Запрещённая человечность

Почти сразу по возвращению в барак Мариновскую вызвали для нанесения личного номера. Густые чернила въедались в кожу, выводя проклятое знамение. 30666 Каждая новая цифра горела сильнее предыдущей. Но Оделия держалась. Вспоминала наставления родителей. "Необходимо быть сильной, дочка. Не показывай им слабость. Что бы не случилось, не раскрывай уязвимые стороны. Оступишься — у них будет преимущество над тобой". И она старалась как могла. Первая ночь в лагере была не самой ужасной на памяти девушки. С бóльшим страхом вспоминалась та, когда после обстрелов в городе их схватили и погнали в Польшу. Сонные, испуганные, уставшие её земляки и Оделия с родителями шли, сколько хватало сил. Тех, кто падал от переутомления, застреливали на месте. Оделия перестала считать после тридцать первого выстрела. Слёзы тяжело повисали на ресницах, а внутри горела мысль:"Только бы не родители, только бы не они". В отдельном бараке возле больничного крыла она чувствовала себя в относительной безопасности. В охране состояло меньше эсэсовцев, заключённых-подопытных было не так много и немецкая речь здесь слышалась реже. Она заняла небольшой участок койки, который делила с девочками-близняшками. Те разговаривали на польском, а ночью прижимались друг к другу. Оделия сильнее затасковала по родным, но ничего поделать не могла. Прижимая колени к груди, девушка заснула под шёпот других узников. С наступлением утра прежний тремор ослаб. Конечности больше не дрожали — это почти успокаивало. Солнце едва поднялось над горизонтом, когда в барак зашёл офицер. Он не смотрел никому в глаза, только бросил: — Мариновская, на осмотр. Девушка поднялась и поспешила за ним. Кожа на месте номера ощутимо пекла, но не так сильно, как вчера. Вскоре показалось больничное крыло. Человек в форме, оповестив о пациентке, быстро удалился. Они менялись каждый день. Безымяные служащие концлагеря. Запомнить их не представлялось возможным, а общаться на равных — и подавно. Ты просто исполняешь приказы, без упрёков и непослушания. Оделия была неглупой, потому смиренно принимала, что требовалось. Доктор стоял спиной к выходу, доставал какую-то посуду и давал краткие указания медсестре. — Заключённая 30666 прибыла, — сказала девушка тихо. Всех оповещали вчера. Как только человек получал свой номер, должен использовать его. Каждый раз при появлении где-либо, в отчёте перед сотрудниками лагеря и других случаях. Понятие собственного имени растворялось в воздухе, стиралось. Ты становился "одним из". Таким же безымянным, как офицеры, таким же безликим, как остальные заключённые. Менгеле обернулся. Встретился с живым взглядом, почти улыбнулся. А затем посмотрел куда-то в район груди: чуть правее красовался личный винкель. У неё был ярко-красный треугольник. Политзаключённая. — Чудесно, — ответил, скорее, собственным мыслям. День обещал интересности. — Гертруда, подготовь всё, пожалуйста. От этой фразы кровь забежала по телу быстрее. Йозеф сократил расстояние, девушка сразу подняла руки. Такая покорность почти вызывала умиление. Однако, покорность тут не причём. Заключённая просто не хотела доставлять доктору удовольствие от собственной власти. Использовала крупицы свободы как могла. Ожидаемо мужчина задрал рукав на левой руке. Аккурат до того места, где находился номер. Чернильные цифры некрасиво пестрели на мраморе юного тела. Стараясь не уходить в мысли, доктор заметил: — До чего же бледная. Если бы Мариновская видела лицо Менгеле, то заметила бы, что тот говорил с явным одобрением. Светлый оттенок приближал к высшей расе, о чём она не могла подозревать. Девчонка должна благодарить за присущую бледность. Будь она смуглей, даже с подходящей группой крови он не взялся бы за работу. Если бы ситуация была иной, замечание можно было счесть за комплимент. Но сейчас всё выглядело именно так: доктор и узница в концлагере. Ни больше, ни больше. И комплименты не являлись уместными. — Пытаюсь соответствовать месту, в котором нахожусь, — прозвучал ответ. Гертруда в ужасе посмотрела на Йозефа. Ждала, что он накажет девчонку за наглость. Но казалось, мужчину такое поведение не смущало. Более того, забавляло. Медсестре не понравилось то, что она видела. Всё походило