Другой

— Поверить не могу, что всё почти закончилось, — говорит Поз. — Такое чувство, что мы только что попали сюда. И в то же время мне кажется, что я вечность не видел дома. — Ты скучаешь по нему? — Я прислоняюсь к корпусу кровати. — Угу. — Он пожимает плечами. — Но кое-что совсем не изменилось. В смысле, дома все такие же шумные, как и здесь, так что это хорошо. Но там проще. Всегда знаешь, в каких ты отношениях с другими, потому что они тебе об этом говорят. Там нет… манипуляций. Я киваю. Альтруизм подготовил меня к этой стороне жизни Лихости. Альтруисты не манипулируют людьми, но и откровенными их не назовешь. — Впрочем, я вряд ли смог бы выдержать инициацию Правдолюбия. — Он качает головой. — Там вместо симуляций проходишь проверку на детекторе лжи. Весь день, каждый день. А последний тест… — Он морщит нос. — Тебе дают какую-то дрянь под названием «сыворотка правды», сажают перед всеми и задают кучу по-настоящему личных вопросов. Теоретически, если ты выдашь все свои секреты, у тебя навсегда пропадёт желание лгать. Вроде как худшее о тебе уже известно, так почему не быть просто честным? Не знаю, когда я успел собрать столько секретов. Я — дивергент. Страхи. Подлинные чувства к друзьям, родным, Арсению. Инициация Правдолюбия докопалась бы до того, что неподвластно даже симуляциям; она уничтожила бы меня. — Звучит ужасно, — замечаю я. — Я всегда знал, что не могу быть правдолюбом. В смысле, я стараюсь быть честным, но некоторые вещи лучше держать при себе. К тому же мне не нравится, когда мои мысли контролируют. — А кому из нас нравится? — говорит Надя. Она распахивает шкафчик слева от кровати. Из открытой дверцы вылетает моль, белые крылья несут её к лицу девушки. Подруга визжит так громко, что я едва не выпрыгиваю из штанов и шлепаю её по щекам. — Убери её! Убери, убери, убери, убери! — верещит она. Моль улетает. — Она улетела. — Я смеюсь. — Ты боишься… моли? — Гадость какая. Тонкие крылышки, дурацкая жирная тушка… Она содрогается. Я продолжаю смеяться. Я смеюсь так сильно, что сажусь и хватаюсь за живот. — Это не смешно! — рявкает она. — Ну… ладно, может быть, и смешно. Чуть-чуть. *** Когда я встречаю Арсения позже вечером, он ничего не говорит, просто хватает меня за руку и тащит к железнодорожным путям. Он с изумительной легкостью запрыгивает в вагон и поднимает меня за собой. Я падаю на него, прижимаюсь щекой к его груди. Его пальцы скользят по моим плечам, и он держит меня за локти, пока вагон подпрыгивает на стальных рельсах. Я смотрю, как стеклянное здание над лагерем Лихости скрывается позади. — Что ты собирался мне сказать? — Я перекрикиваю рев ветра. — Ещё не время. Он плюхается на пол и увлекает меня за собой, так что он сидит спиной к стене, а я лицом к нему, свесив ноги на пыльный пол. Ветер выбивает пряди из моих волос и швыряет мне в лицо. Арсений прижимает ладони к моему лицу, скользит указательными пальцами за уши и приникает к губам. Я слышу скрежет рельсов — поезд замедляет ход, а значит, мы приближаемся к центру города. Воздух холодный, но губы Арсения теплые, как и его руки. Он наклоняет голову и целует меня в подбородок. Хорошо, что рев ветра заглушает мой вздох. Вагон шатает, и я теряю равновесие, дергаю рукой и опускаю, чтобы не упасть. Под моей ладонью оказывается бедро парня. Я должен убрать руку, но не хочу. Как-то Арсений говорил, что я должен быть храбрым. Но я никогда не думал о том, что храбрость может понадобиться в такие простые мгновения. Я ерзаю, перекидываю ногу, усевшись верхом, и с замирающим сердцем целую его. Он выпрямляется, и я чувствую его ладони на плечах. Его пальцы