? — Необязательно, — отвечает она. — Лидеры Бесстрашия не знают о тебе. Но это пока. Поэтому не совершай ошибок. Если они узнают о тебе, то убьют тебя. Я молча смотрю на неё. Девушка не кажется сумасшедшей, она говорит уверенно. Но поверить в то, что лидеры фракции способны убить… — У тебя паранойя, — говорю я. — Лидеры Бесстрашия не убьют меня. Люди не убивают друг друга. Больше не убивают, ведь в этом и смысл всего этого. смысл фракций. — Да неужели? — её вдруг переполняет ярость, — Они прикончили моего брата. Так почему не могут тебя? — Твоего брата? — Да. Мы оба перешли из эрудиции, только его проверка склонностей, как и твоя, не дала однозначного результата. В последний день симуляций его тело нашли в пропасти. Сказали, что самоубийство. Только вот мой брат был счастлив, он отлично обучался, встречался с неофиткой. Её рукава закатаны, и я вижу татуировку реки на её правом плече. Она сделала её после смерти брата? Река — это ещё один страх, который она преодолела? Она понижает голос: — На второй ступени обучения брат справлялся очень хорошо, очень быстро. Он говорил, что симуляции даже не пугают его… всё равно что игра. Поэтому инструкторы особо им заинтересовались. Набились в комнату во время симуляции, вместо того чтобы дожидаться результатов. Постоянно шептались о нём. В последний день симуляций один из лидеров Лихости лично пришёл на него посмотреть. А на следующий день брата не стало. — Это всё? — спрашиваю я. — Просто умение менять симуляции? — Вряд ли, но это всё, что мне известно. — Сколько людей знает об этом? — Я думаю о Графе. — Об управлении симуляциями? — Два типа людей, — отвечает она. — Те, кто желают тебе смерти. И те, кто знают об этом не понаслышке. Из первых рук. Или из вторых, как я. Граф обещал удалить запись того, как я разбиваю стекло. Он не желает мне смерти. Он дивергент? Или дивергентом был член его семьи? Друг? Любимая девушка? Я отгоняю эту мысль. — Я не понимаю, — медленно произношу я, — почему лидеров Лихости волнует, что я умею управлять симуляцией. — Знала бы — сказала. — Она сжимает губы. — Единственное, что пришло мне в голову: их волнует не само изменение симуляции, это всего лишь признак чего-то другого. Чего-то, что как раз их волнует. — Подумай вот о чём, — говорит она. — Эти люди научили тебя стрелять. Научили драться. Как по-твоему, они остановятся перед тем, чтобы причинить тебе вред? Остановятся перед тем, чтобы убить тебя? — она встаёт. — Мне пора, а то Ян будет задавать вопросы. Будь осторожен, Антон. *** Яма остаётся позади меня. Я иду по тёмному коридору, тому самому тоннелю со дня Церемонии выбора. Тогда я шёл неуверенно, озираясь в поисках света. Сейчас я шагаю твёрдо, мне больше не нужен свет. Прошло четыре дня после разговора с Варнавой. За это время эрудиты опубликовалы ещё две статьи об альтруизме. Первая обвиняет в утаивании предметов роскоши, таких как автомобили и свежие фрукты, от других фракций. Прочитав это, я вспомнил, как брат Нади обвинил мою маму в хранении товара. В другой обсуждаются недостатки системы избрания чиновников по признаку их фракционной принадлежности, ставится вопрос, почему в правительстве должны сидеть только те, кто называет себя не заинтересованными и бескорыстными. Статья также способствует возврату к демократической политической системе прошлого. Статья кажется вполне разумной, что наводит на мысль, что это призыв к революции под маской здравого смысла. Я дохожу до конца тоннеля. Сеть растянута под зияющей дырой, совсем как в прошлый раз. Я поднимаюсь по лестнице на деревянную платформу, а с неё на сеть, и перекатываюсь