на нелепую постановку в театре. Очередной укол ревности коснулся её сердца. Менгеле, заметив повышенное внимание, легко хлопнул заключённую по затылку в попытке усмирить юный пыл. Впрочем, острый украинский язык разбавлял унылость процедуры. Далее замер температуры и новый анализ крови. Результаты оказались в норме, так что дальнейшие действия получили одобрение. Усадив девушку на холодный стул, доктор велел Гертруде подстричь волосы до лопаток. Больно длинными они были. "Ненадолго", — с плохо скрываемым оскалом подумала медсестра. Оделия молча стерпела расставание со своей гордостью. Наталья всегда бережно и внимательно относилась к волосам дочери. Коротко не стригла, потому с юных лет кареглазка ходила с густой косой до поясницы. Но эти воспоминания остались в прошлом. Теперь она походила на ученицу одной из немецких школ: одна длина у всех, как и причёска. Чтобы не выделяться, не привлекать внимание. Не идти против системы. Когда последний клочок тёмной красоты опустился на пол, Мариновская через плечо посмотрела на результат. Йозеф увидел, как во взгляде девушки едва мелькнуло сожаление. Безмолвное прощание с тем, что дорого и ценно. На мгновение привычная стойкость приоткрыла уязвлённую душу. — Гертруда, подмети волосы и отложи их в сторону. Даже волосам узников находили применение: в основном — для наполнения подушек и матрасов. "Ничто не должно пропадать или не приносить пользу". Медсестра прибрала и замерла в ожидании указаний. Менгеле тем временем разводил в металической посудине резко пахнущее средство. Оделия узнала аромат. Что-то, отдалённо напоминавшее краску для волос, которой пользовалась мама. И действительно: стоило доктору передать миску Гертруде, девушка различила похожий цвет и консистенцию. — Сядь ровно и откинь голову назад. Команда прозвучала для Мариновской. Всё то время она наблюдала за действиями других людей и забыла, где находится. Правильно, Оделія. Ти повинна слухатись і не йти проти наказів. Не забувай слів батька. "Слабкість завжди залишається всередині" Мужчина обернулся к медсестре. — Можешь приступать. Над чёрным пушистым покрывалом замерла кисть с краской. Вскоре от жгучей чернавки не останется и следа. Первый мазок опустился внезапно. Холодная масса тронула кожу головы, и по телу забегали мурашки. Второй. Третий. Десятый. С каждым разом от прежнего цвета оставалось всё меньше. Менгеле терпеливо наблюдал за работой. В какой-то момент Гертруда потянула волосы девушки вниз. Не подавая виду, что что-то не так. Будь у этой грязнокровой девки хоть трижды первая группа, одной из нас ей не стать. В ответ Оделия лишь втянула носом воздух. Никаких слов, криков. Доктор решил не вмешиваться. Пока что. Несколько минут всё было в норме. Медсестра прилежно выполняла работу, без выходок. Но стоило глянуть на Менгеле, как голову объяла мстительная агония. Объект её обожания смотрел на подопытную и не отводил взгляд. Сканировал каждое движение Гертруды с неоправданной внимательностью. И она сорвалась. В мгновение ока схватила прядь и с силой дёрнула — по меньшей мере десяток волосков покоился в цепкой руке. — Гертруда! — воскликнул Йозеф. Резко приблизился к подчинённой и хлопнул по рукам. Сильнее, чем украинку за дерзкий ответ немногим ранее. Оттого наказание жгло саму душу. Послышалось болезненное шипение. На этот раз гордячка не стерпела. — Дідько. І звідки тільки в тебе руки ростуть? Менгеле не понял и слова из прознесённого, только бросил спешный взгляд. Несмотря на ситуацию, девушка выглядела нормально, даже поза осталась прежней. Терпению можно только позавидовать. — Объясни мне одно: что происходит в твоей голове? — вопрос походил на змеиное шипение. — Эта узница является основным звеном для программы высшей расы. Её кандидатуру одобрил сам рейхсфюрер. Хочешь спорить с решением герра Гиммлера? Гертруда отрицательно покачала головой. От обиды глаза полнились слезами. — Сомневаюсь, — тяжело выдохнул, переводя чёрные глаза с виновницы на жертву. Ноздри Гертруды раздулись от возмущения. Почему? На каких основаниях выскочке из ниоткуда досталась протекция доктора, а теперь и рейхсфюрера? Какого чёрта?! Это несправедливо! — Но я... — Никаких "но", Гертруда. Отнеси волосы на склад, сегодня