Другой

Церемония инициации Альтруизма это тихое мероприятие. Неофиты, которые тридцать дней занимались общественной работой, прежде чем стать полноценными членами фракции, сидят бок о бок на скамейке. Кто-то из старших читает манифест Альтруизма, представляющий собой короткий абзац о том, как важно забывать о себе и как опасна поглощенность собой. Затем старшие члены фракции моют ноги неофитам. После они разделяют трапезу, прислуживая соседу слева. Лихачи этого не делают. День инициации повергает лагерь Лихости в безумие и хаос. Повсюду люди, и большинство из них напиваются к полудню. Я пробираюсь через них, чтобы взять еды на обед и унести ее в спальню. По дороге я вижу, как кто-то падает с тропинки у стены Ямы, и судя по его крикам и тому, как он хватается за ногу, у него что-то сломано. В спальне, по крайней мере, тихо. Я смотрю в свою тарелку с едой. Я просто схватил то, что показалось мне привлекательным, и теперь, приглядевшись, понимаю, что выбрал простую куриную грудку, ложку гороха и кусок ржаного хлеба. Еда Альтруизма. Я вздыхаю. Альтруизм у меня в крови. Я альтруисты, когда не думаю о том, что делаю. Когда меня подвергают проверке. Даже когда пытаюсь казаться храбрым. Я выбрал не ту фракцию? При мысли о бывшей фракции у меня дрожат руки. Надо предупредить семью о войне, которую замышляют эрудиты, но я не знаю как. Я найду способ, но не сегодня. Сегодня надо сосредоточиться на том, что меня ожидает. Не больше одной проблемы за раз. Я ем как робот, переходя от курицы к гороху и хлебу и обратно. Неважно, к какой фракции я на самом деле принадлежу. Через два часа я войду в зал пейзажа страха с другими неофитами, пройду сквозь свой пейзаж и стану лихачом. Слишком поздно поворачивать назад. Закончив, я утыкаюсь лицом в подушку. Я и не думал спать, но через некоторое время просыпаюсь от того, что Поз трясет меня за плечо. — Пора идти. Я тру глаза, чтобы прогнать сон. Ботинки уже на мне. Остальные неофиты бродят по спальне, завязывают шнурки, застегивают куртки и небрежно рассыпают улыбки. Я надеваю свою черную куртку, наглухо застегнув молнию. Пытка скоро закончится, но сможем ли мы забыть симуляции? Сможем ли вновь крепко спать, несмотря на воспоминания о пережитых страхах? Или наконец отбросим сегодня свои страхи, как предполагается? Мы идем к Яме и вверх по тропинке, которая ведет в стеклянное здание. Я поднимаю глаза на стеклянный потолок. Дневного света не видно, потому что каждый дюйм стекла покрывают подошвы ботинок. На мгновение мне кажется, будто стекло трещит, но это всего лишь мое воображение. Я поднимаюсь по лестнице вместе с Позом и задыхаюсь в толпе. От жара несметного количества тел тяжело дышать. Капли пота выступают на лбу. Благодаря росту я вижу, вокруг чего все сгрудились: вокруг ряда экранов на стене слева. Я слышу одобрительные возгласы и останавливаюсь, чтобы посмотреть на экран. На левом экране — одетая в черное девушка в зале пейзажа страха. Саша. Я вижу, как она двигается, ее глаза широко распахнуты, но с каким препятствием она столкнулась — непонятно. Слава богу, никто здесь не увидит моих страхов — только реакцию на них. На среднем экране — ее пульс. Он на мгновение подскакивает и затем снижается. Когда он достигает нормы, экран вспыхивает зеленым, и лихачи аплодируют. На правом экране — ее время. Я отрываю глаза от экрана и догоняю друзей. Арсений стоит за дверью на левой стороне, которую я едва ли заметил в свое последнее посещение. Она рядом с залом пейзажа страха. Я прохожу мимо, не глядя на Арсения. Комната большая, в ней висит еще один экран, такой же, как снаружи. Перед ним на стульях сидит ряд людей. Среди них Скруджи и Марк. Остальные тоже из старших. Судя по проводам, присоединенным к их головам, и отсутствующим взглядам, они наблюдают за симуляцией. За их спинами — второй ряд стульев. Я вхожу последним, так что мне не достается места. — Эй, Шаст! — кричит Даша через всю комнату. Она сидит с другими неофитами-лихачами. Их осталось всего четверо, остальные уже прошли через свои пейзажи страха. Она похлопывает себя по ноге. — Можешь сесть мне на колени, если хочешь. — Соблазнительно, — усмехаюсь