Запрещённая человечность

"18 августа 1943 года Объект номер 27967 оказался негодным для нашей миссии. Причина: плохая кровь и прочие несоответствия с образцом. В качестве решения велено подвергнуть кремации и дальнейшему распределению". *** Аушвиц, внутренний лагерь Биркенау. "Труд освобождает", — гласили тяжеловесные буквы на решётке. И он правда освобождал. В большинстве своём, от жизни. Вернее, существования, которое преследовало тебя в лагере. Надеяться на жизнь в том виде, в котором она была за территорией фабрики смерти, было по меньшей мере глупо. Пасмурный день двадцать шестого августа. Первый за долгое время. Серое небо застилали тучи, узники направлялись на работы или возвращались после них. Сегодня обещалось пополнение заключённых. Рано утром на станцию прибыли вагоны. На платформе в ожидании стояли офицеры с собаками. Некоторые животные начали лаять, предвкушая очередное зрелище. За колючей проволокой стояли женщины-заключённые. Их головы были начисто обриты. Маленькие девочки, девушки и совсем зрелые женщины по ту сторону печально схватились за свои волосы, убраные то в длинную косу, то в аккуратный хвост. Раздались голоса эсесовцев, что вели людей с железных путей. Цуганги — так называли "новеньких" — сотнями толпились на открытой территории. Коменданты, их неприятные взгляды и лающие собаки, готовые тотчас сорваться, пуще дождевых капель холодили тела. Насвистывая к офицерам подошёл мужчина. Высокий, в белом халате, руки в замке за спиной. Волосы его чернее угля, а глаза темнее ночи. В них отсутствовала искра привязанности, доброты, самой жизни. Ощущение такое, что перед тобой не человек вовсе, а бесчувственное создание. Нечто, неспособное действовать против устава или собственной корысти. Медицинское одеяние создавало иллюзию помощи, но стоит почувствовать взгляд чёрных очей, и мираж рассеивается. Потому что это Йозеф Менгеле. Сам Доктор Смерть, лагерный дьявол... Он подошёл к старшему офицеру и спросил: — Сколько сегодня? — Четыреста восемьдесят, герр доктор. — Гораздо меньше обычного. Офицер ничего не ответил. Руки по швам, терпеливо ждёт дальнейших указаний. Доктор снова посмотрел на него. — Действуйте согласно уставу. Старший кивнул и отдал приказ остальным эсесовцам. Началась суматоха. Люди не понимали, что от них хотят. Незнакомая речь сбивала с толку. Прибывшие стали в шеренгу, оглядывались по сторонам и в своём незнании походили на маленьких детей. Заключённые в полосатой одежде с сожалением глядели на них. Доктор встал напротив, и лицо его исказила кривая усмешка. Далее ожидалась самая интересная процедура. Естественный отбор. Годных — направо. Негодных — налево. В отдельную группу — для медицинских исследований. Глаз давно намётан. Если имелись малейшие физические изъяны, будь то слабость, излишняя худоба, зачатки простуды, инвалидность, любые отклонения — участи несчастных сложно завидовать. Тех же, кому повезло, отправляли в отдельную группу. Офицеры забирали ценности, одежду, в которой люди прибыли, и раздавали робу в чёрную полоску. Ещё без нашитых номеров, но в скором времени это изменится. Оставалось меньше сотни новеньких, когда Менгеле заметил поблизости женщину, что стояла перед девушкой и держала её за руку. Очевидно, мать и дочь. Первая что-то говорила со слезами на глазах. Речь смутно напоминала русскую. Йозеф обратил на сцену больше внимания, чем она того стоила. Что-то внутри сжалось, на долю секунды, но мигом отпустило, когда он отправил беспокойную мать направо. Напротив встала дочь той женщины. Высокая, с хорошим телосложением, густыми чёрными волосами, что волнами струились по плечам и прятались за спину. От лёгкого дождя они распушились. Кожа очень бледная, но оно к лучшему. В голове мужчины возникло предчувствие — не иначе — которое твердило, чтобы он обратил внимание на девушку. Её карие глаза смотрели без тени страха на доктора. Тот почти усмехнулся юной наглости. Внешность указывала на то, что перед ним стояла славянка. Не исключено, что еврейка, но одета в гражданское, так что рано делать выводы. Всё длилось не больше десяти секунд, но казалось, будто вечность. Сделав мысленную