на середину сети. Надо мной — пустые здания на краю Ямы и небо, тёмно-синее, беззвёздное. Луны нет. Статьи встревожили меня, но у меня есть друзья, готовые меня подбодрить, и это уже немало. Когда вышла первая статья, Надя очаровала одного из поваров на кухнях Лихости, и он разрешил нам попробовать тесто для торта. После второй статьи Даша со своими друзьями научили меня карточной игре, и мы два часа играли в столовой. Но сегодня вечером я хочу побыть один. Размышляю о том, почему пришёл сюда и захотел остаться ещё до того, как узнал, что значит быть лихачом. Почему спрыгнул с крыши. Я хотел быть как лихачи, которых видел в школе. Шумным, смелым, свободным. Но они ещё не были членами фракции, они просто играли в лихачей. Как и я, когда спрыгнул с крыши. Тогда я не знал, что такое страх. За прошедшие четыре дня я встретился с ещё четырьмя страхами. В одном я был привязан к столбу, и Пётр поджигал дрова у меня под ногами. В другом тонул посреди океана среди бушующих волн. Третий страх был воплощением моего кошмара, где близкие висели над пропастью. А в четвёртом меня заставили стрелять в них. Теперь я знаю, что такое страх. Ветер задувает в дыру, овевает меня, и я закрываю глаза. Представляю себя снова на краю той крыши. Открываю глаза. Нет, я ошибся. Я спрыгнул с крыши не потому, что хотел походить на лихачей. Я спрыгнул потому, что уже был им. Я хотел это продемонстрировать. Хотел признать ту часть себя, которую прятал Альтруизм. Я поднимаю руки над головой и снова зацепляюсь за сеть. Вытягиваю пальцы ног как можно дальше, занимая побольше ячеек. Ночное небо пустое и тихое, и моё сознание — тоже, впервые за четыре дня. Я держу голову руками и глубоко дышу. Сегодня та же симуляция, что и вчера: кто-то держит меня под дулом пистолета и приказывает стрелять в моих родных. Подняв голову, я вижу, что Граф наблюдает за мной. — Я знаю, что симуляция не реальна, — говорю я. — Можешь не объяснять, — откликается он. — Ты любишь своих родных. Ты не хочешь в них стрелять. Вполне естественно. — Я вижу их только во время симуляции. Хотя он говорит, что это необязательно, я всё же чувствую потребность объяснить, почему мне так трудно встретиться с этим страхом. Я встаю. — Я скучаю по ним. Ты хотя бы иногда… скучаешь по своей семье? — Нет, — наконец отвечает он. — Не скучаю. Но это необычно. Это необычно, настолько необычно, что я отвлекаюсь от воспоминания, как держал пистолет напротив сестры. Какой была его семья, что ему больше нет до неё дела? Я направляюсь к двери и оборачиваюсь на Графа. «Ты такой же, как я? — молча спрашиваю я. — Ты дивергент?» Даже в мыслях это слово кажется опасным. Граф выдерживает мой взгляд и с каждой секундой молчания выглядит всё менее и менее суровым. Я слышу, как бьётся моё сердце. Я слишком долго смотрю на него, но он тоже смотрит на меня, и мне кажется, что мы оба пытаемся сказать что-то, чего другой не слышит, даже если это может быть просто моё воображение. Слишком долго… а теперь ещё дольше, моё сердце бьётся ещё громче, и его спокойный взгляд полностью поглощает меня. Я толкаю дверь и спешу по коридору. Это неправильно. Нельзя так легко отвлекаться на него. Я не должен думать ни о чём, кроме инициации. Симуляции слишком мало меня беспокоят, они должны взламывать моё сознание, как происходит с большинством неофитов. Многие не спят, тупо смотрят в стену. Многие кричат от кошмаров, рыдают в подушку. И по сравнению с ними, мои кошмары и обкусанные ногти бледнеют на фоне. Да, мне тоже страшно. Но мне явно легче. Почему я ощущаю в себе силу, когда все остальные ломаются. Я