я, оставаясь стоять. В комнате пейзажа страха загораются огни, обнаруживая Сашу на корточках, с заплаканным лицом. Марк, Скруджи и еще несколько человек стряхивают симуляционное оцепенение и выходят. Через пару секунд я вижу их на экране, они поздравляют девушку с окончанием испытания. — Переходники, вы отправитесь на финальный тест в соответствии с текущими рангами, — произносит Арсений. — Таким образом, Саня пойдет первым, Шаст — последним. Я стою в глубине комнаты, в нескольких метрах от Арсения. Мы обмениваемся взглядами, когда Скруджи втыкает в Саню иглу и отправляет его в зал пейзажа страха. Когда подойдет моя очередь, я буду знать, как справились остальные и как мне нужно выступить, чтобы победить их. Наблюдать за пейзажами страха снаружи неинтересно. Я могу видеть, что парень движется, но не знаю, на что он реагирует. Через несколько минут я закрываю глаза, вместо того чтобы наблюдать, и стараюсь выкинуть все мысли из головы. Бесполезно сейчас рассуждать, с какими страхами мне предстоит встретиться и сколько их будет. Надо просто помнить, что я умею манипулировать симуляциями и уже проделывал это прежде. Забавно, как легко оказалось отрешиться от всего остального… мысли о войне с Альтруизмом, Арсении, Ане, родителях, друзьях, новой фракции тают. Все, что я могу сейчас сделать, — это справиться с препятствием. Я не наблюдаю за неофитами. Я знаю только, сколько времени они тратят: двенадцать минут, десять минут, пятнадцать минут. И наконец очередь дошла до меня. — Шаст. Я открываю глаза и выхожу вперед, где ждёт Скруджи с полным шприцем оранжевой жидкости. Я почти не замечаю иглу, когда она вонзается в мою шею, почти не вижу утыканное пирсингом лицо, нажимающего на поршень. Я воображаю, будто сыворотка — жидкий адреналин, бурлящий в моих венах, придающий мне силы. — Готов? — спрашивает он. Я готов. Я вхожу в комнату, вооруженный не пистолетом или ножом, а планом, составленным прошлой ночью. Арс говорил, что третья ступень посвящена интеллектуальной подготовке… разработке стратегий по преодолению страхов. Жаль, я не знаю, в каком порядке последуют страхи. Я покачиваюсь на пятках и жду первого страха. Мне уже не хватает воздуха. Земля под ногами меняется. Трава вырастает из бетона и колышется на ветру, которого я не чувствую. Зеленое небо сменяет голые трубы над головой. Я слушаю птиц и чувствую свой страх, учащенное сердцебиение и недостаток воздуха как нечто далекое, но не существующее в моем сознании. Крылья хлопают над моим ухом, и вороньи когти впиваются в плечо. На этот раз я не бью птицу со всей силы. Стараюсь дышать ровно, успокоится и подумать. Я оглядываюсь. Недалеко горит сухая трава. Раньше я не замечал пожара, или просто моё подсознание его создаёт. Я бегу к огню охватывающему всё больше территории. Подбераю какую-то длинную палку. Слышу шум крыльев. Птицы меня догоняют. Снимаю куртку, закручиваю её на палку. Второй ворон вцепляется мне в плечи, а ещё несколько летают над головой. Птицы нападают, впиваясь когтями и клювами. Не обращаю внимания на боль. Наконец добегаю до горящей травы, поджигаю куртку. Она плохо поджигается и проходит немалое время, прежде чем у меня в руках появляется своеобразный факел. Вороны, несмотря на близость огня, продолжают атаковать меня. И я уже думаю о провальности данной идеи. Но, направляя огонь прямо на подлетающих воронов, я отбиваюсь от них. Их так много, что они заполоняют небо, и они продолжают нестись на меня, в последний момент уворачиваясь от огня. Через время большая часть всё же улетает, ритм сердца приходит в норму, и всё исчезает. Я снова стою в темноте. Я переступаю с ноги на ногу и слышу скрип. Я приседаю и провожу рукой по холодной гладкой поверхности — стеклу. Со всех сторон мои ладони встречают стекло. Снова аквариум. Я не боюсь утонуть. Загораются голубоватые огни, и на пол сочится вода, но я не позволю симуляции зайти слишком далеко. Я бью ладонью по стенке перед собой в ожидании, что стекло расколется. Ладонь отскакивает, не причиняя никакого вреда. У меня учащается пульс. Что, если прием, сработавший в первой симуляции, не работает здесь? Что, если я могу разбить стекло только