пометку, Йозеф скомандовал девушку в группу для исследований. Скоро он займётся изучением. Когда распределение закончилось, доктор развернулся в сторону госпиталя. Проходил мимо испуганных людей и высматривал свой объект. Вот она. Один офицер с ножницами подошёл к девушке, чтобы отрезать волосы. Она уже видела, как других постигла та же участь, и совсем не сопротивлялась. Уверенно стояла и ждала, когда верная собачка выполнит указание. Глядела также уверенно, как на Менгеле. Он бы с радостью посмотрел, насколько далеко девица готова зайти, но тут же присёк свои мысли. — Нет, — сказал приказным тоном. Офицер замер с ножницами в руках. Повернулся к доктору. — Сперва осмотр. Служащий кивнул и направился к другой группе заключённых. Вновь смелый взгляд и молчание. А девчонка определённо не из робких. Менгеле двинулся дальше к больничному крылу. *** Несмотря на малое количество новеньких, для экспериментов набралось достаточное количество подопытных. Несколько пар близнецов определили в отдельный барак. Мужчине не терпелось начать исследования. Один за другим люди входили в кабинет для осмотра. Температура, взятие крови — всё как всегда, по протоколу. Кровь заключённых обычно использовали для лечения раненых в армейских госпиталях. Нередко она спасала жизни солдат. Таким образом, даже в вопросе лечения не обходилось без помощи противников. Конечно, у таких анализов имелась и другая цель. А именно — "программа создания высшей расы". Необходимо отбирать людей с первой группой крови и другими подходящими характеристиками. Таких было совсем немного, но игнорировать распоряжение руководства не представлялось возможным. Поэтому Йозеф ждал, когда придёт его находка. Которую породила интуиция, а он привык её слушать. Одной из последних в кабинет зашла та самая девушка. В лагерной одежде, без специальных значков на ней, волосы заправлены в ворот рубахи. Мужчина приблизился, обошёл со спины и поднял девичьи руки. Личный номер ещё не набили. Ровная осанка и высоко задранная голова создавали напускную уверенность. Гордячка. Но девушку выдавал тремор, который та не могла контролировать. Это начинало действовать на нервы. — Перестань дрожать, — бросил Менгеле. Мысленно понимал, что она не знает язык, и наверняка не осознаёт, что он требовал. Но заключённая не могла прекратить. Дождь изрядно намочил её, пока она стояла на улице. И сейчас, в сухой рубахе на мокрое тело, она не чувствовала себя лучше. — У вас тут холоднее, чем в Сибири. Как не дрожать? Менгеле застыл на месте, руки замерли в воздухе. Несколько секунд убеждал себя в том, что ему послышалось. Ведь не может она... — Ты знаешь язык? — Да. Родители научили. Коротко, ясно. Она не из говорливых. Йозеф хорошо скрывал удивление. Застать человека — в добавок из числа узников — который знает немецкий, было исключением, а не правилом. — Так даже лучше. Избавит от возможных проблем. Девушка моргнула. Что имел в виду доктор? Но спрашивать не стала. Только надеялась, что он сам решит объяснить ситуацию. И, к своему удивлению, услышала голос мужчины. — Надеюсь, ты понимаешь, что теперь лагерь станет местом твоего проживания. Как долго ты здесь пробудешь, зависит лишь от тебя, твоей выдержки. Может ты умрёшь через неделю. А может продержишься не один месяц. Второй вариант был предпочтительнее. Девушка посмотрела на доктора. — Я понимаю. — Хорошо. Гертруда! В кабинете тотчас появилась девушка в специальной форме. Наверняка медсестра. Невысокая, угловатая, с резкими чертами лица и взглядом исподлобья. Глаза маленькие, но хитрые, почти ядовитые. Заключённая съёжилась от неприятного чувства. — Да, герр доктор? — Узнай номер узницы. Она прибыла сегодня, нашивку не успели сделать. — Будет исполнено. Мгновение спустя Гертруды и след простыл. Доктор встал напротив девушки. Смотрел и представлял, сколько работы предстоит выполнить. Её глаза, волосы не соответствовали критериям расы, но это не значило, что работу можно исключить. Вся надежда осталась на кровь. Если она подойдёт, то есть шанс на дальнейшее исследование. Менгеле взял шприц и подошёл к заключённой. Игла была в десятке сантиметров от кожи, как вдруг он спросил: — Как зовут? Девушка, секунду назад прожигавшая взором иглу, посмотрела на мужчину. Вопрос удивил, она отвлеклась. — Оделия. Оделия Мариновская. У родителей явно богатая фантазия. Игла вонзилась в кожу. Прозрачная ёмкость медленно заполнилась красной жидкостью. Ощущения не из приятных, но девушка молчала. Далее последовал самый важный вопрос. — Еврейка? — Украинка. Еврейской крови во мне нет. Менгеле почти облегчённо выдохнул вместе с ответом. — Попала в лагерь с родителями? — Да. Их зовут Владимир и Наталья. — У них такая же фамилия? Менгеле не до конца понимал, зачем ему подобная информация, но чувствовал, что она может пригодиться. — Да. Поток вопросов отвлекал от боли. К тому времени, когда мужчина перелил кровь в отдельную пробирку, вернулась медсестра. — Заключённая под номером 30666. — Спасибо, Гертруда. Лицо её прямо засияло. В искусственном освещении девушка выглядела в разы неприятнее. Нос слишком узкий, глаза, точно синие точки, прятались под нависшей кожей век. Однако самым явным уродством был её блаженный взгляд, направленный на доктора. Чувства слишком очевидные, потому более непонятные и отталкивающие. Оделия не знала, что из себя представляет мужчина напротив, и всё же чувствовала, что привязанность и симпатия чужды такому человеку. — Это — на анализ. Передал пробирку медсестре, снова повернулся к Оделии. Гертруда, к своему неудовольствию, заметила интерес в глазах доктора. Интерес не выше того, что питает учёный к предмету изучения, но болезненный укол ранил сердце некрасавицы. Мариновская старалась не моргать. Не из упрямства, а банального любопытства. Посчитает ли доктор такое поведение провокацией? Накажет ли? Ответы на вопросы она не получила. Йозеф перевёл взгляд на стол за спиной и сказал: — Завтра придёшь на повторный осмотр. Остальное время будешь пребывать в отдельном бараке с другими подопытными. Последнее слово отдалось неприятной дрожью в теле. Подопытная. Внутри Оделии образовался ком. Его наполнили страх, незнание, осторожность — чувства смешались воедино. — К месту проведёт офицер, чтобы исключить возможные... "Попытки сбежать", — он хотел сказать. Но недоговорил, расчитывая на понятливость девушки. Она неуверенно кивнула и вышла из смотровой. Но Оделии было всё равно на собственный комфорт. Больше волновало в порядке ли родители. Где они находятся? Смогут ли увидеться ещё хоть раз? Или распределение стало их последней встречей? Поток мыслей прервал грубый толчок в спину: офицер торопил к выходу. Когда девушка скрылась из виду, Менгеле обратил внимание на стол с медицинскими приборами. В теле его горело желание поскорее начать программу, проводить опыты над близнецами. По хмурому лицу расползлась улыбка, открыв щербинку меж передними зубами. — Герр доктор, результаты анализа. Гертруда зашла в кабинет тихо, Йозеф вернулся в реальность. В руке его был небольшой лист. Главной строчкой являлась группа крови. Чёрные глаза обратились к ней. Первая положительная. Да! Иначе не могло быть! Менгеле почти засмеялся от победы своей интуиции: не зря он послушался её в очередной раз. Теперь у девчонки имелись ничтожные шансы на выживание. По крайней мере, пока. Необходимо получить разрешение у герра Хёсса. Но сначала... *** 26 августа 1943 года Объект номер 30666. Молодая украинка двадцати лет от роду. Родители также пребывают в лагере. Группа крови: первая положительная. Поделиться информацией с комендантом для уточнения дальнейших действий. *** Просторный кабинет со слабым освещением. Мужчина склонившийся над заметками. Тихий стук в дверь. — Герр комендант, я... "Евреи — паразиты на теле других народов. Ни больше, ни меньше" — легли строки неприязни на плотную бумагу. Йозеф вошёл и остановился в паре метров от письменного стола. Вернее сказать, замер от увиденного. Вместо Рудольфа Хёсса перед ним сидел сам рейхсфюрер. Лицо его было серее неба за окном. Через очки обычно безразличный взгляд Генриха Гиммлера казался ещё сдержаннее. — Герр Гиммлер, добрый день. Простите за задержку. — Лёгкий наклон головы и ладонь на груди как извинение. — Что-то случилось? Голос дрожал. Сердце доктора сжалось. Доверенное лицо Гитлера