Красная тинктура

      — Левый или правый?       На вопрос, заданный Викторией, Томасу очень сильно хотелось ответить лишь скупым: «Отстань!». К сожалению, способностью говорить «нет» одному конкретному человеку он так и не обзавёлся. Да, и, если так подумать, то найдется не один десяток парней из их школы, которые сочли бы удачей оказаться сейчас на его месте: душным раннесентябрьским вечером, готовым вскорости разразиться грозой, он лежал на девичьей кровати, в девичьей спальне, переплетясь всеми конечностями с ее почти полностью раздетой хозяйкой. Неплохо так! Виктория поймала в плен своих цепких пальцев его ладонь и приводила в порядок обкусанные ногти металлической пилкой. А он всего-то попросил ножницы, чтобы обрезать особо мешающий заусенец, избавиться от которого при помощи зубов не получалось. Стоило только открыть рот, и, загоревшись энтузиазмом, перед ним уже высыпали целую коробку разноцветных и разнокалиберных бутылочек с предложением выбрать цвет. Ядрено-красный, изумрудный, канареечно-желтый — лишь огромным усилием воли Томас заставил себя сказать, что он признает, так уж и быть, какой-нибудь черный, хотя руки сами тянулись к почти не тронутой бутылочке с поразительно нежным и похожим на переливы перламутра сиреневым лаком.       — Ежевика или лакрица? — продолжала настойчиво допытываться Виктория. Даже под страхом смерти Томас не смог бы сказать где какой. Но хоть глаза ловили разницу: в левом жидкость отливала в коричневый, в правом напоминала по цвету и консистенции скорее гудрон. Правый казался… брутальнее. Получив, наконец, связанный ответ, Виктория небрежно сгребла остальные лаки обратно в обувную коробку к многочисленным палеткам теней, и, не сдвигаясь ни на дюйм по матрасу, отправила ту обратно под кровать — подальше от загребущих лапок младшей сестры.       Звук, что издавал маникюрный инструмент — шершавый и резкий — всегда не нравился Томасу. От очередного в-ж-ж он тяжело вздохнул, и пилочка замешательстве задержалась на грани ногтя.       — Да не стенай… Я быстро.       Быстро Виктории принадлежало той же ебанутой системе мер, что и недалеко Итана, то есть представляло собой что-то невообразимо большое, но жаловаться на это Томас не собирался — пускай Виктория лучше будет «чистить перья» себе и окружающим, чем опять войдёт в то жутковатое состояние, когда на нервной почве она принимается кашлять до тех пор, пока ее не вывернет наизнанку или — что ещё хуже — снова начнет ловить панические атаки. Они обсуждали это в закрытом «сосисочном» чате: один намек на то, что кто-то (подразумевалась одна конкретная наполовину датская валькирия, но на самом деле речь шла обо всех) из них не вывозит, и с грядущего в середине сентября финала они снимутся. Чём ближе оказывалось это злополучное семнадцатое число, тем страшнее становилось. Полуфинал то они выиграли исключительно по причине того, что Итан умудрился каким-то заклинанием собрать столько людей на их стороне, что у других групп, поддерживаемых лишь родителями и скудными в численности одноклассниками, не было никаких шансов. Дамиано тогда выложился на все двести процентов, и это тоже пугало. Он потом, когда все закончилось, едва на ногах мог стоять, цеплялся за Итана и шатался, как непривязанная лодка в шторм. Нельзя так!       — …Так вот, с этими фальшивыми водительскими правами, что мне Елена достала, сунулась я в «Пегас»… Они меня пустили!       Виктория придирчиво осмотрела результат своих трудов и принялась откручивать крышку у квадратной бутылочки. В нос тут же ударило ацетоном. Лак оказался густым, липким… Ложился он на ногти блямбами.       — Мда, пора выбросить. Совсем негодный стал. Так не пойдет. Пусти!       Выпускать Викторию из своих объятий Томасу совершенно не хотелось, но пришлось. Она добыла из ящика диски, сухим стерла еще не схватившийся лак и потянулась за флаконом с ежевичным.       — Вот это годно!       — Не нравится мне все это…       — Да не ссы. Серьезно. Если по этим правам пустили в Пегас, то с ними можно куда угодно.       — Вот это мне и не нравится. Это фальшивые документы… Одно дело — когда знаешь, что это паль и охранник знает, но закрывает глаза, потому что место, откровенно говоря, паршивое. А другое дело это. Тебя ничего не смущает? У Елены нет даже мобильного.       — Не думаю, что образцово-показательный Итан стал бы нырять в криминал.       — Напоминаю, — Томас назидательно поднял указательный палец, — Итан пришел по объявлению в Фейсбуке. За почти год, что он с нами — мы ни разу не видели его родителей.       — Они живут в пригороде. Что такого?       — У него шесть имен!       — Я насчитала четыре: Итан. Эдгар. Розарио… и Чезаре. Помню услышала, что какая-то пожилая женщина его по телефону так назвала.       — А еще Паоло и Роберт. И я даже не уверен, что ему столько лет, сколько он говорит. Он как-то старше себя ведет. Вспомни ту же историю, когда мы в пиццерии выступали.       — Ты пересмотрел слишком много боевиков. Скажи ещё, что Итан это…ну это… То голубенькое из во «Во все тяжкие» варит.       — Метамфетамин едва ли. А крокодила из аптечных лекарств сварить не вопрос. Было бы желание.       — А ты почему так уверен? — зависая с кисточкой на середине движения, скептически вскинула брови Вик. Томас закатил глаза: она права, если бы он не знал сам, то и не предполагал бы это все про Итана.       — Репортаж смотрел. Люди от этой хрени прямо заживо гниют.       Виктория передёрнула плечами, от чего ее безразмерная футболка скатилась на одну сторону, обнажая ключицу с наклеенными рубиновыми стразами.       — И какова же твоя версия? Флеш-рояль: секс, наркотики рок-н-ролл?       — Версий много. Но то, что Итан куда сложнее, чем хочет казаться, я тебе гарантирую. И что ему свойственно что-то за чертой нормальности. Меня каждый раз дрожь пробивает, когда…       Томас прикусил язык и даже попытался отвернуться.       — Ну?       Виктория встряхнула его руку, пытаясь добыть конец предложения.       — Неужели ты не заметила, что нам всем, кроме Дамиано, уже целую стопку номеров надавали? Так вот, когда мы играем на улицах, и Итан думает, что никто из нас троих не видит, у него на лице, когда он смотрит на Дамиано, буквально написано: «Моё!». И это напрочь отваживает девчонок, у них даже улыбки тухнут.       — Ба! Да ты ревнуешь, Тони!       — Я?       — Ну не я же!       — Разве что немного. Мне нравилось, когда Итан со мной и моими домашками нянчился. А теперь у них с Дамиано что-то. И он смотрит на него вот так. Обидно терять, что было.       — Другую лапу, — Томас покорно протянул правую руку, когда Виктория постучала его по бедру в опасной близости от паха, — Не расстраивайся. Найдем мы тебе кого-нибудь, кто будет на тебя смотреть правильно, и даже в попу целовать.       — Вик!       — Начинается, — закатила она глаза, — Не размахивай руками, смажешь. И мне пятна на белье наставишь, а лак для ногтей не отстирывается!       Покончив со своей миссией, Виктория мрачно закрутила бутылочку, потянулась за почти уже пустым шуршащим пакетиком с развеселой надписью «HARIBO», лежавшем на подушке, и вытащила из него зеленого мишку, чтобы кровожадно откусить ему голову.       — И долго мне сидеть так?       — Пока не высохнет. То есть минут сорок.       — Сорок минут? На банке написано семь.       — Верь больше. Некоторые особо мерзкие часов по восемь сохнут. Двигайся… — Томас удивленно замер, — Двигайся, говорю, тощая макаронина. Я лечь хочу обратно.       Виктория подлезла к нему под бок, заставила закинуть на себя одну руку, и устроила пакет с мармеладками у себя на животе.       — Вот. Вот так славно. Сейчас еще заставлю плеер выдать нам квартет ничтожных сатанистов, именуемых Red Hot Chili Peppers и будет совсем хорошо. Ухо.       Томас покорно подставил свое правое ухо. Но спокойствие — надо же, чтобы он перестал зажиматься и деревенеть от ее близости, Виктории всего-то пришлось у него на глазах выдернуть пару раз из-под своей одежды бюстгальтер и демонстративно повесить его на спинку стула, — длилось ровно один трек. После в комнату влетела Ника, которая совершенно не считалась с сознательно прикрытой дверью. Томасу хотелось бы списать это все на самый мерзкий возраст взросления, но что-то подсказывало, что неумение считаться с личными границами у сестер общее, а значит — возможно, это наследственное.       — Одевайтесь, бляди и токсикоманы! Папа позвонил, спрашивал брать ли заморозку со шпинатом. У вас есть от пяти до семи минут.       Виктория со смехом показала младшей сестре средний палец.       — Изыди, малявка!       — Я-то уйду. Но папа…       — А что папа? Все одеты.       Одеты. Шорты, которые больше трусы, и сомнительная размахайка. И он тоже не шибко застегнут, хотя и в рубашке, и в джинсах и даже в носках! Томас вскочил, как ошпаренный, будто ему под ноги бросили морского ёжа, на которого он только что беспечно наступил, но его перехватили за талию и уложили обратно.       — Не потакай Нике. Почует власть — со свету меня сживет.       — Вообще…       — Скажешь, что она права — откушу тебе что-нибудь не шибко нужное. Ты лучше рифф послушай… вот этот переход от баса вверх на гитару мне нравится. Думаешь, удастся найти табы?       — Если не найдем — есть Итан. Он на слух подберет.       Виктория только прыснула. Все разговоры сегодня сходились к Итану. Итан, Итан, Итан… будто без него они расплевались бы как группа за первый пяток репетиций. Это, конечно, было совершенной неправдой. Просто в Риме не было ни одного свободного барабанщика, даже самого захудалого. Обычная статистика. На каждого, кто согласен сидеть за кухней, приходится где-то человек тридцать с гитарами. А в группу надо два, три и четвертый бас. Выживают сильнейшие. А барабаны… можно же электронику пихнуть. Некрасиво, не по-рокерски, но тоже решение проблемы.