Красная тинктура

      Когда Дамиано еще тщетно пытался вытравить из своей головы все неподобающие мысли об Итане — одна возвращалась особенно настойчиво. «Я хочу все его внимание!» — то и дело всплывало в голове, стоило тому склониться над тетрадью для набросков, прикусывая кончик перьевой ручки или взять в руки книгу. И теперь он получил это, но оказаться во власти Итана и его желаний оказалось почти пугающим опытом — он словно очутился в центре шторма и в очередной раз наглотался соленой морской воды. Итан любил его до изнеможения. Буквально. Стоя перед зеркалом, Дамиано трогал пальцем синяки и грубые почти винного цвета следы засосов на своей коже и тихо поскуливал. На дворе было утро выезда и Итан, как всегда, оказался безмерно прав — четырех дней на секс и исключительное общество друг друга было вполне достаточно. Теперь хотелось движения.       Понедельник — первый настоящий выходной за долгое время — для Дамиано начался с очередного безумного сна, от которого дедушка Фрейд должен был в гробу перевернуться. Ему снилось, что он превратился в кота и занимался нормальными кошачьими делами — то есть хулиганил.       Как у любого уважающего себя кота у Дамиано был человеческий раб, он же хозяин. Хозяина он видел как-то фрагментарно, но где-то на подсознательном уровне знал, что это Итан. Прибираясь в какой-то совершенно незнакомой квартире, тот привычно напевал своим удивительно приятным, урчащим голосом заунывную мелодию, опознать которую никак не удавалось, и кот-Дамиано, пытаясь понять, что он слышит, неотступно следовал за ним по всей анфиладе комнат. Дамиано специально прыгал на щетку пылесоса, и, кусая ее, пытался остановить уборку чтобы задать архиважный вопрос про песню, но Итан лишь ласково журил его и раз за разом стряхивал. Потом, когда с пылесосом было покончено, Дамиано ездил на швабре с мокрой тряпкой и истошно мяукал — все безрезультатно.       — Ты само воплощение греха чревоугодия, — резюмировал Итан, пока наливал ему в блюдце клубничный йогурт, но при этом, поставив то на пол, он махнул рукой на огромный пакет с кормом, на который крайне обрадованный Дамиано практически взлетел, чтобы утонуть в его содержимом. Сухие подушечки с начинкой из куриной печени хрустели под зубами, он загребал их лапами, давился и жадно ел и ел…       Покончив с трапезой — у хозяина на обед были запечённые целиком баклажаны в каком-то сметанном соусе, они с Итаном смотрели телевизор, точнее Итан смотрел очередную арт-хаусную муть, уложив своего кота, будто тот был грудным ребенком и размеренно укачивая. В этих руках Дамиано обрел долгожданное счастье и расслабился до состояния тряпичной куклы.       Потом время скакнуло и следующей сценой было то как он, выражая Итану всю глубину своей к нему любви, лизал мозолистые руки. Вскорости Итан и сам обернулся котом — огромным таким черным, с длинной шерстью, вроде эту породу называют мейн-кунами — и принялся намывать Дамиано своим шершавым языком. Морду, шкирку, шею…       Дамиано с трудом приоткрыл глаза — реальность от сна практически ничем не отличалась. То, что он спросонья принял за кошачий способ наведения марафета оказалось теплым влажным полотенцем. Итан с предельной тщательностью обтирал его, совершенно обнаженным лежащего в позе звезды на огромной отельной кровати.       — Доброутро, — пробормотал Дамиано, во рту было сухо, язык отказывался шевелиться и словно опух.       — Доброе. Как ты?       Дамиано прислушался к себе. Он пребывал в состоянии овоща. Сочетание из полного концерта и нового типа секса оказалось убийственным, тело ощущалось так, будто его переехали асфальтоукладочным катком. Болело буквально все: перетружденные плечи и колени, спина, и пониже спины тоже болело — приятно саднящая натертость не давала ни на секунду забыть о том, что произошло вчера. Губы сами расплылись в блаженной улыбке.       — Великолепно… Только не могу понять с хера ты оделся.       Итан опустил глаза вниз, будто только сейчас осознав, что он сидит практически при полном параде.       — Ходил к менеджеру отеля. Нажаловался ему на вчерашнюю девушку на стойке регистрации гостей… Меня попытались убедить, что стажер сдурил, а не проявил вопиющую гомофобию. В качестве моральной компенсации дали флаеры на тайский массаж в местном спа и обещали большую скидку, если мы еще раз у них остановимся.       — И они не послали шестнадцатилетнего подростка?       — А кто тебе сказал, что я вчера дал им свои обычные документы?       — Ого. И что же ты им сунул?       — Свою старую карту. Она еще почти год действительна.       Дамиано невольно нахмурился. Это напоминание о настоящем возрасте Итана и настоящем положении вещей невольно царапнуло по болезненному месту. Он знал о нем так много, читал дневники, но все те имена: Элиан, Чезаре, Розарио, Эдгар, что он носил при знакомстве с Еленой, на ходу придумавшей совершенно феноменальное объяснение своей оговорке фальшивыми близнецами, и даже то, которым он пользовался сейчас, не имели никакого отношения к нему. То были лишь маски. Настоящий Итан (точнее тот не-человек, что теперь себя так называл) все еще был Дамиано недоступен.       — Понятно, — пробормотал он, поджав губы. Резко захотелось прикрыться хоть чем-то, — То есть мне следует звать тебя старпером-Эдгаром.       — Я что-то не так сделал? — как барометр уловив смену настроения, спросил Итан.       — Все нормально, пойду обмоюсь, грязный весь, — Дамиано попытался сесть и тут же зашипел. Итан его основательно…залюбил.       — Дамиа?       — Все в порядке.       — Нет, — Итан с легкостью опрокинул его обратно на спину и принялся крайне щекотно выцеловывать шею, предельно увлеченный своим занятием.       — Не надо, — попытка слабого сопротивления осталась проигнорированной, особенно с учетом того, что Дамиано сам, уложив на голову руку, прижимал ту ближе, — ты не можешь просто…       Очевидно, Итан мог, потому что его кривые зубы сомкнулись на коже в совершенно хищном укусе, заставившем Дамиано вскрикнуть. От такой настойчивости, не только внезапную обиду забудешь, но и имя свое тоже. Не прошло и минуты, как одежда с Итана полетела на пол.       — Еще… — Дамиано откатился на спину, тяжело дыша, и трогая пальцами потеки спермы у себя на животе: одни уже засохли, другие еще размазывались. Облизывая липкие губы, он чувствовал вкус пота. Вторничное солнце уже клонилось к закату, а они с Итаном так с восьми утра понедельника все не могли расцепиться дольше, чем на десять минут, требуемых на то, чтобы как удавам заглотить еду или добраться до туалета, — Пожалуйста.       — Еще? — стреляя в него хитрыми взглядом из-под ресниц, спросил Итан. На голове у того было спутанное воронье гнездо, а на всем нем красовались красноречивые доказательства, что они тут не в шахматы играли. Но только сейчас, смотря на Итана, плавно спускающегося к нему между ног, Дамиано в полной мере начинал осознавать во что он ввязался, заведя себе любовника с многовековым опытом. Неапольский полуторадневный секс-марафон был лишь обещанием, аперитивом. Римские четыре ночи обещали убить его.       — Да, — упрямо замотал он головой.       — В тебе говорит гордость или желание?       — Во мне говорит знание, что как только мы отсюда выйдем, ты опять посадишь меня на сухой паек. Так что еще.       Итан боднул его лбом в бедро.       — Ты в курсе, что после определенного количества оргазмов кончать становится физически больно?       Дамиано не успел и вякнуть, что больно ему стало еще три захода назад, как его не до конца опавший член уже оказался в пленительной мягкости рта. Дамиано хапнул воздух ртом, чувствуя, как дрожь пронзает тело. Итан дразнил его, проводя языком вдоль ствола, а затем делая им круги вокруг головки, аккуратно трогая самый верх и припадая к уретре.       Чувствуя, как его бедра против воли подаются вверх, Дамиано зажмурил глаза. Он схватился за волосы, пытаясь отстранить Итана от себя, но тот, оторвавшись, лишь подхватил его под колени и совершенно немыслимым движением перевернул их обоих. Дамиано теперь, упираясь широко разведенными ногами в матрас, нависал над Итаном сверху.       — Ближе.       — Что ты…       — Ближе. Сядь мне на лицо, — совершенно не выглядя смущенным еще раз потребовал Итан. Он повел носом по нежной коже внутренней части бедра и шумно вздохнул концентрированный запах, — Ну же, али боишься?       — Я тяжелый.       — Если будет нечем дышать, я постучу по бедру. Давай, не кокетничай, а садись, я обещал тебе кое-что.       