под давлением? Вода поднимается выше лодыжек, хлещет все быстрее с каждой секундой. Надо успокоиться. Успокоиться и сосредоточиться. Я прислоняюсь к стене за спиной и со всей силы бью ногой. И еще раз. Я ушибаю пальцы, но ничего не происходит. Есть и другая возможность. Можно подождать, пока вода наполнит аквариум… она уже поднялась до колен… и постараться успокоиться, пока буду тонуть. Я обхватываю себя руками, стоя у стены, и качаю головой. Нет. Я не могу позволить себе утонуть. Не могу и просто разбить стекло, чтобы не выдать себя. Я думаю о том, что вода откуда-то набирается. Она не может появляться из воздуха даже в симуляции. А если она откуда-то льётся, то это что-то можно заткнуть. Представляю на полу трубу. Смотрю вниз, вода уже достигла бёдер. Приглядываюсь и действительно вижу в углу небольшую трубу. Она выглядывает буквально на пару сантиметров из стены. Снимаю футболку, комкаю, чтобы заткнуть отверстие. Жду, когда вода достигнет груди, чтобы нырнуть. Думаю о том, что снова непонятно, была ли эта труба раньше и я её не заметил, или же это моё подсознание её нарисовало. В любом случае, для наблюдающих я решаю проблемы как лихач, а не как дивергент. Ныряю под воду, заталкиваю футболку в трубу, останавливая поток воды. Всплываю, вдыхая воздух. И возвращается темнота. Сбоку ударяет что-то вроде сплошной стены, выбивая воздух из легких, и я падаю навзничь, задыхаясь. Я не могу плыть. В реальности такие огромные, такие могучие массы воды я видел только на картинках. Подо мной острые камни, скользкие от воды. Вода тащит меня за ноги, и я цепляюсь за скалу, чувствуя вкус соли на губах. Краем глаза я вижу темное небо и кроваво-красную луну. Налетает вторая волна, бьет в спину. Я ударяюсь подбородком о камень и морщусь. Море холодное, но кровь, текущая по шее, горячая. Я вытягиваю руку и нащупываю край скалы. Вода тянет за ноги с непреодолимой силой. Я цепляюсь как могу, но я недостаточно сильный… вода тащит меня, а волна отбрасывает мое тело назад. Она закидывает мои ноги поверх головы, распластывает руки в стороны, и я налетаю на камень спиной. Вода перехлестывает через лицо. Легкие раздирает от недостатка воздуха. Я перекручиваюсь и хватаюсь за край скалы, подтягиваясь над водой. Я ловлю воздух ртом, и очередная волна ударяет меня, на этот раз сильнее, но я лучше держусь. На самом деле я не должен бояться воды. Я должен бояться потери контроля. Чтобы встретиться со своим страхом, мне необходимо вновь обрести контроль над происходящим. С криком разочарования я выбрасываю руку вперед и нахожу дыру в скале. Мои руки отчаянно дрожат, когда я подтягиваюсь и подбираю ноги под себя, прежде чем волна успевает унести меня за собой. Освободившись, я немедленно встаю и бегу по камню, проворно перебирая ногами; алая луна светит впереди, океан исчезает. Затем исчезает все, и мое тело становится неподвижным. Слишком неподвижным. Я пытаюсь пошевелить руками, но они крепко привязаны к бокам. Я опускаю взгляд и вижу веревочные путы на груди, руках и ногах. Внизу сложены поленья, за спиной — столб. Я высоко над землей. Из теней появляются люди, их лица мне знакомы. Это неофиты с факелами, и первым идет Пётр. Его глаза похожи на черные провалы, и он ухмыляется так широко, что на щеках появляются морщины. Где-то в центре толпы зарождается смех и становится все громче по мере того, как к нему присоединяется голос за голосом. Гогот — все, что я слышу. Гогот нарастает, Пётр подносит факел к дереву, и у самой земли вспыхивают языки пламени. Они пляшут на концах поленьев и крадутся вверх по коре. Я не пытаюсь разорвать путы, как при первой встрече с этим страхом. Вместо этого я закрываю глаза и вдыхаю как можно больше воздуха. Это симуляция. Она не может мне навредить. Вокруг поднимается жар пламени. Я качаю головой. — Чувствуешь запашок, Сухарь? — Голос Петра громче гогота. — Нет. Языки пламени растут. Он принюхивается. — Это запах твоей горящей плоти. — Знаешь, какой запах я чувствую? Я напрягаю голос, чтобы перекрикивать смех вокруг, смех, который терзает не меньше жара. Мои руки дергаются, и мне хочется бороться с путами, но я не стану, не стану тратить силы