спокоен, потому что я дивергент, или дело в другом? Возвращаюсь в спальню, ожидаю увидеть уже привычную картину: неофитов, лежащих и смотрящих в никуда. Однако, все они толпятся на другом конце комнаты. Скруджи держит меловую доску, повёрнутую к нам задней стороной. Я встаю рядом с Тимом. — Что происходит? — шепчу я. Надеюсь, это не очередная статья, потому что я вряд ли выдержу ещё одну порцию враждебности. — Ранги второй ступени, — отвечает он. — Я думал, после второй ступени никого не исключают, — сдавленно говорю я. — Не исключают. Это всего лишь что-то вроде промежуточного отчёта. Я киваю. При виде доски мне становится не по себе, как будто в животе что-то бултыхается. Скруджи поднимает доску над головой и вешает на гвоздь. Когда он отходит, в комнате воцаряется тишина. Моё имя на первом месте. Вспоминаются слова матери о том, что я должен держаться в середине, чтобы не привлекать внимание. Боюсь, что в этом случае это было невозможно. Головы поворачиваются в мою сторону. Я читаю список сверху вниз. Поз, Надя и Слава на шестом, седьмом и девятом месте. Пётр второй, но при виде его времени я понимаю, что разница между нами заметна невооруженным взглядом. Среднее время симуляции Петра — восемь минут. Моё — две минуты сорок пять секунд. — Отличная работа, Шаст, — тихо произносит Тим. Я киваю, не сводя глаз с доски. Стоило бы радоваться, что я на первом месте, но я знаю, что это значит. Если раньше Пётр и его друзья меня не любили, то теперь просто возненавидят. Теперь я — Макар. Теперь я могу остаться без глаза. А то и хуже. Толпа неофитов постепенно рассеивается, и остаёмся только мы с Петром, Тимом и Славой. Мне хочется оправдаться перед ними. Сказать им, что единственная причина моего успеха — какое-то отличие в мозгу. Пётр медленно поворачивается, его руки и ноги напряжены до предела. Он бросает на меня не просто угрожающий взгляд — его глаза полыхают чистой ненавистью. Он идёт к своей кровати, но в последний момент вихрем оборачивается и припечатывает меня к стене, держа руками за плечи. — Я не позволю Сухарю меня обойти, — шипит он. Его лицо так близко, что я чувствую несвежее дыхание. — Как это тебе удалось? Как это, чёрт побери, тебе удалось? Он притягивает меня к себе на пару дюймов и снова ударяет о стену. Я стискиваю зубы, боль от удара пронзает позвоночник сверху донизу. Слава хватает Петра за воротник рубашки и оттаскивает от меня. — Оставь его в покое! — рявкает он. — Ты защищаешь его? Ты слепой или просто дурак? Он выдавит тебя из рангов и из Лихости, и ты ничего не добьёшься, а всё потому, что он умеет манипулировать людьми, а ты нет. Так что дай мне знать, когда поймёшь, что он намерен стереть нас в порошок. — Пётр выбегает из спальни. Мила с Саней следуют за ним с недовольными лицами. — Спасибо, — киваю я Славе. — Он прав? — тихо спрашивает Надя. — Ты пытаешься нами манипулировать? — Каким образом? — хмурюсь я. — Я просто стараюсь что есть сил, как и все остальные. — Не знаю. — Слава чуть пожимает плечами. — Притворяешься слабым, чтобы мы тебя пожалели? А потом показываешь зубы, чтобы выбить нас из колеи? — Выбить вас из колеи? — повторяю я. — Я ваш друг. Я не стал бы так поступать. Они молчат. Понятно, что они мне не верят… не до конца. — Не будьте идиотами. — говорит Поз. Он без сочувствия глядит на меня и добавляет. — Он не притворяется. Поз поворачивается и уходит, не хлопая дверью. И остальные уходят за ним. Я понимаю их. Сложно поверить человеку, который с низов поднялся на вершину как будто по щелчку, да ещё и с таким отрывом. Но мне всё равно больно, что друзья ушли. Больно