будешь дежурить в ночную. А сейчас покинь кабинет. Вдох застрял где-то в груди. Медсестра не моргая смотрела на мужчину. — Я неясно выразился? — Нет, герр доктор. Просто я думала, — кивнула на посудину с краской. — Сам закончу. Живо уходи. — Указал на дверь и стал ждать. С выражением нанесённой обиды девушка спешно выбежала, стуча низкими каблучками. Йозеф устало выдохнул и сжал переносицу. Не думал, что несложная работа доставит проблемы с сотрудниками. Эмоции — как и чувства — Гертруды были слишком очевидны, но няньчиться с ней он не собирался. Однако, после сегодняшней выходки решил, что подпускать её к подопытной нельзя. Кто знает, чем закончится другой случай. Перевёл взгляд на девушку и встретился с вопросом в карих глазах. Она сидела вполоборота, прожигала его взглядом, пока крашеные волосы накрывали прозрачную клеёнку. Казалось, Оделия хотела поблагодарить, но слова, так и не высказанные, застряли. Она открыла и закрыла рот, походя на безмолвную рыбу, а потом развернулась. — Не обольщайся по этому поводу. Я защитил не тебя, а то, что ты из себя представляешь. — И что я, по-вашему, из себя представляю? — Ресурс. Ответ без запинки. Без смены эмоции. — Который может хорошо послужить в будущем. На благо нашего государства. Один народ, один Рейх, один фюрер. Мариновская слышала это раньше. Слова девиза Нацистской Германии. В её стране часто произносили его, когда организовывали преследования евреев. Ein Volk, ein Reich, ein Führer. Слова отпечатались в голове. Она не могла вспомнить имена друзей, но проклятый девиз знала наизусть. — А этот... Гиммлер... он человек важный, верно? — формулировка звучала глупо, но иная в голове отсутствовала. Похоже, чокнутая медсестра вместе с волосами выдрала и серое вещество. Оделия обратила внимание на трепет, который вызывало одно упоминание того человека. Ненормальная Гертруда почти тут же пришла в себя, когда доктор пригрозил неким Гиммлером. — Данная информация не предназначена для посторонних лиц. — Надеяться на другой ответ было наивно. А девчонка хитрая. Решила зайти из простого любопытства. Жаль только, что я не дурак. Красный треугольник на одеянии как кричащее пятно, о котором она, очевидно, забыла. Йозеф хотел затронуть эту тему подробнее. Нанёс краску на очередную прядь, провёл кисть до самых кончиков. Особое внимание уделял корням волос: их красивая мрачность терялась за желтоватой массой. — На твоей одежде знак политзаключённой. В чём виновна? — Не я — мои родители. Они из разведки, а меня загребли как члена семьи. Сама я не следовала их деятельности. — Как печально. Дети расплачиваются за деяния своих родителей. — И правда, приятного мало. Однако, куда печальнее, когда страдают и дети, и близкие. Менгеле не понял, о чём речь. Нахмурив брови, он ждал, когда девушка продолжит. — Помню, родители говорили что-то про семью Менгеле. Страшный пожар, в результате которого погибли ваши родные. Наверное, тяжело потерять жену и ребёнка в один день? Мужчина не обрадовался тону реплики. Мариновская будто чувствовала себя хозяйкой положения. Болезненным толчком отбились слова заключённой в голове. А затем сами по себе начали возникать картинки прошлого. Так оно и было. Именно пожар лишил Йозефа семьи. Самого дорогого и того немногого, что он имел. Это случилось год назад. Доктор смог вырваться на выходные домой. Хотел провести как можно больше времени в кругу семьи. Вышел в лавку в соседнем квартале, чтобы купить любимое вино жены. Улыбчивый Фриц Ауффман, владелец магазина, подобрал лучший напиток. Довольный Йозеф неспешно направлялся домой. Дойдя до поворота, услышал беспокойные голоса граждан, а вскоре — сигналы машин. Он вышел всего на двадцать минут, что могло случиться? Когда глянул в сторону дома, замер на месте. Глаза заслезились от дыма. Запах гари въедался в ноздри. Дом его семьи поглощали языки пламени. Люди вокруг с сожалением охали, прикрыв рот ладонями. Кто-то кричал, взывая о помощи. — Ирена! Рольф! Крик доносился из его уст. Мужчина вложил в голос так много силы, что тот сорвался. Теперь из горла вырывались только хрипы. Боль сдавила лёгкие, кислород поступал с трудом. Казалось, весь мир замер. Имели значения только клубы дыма, которые поднимались в воздух. Небо