ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА.

Так и было на самом деле. Мужчины действительно сидели за столиком в, плетённых из тростника, удобных креслах «пальмового дворика», интерьер которого напоминал дворянскую мраморную ажурную беседку, переплетённую пышными густыми цветочными вьюнами, просторный периметр коевого был обставлен пальмами с папоротниками, что можно легко сравнить с тропическим лесом, и пили бодрящий чай из белоснежных фарфоровых чашек с блюдцами с эмблемой компании «Белая звезда», не обращая никакого внимания на, проигрываемые корабельными музыкантами, спокойные лирические мелодии. --Как мне известно, в обязанности капитана, помимо управления кораблём ещё входит и совершать торжественный обряд венчания над молодыми возлюбленными парочками, вот только не можете же вы венчать самого себя?! Здесь необходимо непосредственно участие мистера Генри Уайльда—вашего старшего помощника. Поговорите с ним во время вашей ближайшей с ним вахты по поводу вашей с нашей Оленькой свадьбы этим вечером, капитан.—рассудительно произнёс Российский Государь, беззаботно затянувшись папироской и выпустив в воздух облачко дыма, за чем внимательно проследил почтенный капитан Эдвард Смит, из мускулистой мужественной груди которого вырвался понимающий вздох: --Как Вам будет угодно, Государь!—и, не говоря больше ни единого слова, сделал небольшой глоток ароматного чая из чашки, которую бережно держал в сильных руках, что ни укрылось от внимания, сидящей с ними уже как с полчаса в смиренном молчании, Великой княжны Ольги Фёдоровны, которая была одета в изящное светлое фиолетовое шёлковое домашнее платье и, терпеливо ожидала Высочайшего позволения для того, чтобы высказать своё мнение по данному вопросу. --Государь, Вы уж великодушно простите свою племянницу за то, что она вынуждена высказать мнение по данному вопросу. Только я не понимаю одного, для чего Вы так активно торопитесь сочетать нас с нашим многоуважаемым капитаном священными узами брака?! Не логично ли, для начала, завершить, как полагается, все работы над «Титаником»?!—так и не дождавшись его позволения, крайне осторожно принеся искренние извинения за вмешательство в деловой мужской разговор, высказалась юная девушка, тем-самым привлекая к себе их внимание, чем очень сильно удивила дражайшего дядю, заставив его, незамедлительно ошалело взглянуть на, еле сдерживающего в себе добродушный смех, почтенного собеседника, который держался уверенно спокойно и очень сдержано. --Оленька, мы с вами итак уже долго шли к этому счастливому для нас дню. Государь прав. Думаю, не стоит дольше тянуть со свадьбой. Проведём её этим вечером, а заодно очистим перед собой и людьми нашу совесть.—собравшись с мыслями, душевно поддержал Императора капитан Смит и, сделав небольшую паузу, но лишь для того, чтобы быстро написать на белоснежной салфетке небольшую записку, подозвал к себе официанта и приказал ему, передать её немедленно лично в руки хозяину ресторана «У Гатти». Официант понял капитана и, почтительно ему откланявшись, ушёл выполнять приказ, что позволило капитану с Российским Государем Императором плавно перейти к душевному разговору о несчастном турецком юноше, помещённом в лазарет, а именно о том, когда и откуда он, вдруг появился на барту «Титаника», в чём юная Великая княжна решила им не мешать. --Пойду проведаю нашего подопечного из Османской Империи. С Вашего позволения!—грациозно выйдя из-за стола и сделав почтительный реверанс, произнесла юная девушка, что пришлось далеко не по душе Императору, поспешившему ей это высказать немедленно и с крайним недовольством: --Оленька, я этого не одобряю. Зачем тебе понадобился этот несчастный турчонок, когда у тебя уже есть горячо любимый муж, то есть наш дорогой капитан Смит?! Ольга выдавила из себя, как ей казалось, любезную улыбку и, превозмогая пламенный порыв о том, чтобы ни бросить дяде в лицо с воинственностью: «Не учите меня жить! Я сама прекрасно знаю о том, как мне полагается поступить!», сдержано вздохнула и доброжелательно заверила: --Вам не о чем беспокоиться, дядя. Границы дозволенного и недозволенного, мне хорошо известны.—и с молчаливого одобрения дражайшего возлюбленного, успевшего почувствовать то, что девушка переживает, в данную минуту, предсвадебную нервозность вместе с сомнениями, наконец, покинула «пальмовый дворик» и отправилась в лазарет, провожаемая понимающим взглядом капитана Смита с Николаем Вторым, которые выждали немного времени после её ухода и вернулись к душевному разговору о ночных приключениях самого капитана с его офицерами и с Великой княжной в столицу Османской Империи XVI века времён Султана Сулеймана Великолепного, протянувшиеся на три месяца. А между тем, что же касается юного Шехзаде Селима, то он уже постепенно проснулся и, медленно разомкнув светлые глаза, с негодованием принялся осматриваться вокруг, хотя и продолжал находиться на больничной постели просторного светлого лазарета со сплошными арочными окнами, благодаря которым, зал был залит дневным светом, куда его поместили ещё ночью, испытывая невыносимую тянущую боль в груди из-за, нанесённого стражниками Султана Баязида, ранения во время жестокой драки, случившейся в башне дворцового часодея. --Где я нахожусь?