от того, что я не могу рассказать им правду. Я тоже выхожу из комнаты. Ноги заводят меня в коридор, в котором я сидел в день ухода Макара. Я не хочу быть один, но не вижу особого выбора. Я закрываю глаза, ощущаю холодный камень под собой, вдыхаю затхлый подземный воздух. — Шаст! — кричит кто-то в конце коридора. Даша бежит ко мне. За ней Саша, Даша и Заяц. Горох держит маффин. — Так и думала, что ты здесь. — Она садится на корточки у моих ног. — Слышали, ты первый в списке. — Выходит, ты хочешь меня поздравить? — неискренне улыбаюсь я. — Что ж, спасибо. — Кто-то же должен, — возражает она. — И я подумала, что твои друзья могут оказаться недостаточно великодушны, поскольку их ранги невелики. Так что хватит хандрить и пойдем с нами. Я собираюсь выстрелом сбить маффин с головы Зайца. Идея настолько нелепа, что мне не удержаться от смеха. Я встаю и иду за Дашей в конец коридора, где ждут остальные. — Почему не веселишься? — спрашивает Заяц. — Тебе практически гарантировано место в десятке, если не сдашь позиции. — Он слишком лихой для других переходников, — поясняет Даша. — И слишком альтруистичный, чтобы веселиться, — замечает Саша. — Почему ты хочешь сбить маффин с головы Зайца? — Он поспорил, что я не смогу как следует прицелиться и попасть в маленький предмет с сотни метров, — поясняет Даша. — Я поспорила, что ему не хватит смелости стоять под прицелом, пока я пытаюсь. Правда, здорово? Тренировочный зал, где мы впервые стреляли из пистолета, недалеко от моего потайного коридора. Мы доходим до него за минуту, и Горох щёлкает выключателем. Комната совсем не изменилась с прошлого раза: мишени на одном конце, стол с пистолетами на другом. — Что, они так просто валяются? — спрашиваю я. — Да, но они не заряжены. — Ладно, — говорит Даша. — Иди вставай перед мишенью. Заяц уходит, на мгновение запнувшись. — Ты же не собираешься на самом деле в него стрелять? — спрашиваю я девушку. — Это не настоящий пистолет, — тихо говорит Саша. — В нём пластмассовые пульки. В худшем случае Даша его поцарапает, быть может, оставит шрам. По-твоему, мы совсем идиоты? Заяц стоит перед мишенью и кладет маффин на голову. Даша щурит глаз, целясь из пистолета. — Стой! — кричит парень. Он отламывает кусок маффина и закидывает в рот. — Ням-ням! — неразборчиво кричит он и показывает Даше большой палец. — Насколько я понимаю, ваши ранги были хорошими, — обращаюсь я к Саше. Она кивает. Даша продолжает целиться. Она нажимает на спуск. Маффин падает с головы Зайца. Он даже глазом не моргает. — Мы оба выиграли! — кричит он. — Ты скучаешь по своей бывшей фракции? — спрашивает Даша Тузовская. — Иногда, — отвечаю я. — Там было спокойнее. Не так утомительно. Заяц поднимает маффин с пола и впивается в него зубами. — Фу! — кричит Даша. — Инициация должна нас вымотать, чтобы выявить истинную суть. По крайней мере, так говорит Скруджи. — Горох выгибает бровь. — Граф говорит, что инициация должна нас подготовить. — Ну, они во многом расходятся. Я киваю. Граф говорил, что Скруджи видит Лихость не такой, какой она должна быть. Но он не сказал, какой именно она должна быть по его мнению. Иногда передо мной мелькают отблески истинной Лихости: приветственные крики, сеть рук, которая поймала меня после спуска по тросу. Но этого недостаточно. Интересно, Граф читал манифест Лихости? И верит ли в будничные проявления мужества? Дверь открывается, и в зал входят Серый, Кот и Граф. — Мне показалось, я что-то слышал, — говорит Граф. — Похоже, это моя сестра-егоза, — отвечает Кот. — Вам нельзя здесь находиться после занятий. Осторожнее, не то Граф расскажет