над головой окрасилось в серый цвет. Поганый огонь в одночасье забрал у него самых близких людей. В какой-то момент ему почудилось, что он чувствует аромат парфюма, который использовала жена. И голос. Голос маленького сынишки, который звал: — Папочка... Готов поклясться, что слух уловил детский всхлип. Тяжёлый, предсмертный. Когда представил в голове картину — любимая Ирена, прижимавшая к себе ребенка, спасавшая от пламени — силы покинули доктора. Правая рука разжалась. Бутылка лучшего вина в городе полетела к ногам. Со звоном разбилась, разливая алую жидкость по улице. Йозеф опустился на колени, закрывая лицо ладонями. Посторонние звуки растворились, как и восприятие реальности. К нему подошёл человек в офицерской форме. Коснулся локтя и позвал: — Герр доктор? — Тот не отвечал. — Герр доктор, с вами всё в порядке? Идиотский вопрос в сложившейся ситуации. Менгеле не слышал его. Только поднял голову и заорал из последних сил. Вложил в крик всю боль и скорбь, которые бродили в сознании. Офицер терпеливо ждал, когда он перестанет. После чего сказал слова, которые достигли слуха скорбящего. — Пожар организован Сопротивлением. — Что? — не расслышал шёпот. Или не хотел верить в то, что услышал. — Всё так. Наши разведчики доложили, что поджог исполнили люди из Сопротивления. Мне жаль, герр Менгеле. На плечо мужчины опустилась рука. И вместе с ней — вся тяжесть осознания. Он — сплошная сирота. Вдовец без любимой женщины, без семьи. Теперь он один против целого мира. После похорон Йозеф вызвался на дополнительную занятость. Погряз в работе, чтобы скорее забыться. Однако тяжёлый дух горящего дома, нежного приюта для испорченной души, временами возникал в памяти. Равно как и сейчас, когда руки его не двигались, резкий запах краски тронул обоняние, а девичий голос звал его. Звал? — Пан Менгеле? Пан Менгеле, вы слышите? Картина прошлого окончательно растворилась. Выбросила доктора в настоящее. — Предельно чётко. И что ещё за "пан"? — Если переводить ваше обращение "герр" на украинский, будет "пан". — Не называй меня так. Ты не в своей дорогой Украине, и вряд ли вернёшься. — Это я уяснила по дороге в лагерь. Видимо, Оделия затронула неприятную тему, поэтому мужчина будто на время исчез. Нужно было изменить ситуацию. Ведь от человека за спиной зависела её жизнь. — А как мне к вам тогда обращаться? — Герр доктор, как и остальные. Ответ поставил в их разговоре точку. До конца процедуры молчание царило в помещении. *** Пациент-заключённая 30666. Герр Гиммлер дал разрешение на ведение работ для улучшения объекта. В первой сессии проведена покраска волос для осветления естественного цвета. За результатом назначено наблюдение. Противопоказаний не выявлено, аллергии на средства также отсутствуют. *** С наступлением вечера Йозеф наведался в так называемую "Канаду". Сортировочный склад, который полнился одеждой, обувью и прочими предметами, что подходили для дальнейшего использования. Но сегодня Менгеле пришёл туда с необычной целью. — Герр доктор, боюсь, ваша просьба проблематична в исполнении. — Это не просьба, а приказ. Или вы забыли о том, как следует обращаться со старшими по званию? Йозеф использовал влияние, которое имел. Если в лагере был кто-то, имевший возможность давать указания и не выполнять приказы, то только сам комендант. Ну, и Гиммлер, разумеется, которого любезно отправили в лагерь. — Никак нет. Узник крепкого телосложения почесал затылок, оглянул горы вещей. Они возвышались на метр в высоту, и найти что-то конкретное казалось почти невозможным. — Подскажете фамилию? — Мариновские. Они прибыли вчера. Обоих отобрали для физических работ. Женщина была в одета в бледно-розовый сарафан, с мужчиной придётся повозиться. Узник покорно кивнул. — Срок исполнения? — До завтрашнего вечера вещи должны доставить в мой кабинет. Надеюсь, не стоит объяснять, какое наказание в случае невыполнения приказа? — Не стоит, герр доктор. — Это я хотел услышать. Менгеле тотчас покинул склад, предполагая, как пройдёт грядущий день. Устроит Гертруда очередную выходку или будет спокойна? Язык украинки снова проявит остроту или обретёт нежеланное спокойствие? Он не знал ответы. Только направлялся в больничное крыло и насвистывал мелодию из арии.