Пожалуйста, люби меня

      Алкоголь — лучшее средство от любых проблем. Крепкий особенно. Это чистое спасение. Терпкий вкус на языке и тёплое ощущение в горле. Мысли? Какие к чёрту мысли? Полстакана хорошего виски. Переживания? Полстакана хорошего виски. Волнения? Полстакана хорошего виски.       В квартире почти хаос. Ну, как хаос… Антон бы назвал это лёгким беспорядком. Небольшая гора посуды в раковине, раскиданные по всей квартире стаканы и бокалы, пара бутылок вина на столе. Полное ощущение, что здесь прошла какая-то грандиозная вечеринка, а не просто встреча с друзьями в уютном кругу.       Да хера с два назовёшь его уютным.       Антон себя алкоголиком не считал, да и таковым не был. Крепкие напитки появлялись на столе обычно по случаю какого-либо праздника, но сейчас припрятанную в верхнем ящике бутылку виски достать всё-таки пришлось без повода. Но, возможно, повод всё-таки есть. Явно не радостный, правда.       Антон перекатывает напиток в стакане и делает глоток. Горло обдаёт жаром и теплотой. В квартире полумрак, только светодиодная лента кое-как освещает кухню, прекрасно указывая на гору грязной посуды, которую Антону придётся либо вымыть, либо сложить в посудомойку. Только, честно говоря, и первое, и второе было невероятно лень делать.       Антону почему-то холодно. Внутри себя он ощущает непонятную пустоту, обломанные крылья собственной невозможной мечты и что-то ещё невообразимо тёмное, почти что чёрное, и густое. Холод внутри Антона тягучий, неприятный, аж до костей пробирает.       Что, блять, происходит?       Антону даже сегодня было холодно, ещё и в те моменты, когда нужно посмеяться с друзьями над очередной шуткой от одного из них. Они смеются, им весело, хоть и не в течении всего вечера. А Антон тем временем, смеясь, замерзает. Ему кажется, что вот — он уже покрылся цепкой жёсткой корочкой, не оторвать. Ему кажется, что он принадлежит не себе, а обществу, где полагается смеяться лишь в тех случаях, когда другим надо. А ещё в этом обществе, когда надо, — быть примером молодёжи. Когда надо, — скрывать усталость и синяки под глазами во время съёмок, улыбаться. Когда надо, — ходить на интервью и с бесконечной улыбкой отвечать на вопросы. Когда надо, — лгать в глаза собственным друзьям. Когда надо, — быть самым лучшим парнем, хотя бы в глазах общества и фанатов.       Весь ты должен быть ухоженный, улыбчивый, смешной весь, весь ты — начищенный до блеска, словно медаль на шее спортсмена. Весь ты, сука, идеальный.       Антон до крика из пересохшей глотки ненавидит эту напыщенную идеальность. Он делает ещё один глоток крепкого алкоголя и молится всем Богам, в которых не верит, для того, чтобы кто-то стёр эту ебучую идеальность с лица земли.       Антон не идеален. У Антона на голове хаос, стилиста-то рядом не найдётся, который сделал бы ему идеальную прическу. У Антона растянутая старая футболка в блёклых пятнах, которые не отстирываются уже много лет, а костюмера рядом не имеется, чтобы сделать из этого наряда что-то идеальное. У Антона такой, как бы сказал любой его друг, срач в квартире, что это заходит далеко за пределы идеального. Антон в принципе, блять, не идеален.       Но Антон пытается быть идеальным. Он тактично и с улыбкой отвечает на вопросы интервьюеров; улыбается в камеру во время всех шоу, которые они снимают; шутит двадцать пять на восемь; иногда укладывает волосы хотя бы феном и надевает приличную одежду на выход «в свет». Единственное, в чём у Антона так и не получалось быть идеальным — это в отношениях.       Антону холодно до подрагивающих пальцев на ногах.       Абсолютно неидеальный для «идеального» Антона случился разговор с Димой на балконе несколькими часами ранее. Антону кажется, что с его плеч упало парочку камней, но нести остальные всё ещё слишком тяжело. Тяжело чувствовать свободу лишь тогда, когда ты находишься вне дома. Тяжело пытаться восстановить почти порушенные, по твоему собственному мнению, отношения. И неважно, что партнёр с тобой в этом несогласен.       Антон смотрит на своё тусклое и размытое отражение в стакане и внутренне стонет.       На барной стойке, аккуратно в рамочке стоит их совместная фотография с отпуска в Воронеже пару лет назад. На руках у неё Люк, а он бережно обнимает её за талию и улыбается в камеру.       Уже тогда что-то начало ломаться.       Холод пробирает до костей.       