Скруджи, и он вас освежует заживо. При виде брата Даша морщит нос и убирает пневматический пистолет. Заяц пересекает комнату, грызя маффин, и Граф отходит от двери, чтобы выпустить нас. — Ты ведь не расскажешь Скруджи? — Саша с подозрением глядит на Графа. — Не расскажу. Когда я прохожу мимо него, он подталкивает меня в спину, положив ладонь между лопатками. Я вздрагиваю. Надеюсь, он не заметил. Остальные идут по коридору. Я делаю шаг за ними. — Погоди, — окликает Граф. Я оборачиваюсь, гадая, какой вариант Графа мне предстанет — тот, который бранит меня, или тот, который лазает со мной по чёртовым колесам. Он чуть улыбается, но улыбка не достигает его глаз, которые остаются напряженными и тревожными. — Твоё место здесь, ты это знаешь? — спрашивает он. — Твоё место рядом с нами. Скоро всё закончится, так что потерпи немного, хорошо? Он чешет за ухом и отводит глаза, как будто смущён своими словами. Я смотрю на него. Моё сердце стучит повсюду, даже в пальцах ног. Мне хочется сделать что-то. Я не знаю, что умнее или лучше. И не уверен, что мне не плевать. Я беру его за руку. Господи, что я творю? Наши пальцы сплетаются. У меня перехватывает дыхание. Он не отдёргивает руку. Я смотрю на него, а он смотрит на меня. Долгое мгновение мы не двигаемся. Затем я отнимаю руку и бегу за друзьями-лихачами. Возможно, теперь он считает меня глупым или странным. А может, дело того стоило. Я возвращаюсь в спальню, когда ещё никого нет. Ложусь в кровать и притворяюсь спящим. Мне никто не нужен, раз они собираются так реагировать на мои успехи. Они не нужны мне… но смогу ли я без них обойтись? Каждая татуировка, которую мы делали вместе, — знак их дружбы, и почти каждый случай, когда я смеялся в этом мрачном подземелье, — их заслуга. Я не хочу терять их. Но меня гложет чувство, будто я их уже потерял. Через полчаса лихорадочных размышлений, не меньше, я переворачиваюсь на спину и открываю глаза. Как будто мне мало того, что я выходец из самой ненавистной фракции, теперь я ещё и показал своё превосходство. Я вылезаю из кровати, чтобы попить воды. Я не испытываю жажду, просто хочется чем-то заняться. Босые пятки липнут к полу, рукой я веду по стене, чтобы идти ровно. Над питьевым фонтанчиком светится голубоватая лампа. Едва коснувшись воды губами, я слышу голоса в конце коридора. Я крадусь к ним под покровом темноты. — Пока что никаких следов. Голос Скруджи. Следов чего? — Так и должно быть. — Женский голос, холодный и знакомый. — Боевая подготовка ничего не показывает. Симуляции, однако, выявляют мятежных дивергентов, если таковые имеются, и потому необходимо просмотреть записи несколько раз для верности. При слове «дивергент» у меня кровь стынет в жилах. Я наклоняюсь вперёд, прижимаясь бёдрами к камню, чтобы увидеть, кому принадлежит знакомый голос. — Не забывай, почему я заставила Марка назначить тебя, — продолжает голос. — Твоя главная задача — выискивать их. Всегда. — Не забуду. Я подаюсь ещё немного вперёд, надеясь, что меня по-прежнему не видно. Кому бы ни принадлежал этот голос, она дёргает за ниточки, она поставила Скруджи во главе Лихости, она желает мне смерти. Я вытягиваю шею, напрягаюсь, чтобы увидеть собеседников, прежде чем они скроются за углом. И в этот миг кто-то хватает меня сзади. Я начинаю кричать, но мой рот зажимает ладонь. Она пахнет мылом и достаточно большая, чтобы закрыть нижнюю половину моего лица. Я дёргаюсь, но руки, которые меня держат, слишком сильные, и я впиваюсь зубами в палец. — Ой! — Грубый голос. — Заткнись и держи его рот закрытым. Этот голос выше и звонче среднего мужского голоса. Пётр.