напрасно, не стану паниковать. Я смотрю сквозь огонь на Петра, от жара кровь приливает к щекам, жар течет сквозь меня, плавит носки ботинок. — Запах дождя, — сообщаю я. Гром грохочет над моей головой, и я кричу, когда пламя касается кончиков пальцев и боль разливается по коже. Я запрокидываю голову и сосредоточиваюсь на собирающихся на небе облаках, тяжелых от дождя, темных от дождя. Молния раскалывает небо, и первая капля падает мне на лоб. «Скорее, скорее!» Капля скатывается по носу, вторая падает на плечо, такая большая, что кажется, будто она сделана изо льда или из камня, а не из воды. Дождь льет стеной, и сквозь смех я слышу шипение. Я с облегчением улыбаюсь, когда дождь гасит огонь и остужает ожоги на ладонях. Веревки распадаются, и я запускаю руки себе в волосы. Хорошо бы у меня было всего четыре страха, как у Арсения, но я не настолько бесстрашен. Я разглаживаю футболку, а подняв глаза, обнаруживаю, что стою в своей спальне в секторе Альтруизма. Этот страх мне незнаком. Огни погашены, но лунный свет льется в окна. Одна из стен покрыта зеркалами. Я в замешательстве поворачиваюсь к ней. Это неправильно. Мне не позволено иметь зеркала. Я смотрю на отражение в зеркале: мои широко распахнутые глаза, кровать с туго натянутыми серыми простынями, комод с одеждой, книжный шкаф, голые стены. Я перевожу взгляд на окно за моей спиной. И на мужчину снаружи. Холодок стекает по спине, словно капля пота, и тело цепенеет. Это мужчина со шрамами на лице. Он одет в черное и стоит неподвижно, как статуя. Я моргаю, и двое мужчин появляются слева и справа от него, такие же неподвижные, но их лица лишены черт — обтянутые кожей черепа. Я резко оборачиваюсь, и они уже стоят в моей комнате. Я вжимаюсь плечами в зеркало. Мгновение в комнате царит тишина, а затем в окно молотят кулаки, не два, не четыре, не шесть — десятки кулаков с десятками пальцев сотрясают стекло. Звук вибрирует в грудной клетке, невыносимо громкий; мужчина со шрамами и два его товарища идут ко мне медленными, осторожными движениями. Они пришли забрать меня, как Питер с друзьями, пришли убить меня. Я знаю это. Симуляция. Это симуляция. Сердце колотится в груди; я прижимаю ладонь к стеклу за спиной и отвожу его влево. Это не зеркало, а дверь кладовки. Я говорю себе, где должно быть оружие. Оно висит у правой стены, всего в нескольких дюймах от моей руки. Я не свожу взгляда с мужчины со шрамами, но нащупываю пистолет кончиками пальцев и обхватываю его рукоятку. Я закусываю губу и стреляю в мужчину со шрамами. Я не жду, упадет ли он… а по очереди целюсь в мужчин без лица, как можно быстрее. Губа болит, оттого что я ее так сильно закусил. Грохот у окна прекращается, сменяется скрежетом, и кулаки превращаются в руки со скрюченными пальцами, которые скребут по стеклу, пытаются нащупать путь внутрь. Стекло скрипит под напором, трескается и разбивается. В магазине недостаточно патронов. Бледные тела — человеческие тела, но искореженные, с изогнутыми под неестественными углами руками, слишком широко распахнутыми ртами с зубами-иглами, пустыми глазницами — валятся в мою спальню одно за другим и пытаются встать на ноги, ползут ко мне. Я прячусь в кладовку и закрываю за собой дверь. Решение. Мне нужно решение. Я опускаюсь на корточки и прижимаю боковую поверхность пистолета к голове. Я не могу их перестрелять. Не могу перестрелять, а значит, должен успокоиться. Пейзаж страха отметит мой замедлившийся пульс и ровное дыхание и перейдет к следующему препятствию. Я сажусь на пол кладовки. Стена за спиной скрипит. Я слышу грохот — кулаки снова взялись за дело и молотят по двери кладовки, — но поворачиваюсь и вглядываюсь сквозь темноту в панель позади. Это не стена, а еще одна дверь. Я ощупью отвожу ее в сторону и вижу коридор на втором этаже. Улыбаясь, я пролезаю сквозь щель и встаю. Пахнет свежей выпечкой. Я дома. Глубоко вдохнув, я смотрю, как мой дом тает. На мгновение я забыл, что нахожусь в штаб-квартире Лихости. Передо мной появляется Арсений. Но я не боюсь его. Я оборачиваюсь. Возможно, за моей спиной — то, на чем следует сосредоточиться. Но нет… позади только кровать. Кровать? Арсений медленно