Антон слышит, как проворачивается ключ в дверном замке, как кто-то заходит в квартиру и аккуратно захлопывает за собой дверь, видимо, думая, что Шастун видит уже седьмой сон. Антон делает ещё один глоток из стакана, ставит его на стол с глухим звуком, и кольцо на мизинце бьётся о древесину. Человек в коридоре, судя по звукам, вешает что-то на крючок и снимает обувь, после являясь в тускло освещённую синим светом комнату.       Ира выглядит слегка растрёпанной, но при этом спокойной. У неё на губах лёгкая улыбка, глаза немного пьяные, зато счастливые. Она скидывает сумку на первый попавшийся под руку стул и движется в сторону Антона, после обнимая его со спины, захватывая в кольцо рук.       Антон чувствует холодок, пробегающий по спине, и тихо делает глубокий вдох.       — Антош, ты чего тут один? Когда парни ушли? — спокойным голосом спрашивает она, случайно задевая губами мочку уха. От нежного прозвища передёргивает.       — Где-то час назад, около того, — снова берёт в руки стакан, всматриваясь в содержимое. Ира целует его в висок и опять кладёт голову на плечо.       — Спать почему не идёшь?       Вопрос, вроде, обычный, самый простой, да только ответа подходящего не находится. В квартире даже не пахнет весельем или какой-либо занятостью. Антон просто в течении часа смотрел в одну точку, даже телефона в руки не брал.       — Бессонница?       — Вроде того, — тихо усмехается он в стакан и выпивает залпом. Берёт бутылку в руки и наливает ещё. — Можешь льда принести?       Антон чувствует, как Ира хмурится, как напрягаются её руки на его животе, чувствует спиной тяжёлое дыхание и невысказанную претензию.       — Кстати, насчёт этого, — начинает она, замявшись. — С каких пор ты в одиночестве виски хлещешь?       — Видимо, с недавних, — язвительные комментарии так и срываются с языка, и причин им нормальных не дашь. — Так ты можешь принести мне лёд?       В ответ ни единого слова, лишь молчание. Антон прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Аккуратно убирает руки Иры со своей талии, встаёт со стула и идёт к холодильнику, выуживая оттуда формочку для льда. Двух кубиков будет достаточно.       — И всё? — в ирином голосе столько недовольства, сколько Антон ни от кого в своей жизни не слышал.       — Что не так?       — Ты просто сидишь и пьёшь в одиночестве, что не так, — Антон знает, что сейчас провоцировать начал он, но остановиться уже не в силах. Показывать перед друзьями бесконечно верную и прекрасную любовь, а потом жаловаться на балконе на эту же самую любовь лучшему другу он уже порядком устал. И не важно, что это произошло впервые. Что впервые состоялся хоть с кем-то подобный разговор. Он просто чувствует невыносимый холод и усталость во всех её планах и проявлениях. Он нуждался в этом.       — Мне тридцать лет, в конце концов, — он чувствует, как к голосу подступает гнев. — Могу я иногда выпить в одиночестве?       — Нет, не можешь, — твёрдо заявляет она, складывая руки на груди.       — О, отлично, теперь ты мне ещё и пить будешь запрещать, — смеётся он, кидает в стакан два кубика льда и делает глоток, снова уставившись в одну точку на белом столе. Этот разговор выходит абсолютно бесполезным, нелогичным и импульсивным. Антону кажется, что они похожи на детей, не поделивших одну игрушку.       — Что я тебе ещё запрещаю, напомни-ка, пожалуйста?       Холодно, холодно, холодно.       Антон поджимает губы, ощущая на них капли выпитого алкоголя.       — Мне тридцать лет, — начинает он, ещё раз глотнув виски из стакана. — Мы с тобой в отношениях уже шесть лет…       — Пять.       — Да не ебёт меня это сейчас, — повышает он голос, не в силах сдерживаться. — Я уже заебался с тобой разговаривать насчёт твоего контроля моих встреч и действий.       — Какого контроля? — прикрикивает Ира, взмахивая руками. — Я за тебя переживаю, Антон!       Антон смеётся почти до слёз, прижимает руки к глазам и трёт. Ира смотрит на него, как на сумасшедшего, готовая вот-вот вызвать наряд санитаров.       Антону холодно. Антон чувствует тяжесть призрачных камней на своих плечах. Антон готов кричать, рвать и метать. Антон знает, что он в чём-то всё-таки не прав. Но Антон единственный в этой паре принимает данный факт в свою сторону.       — В прошлый раз ты ясно дала понять, что ревнуешь меня ко всему, что движется. Я этот разговор, сука, запомнил.       Ира снимает с руки резинку и нервно завязывает волосы в неаккуратный хвост. Зачем она это делает — Антону неясно. Возможно, чтобы успокоить свои эмоции хотя бы на пару секунд.       — Ты отдалился от меня ещё года два назад, может и больше, — уже спокойно продолжает она, но Антон слышит, что её голос дрожит и готов сорваться на крик прямо сейчас, если что-то пойдёт не так. — Как я должна себя вести? Ты двадцать четыре на семь на работе. Приходишь домой к двенадцати, а то и позже, а я тебе поесть подавай, прыгаю вокруг тебя, как ненормальная, лишь бы тебе хорошо было, внимание привлечь хоть как-то пытаюсь, чтобы, как раньше. Гастроли по несколько раз в год, — Ира сжимает и разжимает кулаки. — Я тебя дома не вижу, Антон! Откуда я могу знать, что ты кого-то там себе не нашёл?       — Да у меня времени, блять, на это нет! — кричит он, вставая из-за стола и толкая стул. — Сама говоришь, что я прихожу поздно и постоянно на работе.       — А вдруг там в офисе какая-нибудь новая милая стилистка? — девушка кривит губы в нервной усмешке. — Или помощница ещё какая-нибудь? Или ты там, как фанатки ваши предполагают уже в течении пяти лет, с Арсением трахаешься в офисе где-нибудь в каморке?       Антон с силой сжимает кулаки и хмурит брови.       — Опять ты за своё? Че ты к Арсению прицепилась-то, я не понимаю?       — А ничего, Антош, — Шастун не только слышит, но и видит своими глазами ядовитую улыбку на пухлых губах. И от этого тошно до невозможности. Становится ещё холоднее. — Слишком уж у него болезненный взгляд был сегодня.       Антона словно бьют под дых. Что эта дура себе выдумала? Кажется, у кого-то совсем поехала крыша. А перед глазами проносится весь вечер в компании коллег, и картинка грустного уставшего взгляда синих глаз отпечатывается в памяти. Да мы все заебались с работой.       — Ты совсем ебанулась, правда, Ир, — Антону кажется, словно в комнате становится ещё мрачнее, чем было ранее. Хотя куда ещё, блять, мрачнее? — Это просто пиздец. Полный, блять, пиздец. Я не думал, что мы вообще к такому в нашем разговоре придём.       Антон медленно отходит от неё на пару шагов и сдерживает нервный смех. Не хочется на утро проснуться опухшим от слёз. Даже, если они от смеха.       — Внимательнее присматривайся к тем, кто вокруг тебя находится, а потом высказывай мне претензии насчёт контроля и ревности, — почти рычит она от злости и подходит к нему ближе. — И, возможно, мы хоть в чём-то в этой жизни сойдёмся.       Антон опускает глаза и сталкивается с Ирой почти нос к носу. Антон чувствует, как между ними почти буквально проходит ток. Антон знает, что она злится, очень сильно злится, он выучил каждую её эмоцию за эти шесть лет совместной жизни. Антон чувствует, что, если сейчас он что-нибудь правильное не скажет, то не уснёт спокойно ещё очень долго. А ему это пиздец, как нужно.       — Нам нужна пауза.       Ира смотрит на него большими карими глазами полными непонимания. Весь её гнев испаряется в секунду, остаётся только ступор. Антон почти что видит в её глазах прыгающие знаки вопроса.       — Что? — после такой ссоры странно слышать настолько тихий голос. Ира почти шепчет, её нижняя губа подрагивает, а глаза мечутся по лицу Антона. У Шастуна не дёргается ни единый мускул.       — Нам нужно сделать паузу, — ещё раз повторяет он, более громко, не отрывая взгляда от её глаз. — Я не готов слушать обвинения в мою сторону или в сторону моих коллег, друзей. Я не готов продолжать терпеть ебучую ревность и звонки. И я хочу паузу. Возможно, она нам поможет разобраться во всём этом дерьме. Возможно, мы так и не сойдёмся. Но, так или иначе, я даже тебя не спрашиваю, я просто сообщаю.       Антон видит, как ирины глаза наливаются слезами. Ему её даже немного жалко. Но желание ощутить свободу и избавить себя от криков и ссор на неопределенный отрезок времени явно перевешивают эту жалость к ней. Он осторожно кладёт ладони на её плечи и целует в нос, как раньше, когда всё ещё было хорошо, без скандалов, сотни сообщений и тысячи звонков и автоответчиков.       — Я не хочу.       — А я тебя не спрашиваю, Ир. Этого хочу я. И ты меня не сможешь удержать, как ты обычно это делаешь.       Она отталкивает его ладонями от себя и обнимает свои плечи. Смотрит, как загнанный зверь. Антону кажется, что они дошли до финиша.       — Собирай свои вещи и иди, куда хочешь, — указывает она рукой в сторону спальни и тихо шмыгает носом.       Ладно, Антону, кажется, всё-таки её не жалко. Он снова ощущает холод, проходящий по всему телу, но с плеч падает ещё один камень той самой идеальности, которую он так яростно выстраивал ещё очень давно.       И Антон этому рад.