Другой

Я прихожу в себя на холодном полу, вокруг меня темнота. Я еле как касаюсь пульсирующей головы и чувствую, как жидкость сочится сквозь пальцы. Красная … кровь… Где я? Вспыхивает свет, и я немного жмурюсь, хоть лампочка светит тускло. Я вижу стену стеклянного аквариума, маленькой комнаты без окон, остальные стены которой бетонные. К одной из стен приделана маленькая видеокамера. Я обнаруживаю под ногами отверстие. К нему подведена труба, выходящая из огромной цистерны в углу комнаты. Всё это напоминает симуляцию из проверок. Но чёрт возьми, сейчас я не в ней. Дрожь начинается в кончиках пальцев, поднимается вверх по рукам, и вскоре дрожит уже всё тело. Моя правая рука онемела, а организм в принципе остался без сил. Худшее, что со мной может случиться, — утонуть в этом аквариуме. Я прижимаю затылок к стене смеюсь. Это худшее, что я могу вообразить. Смех переходит в слёзы. Я не боюсь смерти, но хотел бы умереть другим образом, любым другим образом. Собрав оставшиеся силы, я движусь к стеклянной стене. Лучше кричать, чем плакать, и потому я кричу и бью пяткой по стене за спиной. Нога отскакивает, и я бью снова, так сильно, что пятка пульсирует от боли. Я бью снова, и снова, и снова, затем отклоняюсь и бью в стену левым плечом. От удара рана на правом плече горит, как будто ее пронзили раскаленной кочергой. Вода сочится на дно аквариума. Видеокамера означает, что за мной наблюдают — нет, изучают меня, как способны одни эрудиты. Чтобы проверить, совпадает ли моя реакция в реальности с реакцией в симуляции. Чтобы доказать, что я трус. Я разжимаю кулаки и опускаю руки. Я не трус. Я поднимаю голову и смотрю в камеру напротив. Сосредоточевшись на дыхании, получится забыть, что мне предстоит умереть. Я смотрю в камеру, пока поле зрения не сужается и я не вижу ничего, кроме нее. Вода щекочет лодыжки, затем икры, затем бедра. Покрывает кончики пальцев. Вдох, выдох. Вода мягкая, струится, как шелк. Вдох. Вода промоет мои раны. Выдох. Моё тело поднимается вместе с водой. Вместо того чтобы барахтаться и оставаться на поверхности, я выдыхаю весь воздух и опускаюсь на дно. Вода приглушает звуки. Вода облегчает боль. «Расслабься». Я закрываю глаза. Легкие горят. Я чувствую, как мои руки всплывают наверх. Отдаюсь в объятия воды. Картинки из детства мелькают перед глазами, поэтому я открываю глаза. Передо мной стоит тёмная фигура. Должно быть, смерть близка, если меня посещают галлюцинации. Боль пронзает легкие. Вдруг чья-то ладонь прижимается к стеклу перед моим лицом, и на мгновение мне кажется, что сквозь толщу воды я различаю размытое лицо своей матери. Я слышу удар, и стекло трескается. Вода брызжет из дыры наверху аквариума, и стеклянная панель раскалывается пополам. Вода с силой выносит меня на пол. Я жадно глотаю воздух пополам с водой, и кашляю, и снова ловлю воздух. Такие знакомые руки обнимают меня за плечи, и я слышу родной голос, по которому скучал. — Антон, — произносит она. — Антон, необходимо бежать. Она кладёт мою руку себе на плечи и поднимает меня. Она одета, как моя мать, и выглядит как моя мать, но в её руках револьвер, её глаза полны незнакомой решимости. Спотыкаясь, я следую за ней по битому стеклу и разлитой воде в открытую дверь. За дверью лежат мёртвые охранники-лихачи. Я скольжу и еду по плитке, пока мы идём по коридору, настолько быстро, насколько позволяют мои слабые ноги. Когда мы поворачиваем за угол, мать стреляет в двух охранников у двери в конце. Пули попадают им в головы, и охранники падают на пол. Она прижимает меня к стене и снимает свою серую куртку. Под курткой — майка. Когда мать поднимает руку, я замечаю уголок татуировки у неё под мышкой. Неудивительно, что она никогда не переодевалась в моем присутствии. — Мама, — напряженно говорю я. — Ты была лихачкой. — Да, — улыбается она. Она превращает куртку в перевязь для моего плеча, завязав рукава вокруг шеи. — И это мне сегодня пригодилось. Твой отец, Аня и ещё кое-кто прячутся в подвале на перекрёстке возле пекарни. Мы должны забрать их. Я смотрю на неё. Шестнадцать лет я сидел рядом с ней за кухонным столом дважды в день, и мне не приходило в голову, что она может быть не прирождённой альтруисткой. Как хорошо я в действительности знал свою мать? — Время для вопросов ещё будет. - Она задирает майку, достает пистолет из-за пояса брюк и протягивает мне. Затем касается моей щеки. — Нам пора. Она бежит к концу коридора, и я бегу за ней. И только в этом момент я осознаю, что мои родители живы, что Марина со своей " армией» не добралась до них. Мы в подвале штаб-квартиры Альтруизма. Мать работала здесь, сколько я себя помню, так что я не удивляюсь, когда она проводит меня по тёмным коридорам и вверх по сырой лестнице на дневной свет, не встретив никого на пути. Сколько охранников-лихачей она застрелила, прежде чем найти меня? — Откуда ты знала, где меня искать? — Я наблюдала за поездами с самого начала атаки, — оборачивается она. — Я не знала, что буду делать, когда найду тебя. Но я стремилась к одному — спасти тебя. У меня сжимается горло. — Но я предал тебя. Бросил. — Ты мой сын. Плевать я хотела на фракции и их законы. — Она качает головой. — Посмотри, куда они нас завели. Человеческие существа в своей массе не могут быть хорошими долго. Зло непременно прокрадётся и отравит нас снова. Она останавливается на перекрёстке переулка с дорогой. Я знаю, что сейчас не время для разговоров. Но мне нужно кое-что выяснить. — Мама, откуда ты знаешь о Дивергенции? — спрашиваю я. — Что это такое? Почему… Она откидывает барабан, проверяет сколько патронов осталось. Затем вытаскивает несколько штук из кармана и заменяет израсходованные патроны. Знакомое выражение лица — с таким же она вдевает нитку в иглу. — Я знаю о Дивергенции, потому что сама — дивергент. — Она вкладывает патрон в барабан. — Меня уберегло только то, что моя мать была лидером Лихости. В День выбора она велела мне оставить свою фракцию и перейти в более безопасную. Я выбрала Альтруизм. — Она убирает лишний патрон в карман и выпрямляется.– Но я хотела, чтобы ты сам сделал свой выбор. — Не понимаю, почему мы представляем такую угрозу для лидеров. — Каждая фракция обучает своих членов думать и действовать определённым образом. И большинство людей это устраивает. Для большинства несложно научиться отыскать подходящий образ мыслей и следовать ему. — Она касается моего здорового плеча и улыбается. — Но наши умы движутся во все стороны сразу. Нас нельзя заставить думать строго определённым образом, и это пугает наших лидеров. Это означает, что нами нельзя управлять. И это означает, что, несмотря ни на какие предпринятые ими меры, мы всегда будем для них источником неприятностей. Словно кто-то вдохнул свежий воздух мне в лёгкие. Я не альтруист. И не лихач. Я — дивергент. И мной нельзя управлять.