идет ко мне. Что происходит? Парализованный, я поднимаю на него взгляд. Он улыбается мне. Его улыбка выглядит доброй. Знакомой. Он целует меня, и я приоткрываю губы. Я думала, невозможно забыть, что я в симуляции. Я ошибался: Арс заставляет все остальное раствориться. Его пальцы находят молнию куртки и расстегивают ее медленным слитным движением. Он стягивает куртку с моих плеч. Ого, — все, что я могу думать, когда он снова целует меня. — Ого. Мой страх — быть с ним. Я всю жизнь остерегался привязанности, но не знал, как глубоко укоренилось это беспокойство. Но это препятствие ощущается иначе, чем другие. Это иной род страха — не слепой ужас, а нервная паника. Он скользит ладонями по моим рукам и сжимает мои бедра, его пальцы проводят по коже над ремнем, и я содрогаюсь. Я осторожно отталкиваю его и прижимаю руки ко лбу. На меня напали вороны и мужчины с уродливыми лицами; меня поджег парень, который чуть не сбросил меня с обрыва; я едва не утонул, причем дважды, — и вот теперь не в состоянии справиться с этим? Значит, это тот страх, для которого у меня нет решения, — симпатичный парень, который хочет… заняться со мной сексом? Поддельный Арсений целует мою шею. Я пытаюсь размышлять. Я должен встретиться с этим страхом лицом к лицу. Должен обрести контроль над ситуацией и найти способ сделать ее менее пугающей. Я смотрю поддельному Арсению в глаза и строго говорю: — Я не стану спать с тобой в галлюцинации. Ясно? Думаю о том, что лидеры Лихости наблюдают за этим, и становится не по себе. Но какое мне дело до них, верно? Затем я хватаю его за плечи и разворачиваю вместе с собой, прижимая к столбику кровати. Я чувствую нечто иное, чем страх… покалывание в животе, пузырьки смеха. Я прижимаюсь к Арсу и целую его, обвивая руками. Он такой сильный. Такой… сладкий. И он исчезает. Я смеюсь в кулачок, пока лицу не становится жарко. Наверное, я единственный неофит с таким страхом. Щелкает взводимый курок. Я совсем забыл об этом страхе. Я чувствую в руке тяжесть пистолета и смыкаю на нем пальцы, скользнув указательным на спуск. С потолка падает луч, его источник остается неведомым, и в центре круга света стоят мои мать, отец и сестра. — Сделай это, — шипит голос рядом со мной. Женский, но скрипучий голос, словно набитый камнями и осколками стекла. Похожий на голос Марины Кравченко. К виску прижимается холодный кружок дула пистолета. Холодок путешествует по телу, вздыбливает волосы на затылке. Я вытираю потную ладонь о брюки и краешком глаза смотрю на женщину. Да, это Марина. Ее очки перекошены, в глазах нет и намека на чувство. Мой худший страх — что родные умрут, и я буду в этом виноват. — Давай. — Она становится настойчивее. — Давай, или я тебя убью. Я смотрю на Аню. Она кивает, её брови сочувственно сведены. — Не сомневайся, Антон, — мягко говорит она. — Я все понимаю. Ничего не поделаешь. Мои глаза горят. — Нет. Горло перехватывает так, что больно говорить. Я качаю головой. — Даю тебе десять секунд! — кричит женщина. — Десять! Девять! Я перевожу взгляд с сестры на отца. В последний раз, когда я его видел, он взглянул на меня с презрением, но сейчас его глаза широко распахнуты и ласковы. Я никогда не видел его таким в реальной жизни. — Антон, — произносит он. — У тебя нет выбора. — Восемь! — Антош. — Мама улыбается. У нее славная улыбка. — Мы любим тебя. — Семь! — Заткнись! — Я поднимаю пистолет. Я могу это сделать. Могу застрелить их. Они поймут. Они сами об этом просят. Они не захотели бы, чтобы я принёс себя в жертву. Они даже не настоящие. Это всего лишь симуляция. — Шесть! Это неправда. Это ничего не значит. Добрые глаза сестры словно сверлят две дыры в моей голове. От пота пистолет становится скользким. — Пять! У меня нет выбора. Я закрываю глаза. Подумать. Я должен подумать. В напряженной обстановке на мой пульс влияет только одно: угроза моей жизни. — Четыре! Три! Что мне говорил Арсений? «Самоотверженность и храбрость не так уж далеки друг от друга». — Два! Я убираю палец со спуска и роняю пистолет. Прежде чем утратить хладнокровие, я поворачиваюсь и прижимаюсь лбом к дулу пистолета. «Застрели меня вместо них». — Один! Я слышу щелчок и выстрел.