скользят по моей спине, и дрожь спускается за ними к пояснице. Он расстегивает мою куртку на пару дюймов, и я прижимаю ладони к ногам, чтобы они перестали дрожать. Холодный воздух касается голой кожи. Арсений отстраняется и внимательно смотрит на татуировки над моей ключицей. Он гладит их пальцами и улыбается. — Птицы, — произносит он. — Это вороны? Все время забываю спросить. Я пытаюсь улыбнуться в ответ. — Вороны. По одному для каждого члена моей семьи. Тебе нравится? Он не отвечает. Он притягивает меня ближе, прижимается губами к каждой птице по очереди. Я закрываю глаза. Его прикосновения легкие, нежные. Томное, теплое чувство, тягучее, как мед, наполняет мое тело, замедляет мысли. Он касается моей щеки. — Очень жаль, но пора вставать. Я киваю и открываю глаза. Мы встаём, и парень тянет меня за собой к открытой двери вагона. Уже за полночь, все фонари погасли, и здания смотрятся устрашающими тёмными силуэтами. Арсений указывает рукой на скопление зданий в далеке. Там единственная яркая точка в тёмном море вокруг нас. И это штаб-квартира Эрудиция. — Очевидно, городские постановления ничего для них не значат, — произносит он, — потому что свет будет гореть всю ночь. — Больше никто не замечает? — хмурюсь я. — Наверняка замечают, но ничего не делают. Возможно, не хотят устраивать шум из-за такого пустяка. — Арсений пожимает плечами, но его напряженное лицо тревожит меня. — Но мне хотелось бы знать, для чего эрудитам нужен свет по ночам. Он поворачивается ко мне, прислоняясь к стене. — Ты должен узнать обо мне две вещи. Во-первых, я отношусь к людям крайне подозрительно. В моем характере ожидать от них самого худшего. А во-вторых, внезапно оказалось, что я прекрасно разбираюсь в компьютерах. Я киваю. Он говорил, что его вторая работа связана с компьютерами, но мне все равно трудно представить, как он целый день сидит перед монитором. — Несколько недель назад, перед началом обучения, я был на работе и нашел путь в секретные файлы Лихости. По-видимому, мы не так искушены в секретности, как эрудиты. То, что я обнаружил, походило на военные планы. Слабо завуалированные команды, списки припасов, карты. Все в таком духе. И эти файлы были присланы эрудитами. — Война? — Я хмурюсь и нервно зачесываю чёлку. Всю жизнь я слушал, как отец оскорбляет эрудитов, и научился остерегаться их, а опыт, полученный в лагере Лихости, научил меня остерегаться властей и людей в целом, так что меня не шокирует мысль, будто фракция способна планировать войну. И еще слова Ани. «Происходит что-то важное, Антон». Я поднимаю глаза на Арсения. — Война с Альтруизмом? Он берет меня за руки, переплетает пальцы с моими и отвечает: — С фракцией, которая контролирует правительство. Да. У меня екает в животе. — Все эти отчеты должны вызвать возмущение против Альтруизма. — Он не сводит глаз с города позади поезда. — Очевидно, эрудиты хотят ускорить процесс. Понятия не имею, что с этим делать… и что вообще можно сделать. — Но почему эрудиты решили объединиться с лихачами? — спрашиваю я. И тут до меня кое-что доходит, вышибает воздух из груди, грызет внутренности. У эрудитов нет оружия, и они не умеют воевать… зато лихачи умеют. Я смотрю на Арсения широко распахнутыми глазами. — Они используют нас. — Интересно, как они заставят нас воевать? — задумчиво произносит он. Я говорил Ане, что эрудиты умеют манипулировать людьми. Они могут заставить нас воевать, прибегнув к дезинформации или надавив на жадность… способов хватает. Но эрудиты к тому же дотошны и потому не оставят это на волю случая. Они обязательно укрепят все свои слабые места. Но как? — Не знаю, — отвечаю я.