Дамиано не мог припомнить ничего из обещаний, но осторожно опустился. Крепкие руки тут же намертво зафиксировали его от попыток дернуться, и следом последовал мазок мокрым нарочито слюнявым языком. Дамиано взвизгнул от неожиданности и рухнул на Итана всем весом, лишая кислорода, а тот был и рад зарыться лицом меж ягодиц и присосаться к припухшему, натертому анусу, время от времени отвлекаясь чтобы покрыть ягодицы поцелуями: царапнуть зубом левую, потереться колючей щекой о правую, а потом он снова бессовестно продолжал пытку. Язык Итана то толкался внутрь, то кружил вокруг, то почти невесомо, то грубо и напористо. Но вскорости Дамиано перестал что-либо различать, потому что Итан стал направлять его, заставляя раскачиваться вверх-вниз и буквально объезжать свое лицо и детали в водовороте движения перестали иметь хоть какое-то мало-мальски важное значение. А добавившиеся к языку два пальца с третьего удара по простате выбили из Дамиано очередной — он уже сбился какой по счету — оргазм. На секунду ему померещилось что потолок комнаты исчез, рухнул на него всем весом, таким сильным был совершенно сухой спазм. Потом, едва придя в себя, Дамиано плакал и икал, стуча зубами о стакан воды, что Итан ему налил и заботливо поднес к губам.       — Еще? — без тени сарказма спросил он, толкая языком свою щеку изнутри.       — Нет… — шмыгнул Дамиано носом, — Я больше не выдержу.       — Хорошо. Тогда прописываю тебе горячую ванну и крепкий сон.       Среда была посвящена фотографии. Дамиано, конечно, был в курсе, что у Итана есть одна из тех старых немецких камер Leicaflex середины прошлого века, тот даже давал ему ей воспользоваться пару раз смеха ради, но то, что Итан потащит ее с собой не просто заряженной новой пленкой, но прихватив с собой еще пять кассет, Дамиано не ожидал. Шесть пленок по тридцать шесть кадров — то, что Итан собирался использовать все оказавшиеся в его распоряжении двести шестнадцать кадров на фотосессию в стиле ню стало ясно практически сразу.       Дамиано даже не думал его отговаривать, смутно догадываясь, что фотографии куда надежней памяти, а сам Итан закрывал этим всем какие-то свои гештальты.       Сцепленные руки, прижатые одной левой к мятой подушке, но так, чтоб непременно было видно парные татуировки; размытый силуэт через дым, клубящийся над забитой пепельницей, отражение в запотевшем зеркале, Дамиано даже удивиться не успел, когда щелчок затвора в очередной раз настиг его, отпивающего обжигающий кофе из кружки размером с напёрсток.       Никакой логики в выборе моментов не прослеживалось, так что Дамиано настойчиво пытался отобрать у Итана технику и самому взглянуть на него через объектив. Тот отнекивался долго, но все же сдался, позволив истратить последнюю кассету целиком на себя. Итан, как уже давненько выяснилось, позировать совершенно не умел и замирал как олень в свете фар, стоило навести на него камеру, так что ловить его пришлось в движении. Дамиано молил бога, чтобы хоть один получился сносным — иначе Итан вообще не даст ему прикасаться к пленке.       Но так и не проявленные пленки пропали в бездне секретера, присоединившись к тем, что ждали той же участи еще с Рождества — у Итана не было кальцинированной соды, идти в магазин у него не было сил, а всем прорывам химической промышленности он показывал жирный кукиш и по старинке предпочитал кофенол (то есть раствор той самой соды в кофе с аспирином) и огуречный рассол вместо кислого закрепителя, на упоминании мочи в качестве альтернативы нейтральному Дамиано закатил глаза и расхохотался, не веря ни единому слову. Тогда Итан отправил его на другой конец Рима — в Леруа Мерлен.       По дороге Дамиано нашел не только пакет с чистящим средством, но и окошко у одного из татуировщиков, о чем он поспешил сообщить пока вытряхивал из рюкзака пакеты — один, собственно, с содой, и еще два с грунтом под лаванду и шалфей.       — Второго мая, на три дня.       — Второго нам надо быть уже в Гарласко.       — У нас есть весь материал. Нужно только выбрать что оставляем, — отмахнулся Дамиано. Я уже позвонил Марте, сказал, как так вышло.       — И что она сказала?       — А что сказала Эльфаба? Что раз ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным, то она никогда не совершит больше ни единого. Ну ругалась… Все равно в первый день будем лишь лисьи норы обживать, и там будут Томас с Викторией, сбагрим им свои вещи, они распакуют.       Итан недоверчиво постучал ногтем по своей кружке с чаем.       — Почему ты так уверен, что я останусь с тобой и не поеду с ними?        Дамиано склонил голову на бок.       — Ты останешься… я достаточно хорошо тебя знаю.