не появилось бы тут без весомой причины. Дела определённо плохи. — Это я хотел спросить у вас, Менгеле. Почему начальство сообщает мне, что работа по нашей программе стоит на месте? — мужчина не дал возможность ответить и продолжил: — Никакой информации о наработках, результатах вы не сообщаете, фюрер высказал личное беспокойство о вашем назначении. Вы ведь не забыли о том, какая задача является первостепенной? Йозеф не знал точно, являлся ли вопрос риторическим. По-прежнему стоял напротив и, редко моргая, думал об ответе. — Нет, герр Гиммлер. Я не забыл об этом. — Хорошо, потому как было бы опрометчиво терять человека, который, несмотря ни на что, справляется с работой, — прозвучало будто последнее предупреждение. Генрих не разбрасывал слов на ветер, а угрозы ловко скрывал за прозрачностью. Холодный расчёт и исполнение указаний — всё, что интересовало этого человека. Впрочем, как и многих других в лагере, партии да и в целой стране. Гиммлер сменил настроение разговора. — Комендант Хёсс не сообщил о моём приезде? — Нет. Я думал, что встречу коменданта сейчас, но встретил вас. Йозеф, сейчас не время для констатации фактов. — Я приехал для инспекторской проверки. Фюрер лично назначил меня для наблюдения за ведением программы. Он беспокоится, не используют ли ресурсы не по назначению, и насколько продвигается работа. Поэтому я здесь. Холодный тон мужчины пробирал до мурашек. Менгеле, при всей рациональности, не мог оставаться безразличным при общении с этим человеком. И всё же старался держать лицо. — Вы пришли к коменданту, значит, что-то хотели сообщить, герр доктор? Переход на почтительный тон оказался резким. Обычно Гиммлер не относился к нему с излишним уважением, скорее даже наоборот. При высокой должности он чувствовал превосходство и не считался с теми, кто занимал роли пониже. Хотя Йозеф явно прочувствовал изменение, акцентировать внимание не стал. — Да. Хотел доложить, что нашёл пациентку, которая может подойти для нашей программы, — он постарался вложить в голос долю уверенности. После фразы доктора рейхсфюрер не казался таким отстранённым. Он поднял глаза на Менгеле, перестал выводить заметки и обратил внимание к его речам. — Надеюсь, она не еврейка? — Генрих почти выплюнул свой вопрос, настолько его исказило одно упоминание непригодного народа. — Никак нет. Украинка, довольно юная. — Славянка, значит. — Мужчина едва поморщился. Другие национальности тоже не вызывали в нём тёплых чувств. — Но это уже что-то. И какие критерии она удовлетворяет? — Очень бледная кожа и подходящая группа крови. Хорошее телосложение, рост. — Это всё? — На данный момент да, герр Гиммлер. Но в скором времени я займусь её улучшением. Начну с волос, затем попробую поработать с глазами. Голубые радужки за стёклами пенсне выжидающе смотрели на Йозефа. Тот мигом замолчал. — По всей видимости, работа серьёзная. Уверен, вы будете действовать с присущим умом. И не забывайте: любые вмешательства должны себя окупать. — Конечно, я понимаю. Значит, вы разрешаете проводить дальнейшую работу? Генрих тяжёло выдохнул. Он не мог сообщить фюреру о том, что программа стоит на месте и надеяться, что Менгеле в ближайшее время найдёт более подходящую кандидатуру. Не мог разочаровать и поставить под удар оказанное доверие. Оно того не стоило. За неимением альтернативы, оставалось одобрить то, что имелось, и наблюдать за всем со стороны. — Разрешаю, герр доктор. Делайте всё, что считаете необходимым, и не позволяйте девчонке проявлять дерзость. Она должна помнить, где находится. — Хорошо, герр Гиммлер. — И держите меня в курсе. Если что-то выйдет из нормы, я должен об этом знать. — Я заведу дневник для записей и, в случае непредвиденной ситуации, обращусь лично к вам. — Так и поступим. А теперь можете идти. — Махнул рукой и принялся за блокнот с заметками. В ответ Менгеле только кивнул. Как можно скорее покинул кабинет и вернулся в больничное крыло. Завтрашний день обещал разнообразить деятельность, и осознание этого приносило мужчине удовольствие. Испытать его в стенах Аушвица было не так просто, однако Доктор Смерть и здесь находил маленькие радости для своей тёмной души.