—с негодованием и, превозмогая боль, спросил он, обращаясь к, уверенно подошедшей к нему и плавно севшей на, рядом стоявшую, табуретку, Великую княжну Ольгу Фёдоровну, одетую не по османски, а по европейски, очень просто и изящно, одновременно, не говоря уже о том, что выглядела счастливой, о чём свидетельствовала её доброжелательная улыбка и блеск в глазах. --В лазарете на борту «Титаника», Шехзаде.—непринуждённо ответила юная девушка, заботливо принявшись поправлять и взбивать подушку с однотонной белоснежной наволочкой за мужественной спиной парня, погружённого в глубокую мрачную задумчивость о том, что ему ночью в полубессознательном состоянии не показались встревоженные голоса капитана, отдававшего распоряжения судовому медику, относительно самого Селима, и самого медика с помощниками, прооперировавшими его и выводящими из наркоза, вкалывая антибиотики с обезболевавшими средствами, под действием которых, несчастного юношу быстро сморило в крепкий восстанавливающий сон. --Вам необходимо поесть, Шехзаде.—выводя парня из глубокой мрачной задумчивости и возвращая к себе внимание, спокойно произнесла юная девушка, аккуратно ставя на него переносной небольшой раскладной прямоугольный столик вместе с, разыгрывающими аппетит, вкусными ароматами лёгкого завтрака, готовясь покормить Селима с ложечки, если потребуется, что заставило его почувствовать себя крайне неуютно, из-за чего он слегка смутился и сдержанно вздохнул: --Дожили до того, что меня начали кормить с ложечки, словно маленького ребёнка!—невольно приведя это к тому, что Ольга добродушно рассмеялась и, подбадривая его, произнесла: --Ничего, Шехзаде! Ещё день-два и вы сами сможете себя обслуживать. --Да, уж скорее бы!—недовольно хмыкнул он, пытаясь отвлечься аппетитным завтраком, что продлилось ровно до тех пор, пока он ни заметил счастливый блеск в ясных голубых глазах с застенчивой улыбкой, озаряющие хорошенькое лицо юной девушки, благодаря чему, вновь спросил: --Что с тобой, Мейлимах? Ты вся светишься от счастья.—чем заставил её мечтательно вздохнуть и, ничего не скрывая, ответить: --Сегодня, во время ужина, я официально стану женой нашему многоуважаемому капитану, Шехзаде. Мои мечты сбываются.—невольно приведя это к тому, что Селим мгновенно помрачнел и отрешённо произнёс: --Уходи. Ольга поняла его и, не говоря больше ни единого слова, грациозно поднялась с табуретки и, почтительно ему поклонившись, ушла, оставляя парня в гордом одиночестве, что позволило ему с яростным криком раненного льва опрокинуть завтрак на пол, что заставило, находящуюся всё это время на своём посту, судовую медсестру Виолетту Джессоп незамедлительно подойти к парню и вколоть успокоительное средство, под действием которого он мгновенно забылся крепким сном. Только этого нельзя было сказать о душевном покое Ольги Фёдоровны Романовой, которая искренне не находила себе места и постоянно корила себя за то, что поддалась очарованию Шехзаде Селима и «распелась соловьём» о предстоящей свадьбе, чем очень сильно ранила бедолагу, безнадёжно любящего её, но с другой стороны, девушка была не из тех лживых и фальшивых людей, которые врут и всячески увиливают от ответа, избегая встречи взглядов. И вот, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, юная девушка совершенно не заметила того, как вышла на шлюпочную палубу и направилась на капитанский мостик, смутно надеясь на то, чтобы застать там милого Эдварда, который уже душевно беседовал с мистером Томасом Эндрюсом и герцогиней Викторией Браертон о торжественном событии этого вечера, что, конечно, с одной стороны было для них радостно, но с другой… Совершенно не нравилась спешка. --Что-то это слишком подозрительно со стороны Его Императорского Величества, капитан, ведь на протяжении всего вояжа и подготовки к нему, Российский Император, категорически был против вашего воссоединения с юной Великой княжной, своей троюродной племянницей.—предчувствуя недоброе, с невыносимым сомнением проговорил Томас Эндрюс, чем заставил почтенного собеседника понимающе тяжело вздохнуть и, соглашаясь заключить: --Нам с Её Императорским Высочеством данная спешка, тоже очень сильно не нравится, только мы не вправе противиться Высочайшей воле! Нам остаётся лишь подчиниться. Между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого к ним присоединилась сама юная Великая княжна Ольга Фёдоровна, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о несчастном Шехзаде Селиме, которому сейчас невольно причинила невыносимую душевную боль восторженным известием о свадьбе, о чём свидетельствовали, полные горьких слёз, голубые глаза юной девушки, что ни укрылось от почтенного капитана Смита с его собеседниками, заставив их с негодованием переглянуться между собой и окружить её заботой с участием. --Ореола, дочка, что с тобой? Кто посмел тебя расстроить в счастливый для нас всех день?—обеспокоенно поспешила узнать у дочери герцогиня Виктория, незамедлительно подойдя ближе к расстроенной дочери, чем заставила её печально вздохнуть и, ничего не скрывая от них всех, поделиться: --Я разбила сердце Шехзаде Селиму, сказав, что сегодня выхожу замуж за мужчину моей мечты. Бедняга пал духом и выгнал меня из лазарета.—чем вызвала у матери ядовитую ухмылку: --Эка невидаль! Подумаешь, расстроился этот турчонок! Кто он вообще такой, чтобы мешать тебе налаживать личную жизнь, Ореола! Свалился на наши головы не известно откуда. Ничего! Поистерит и угомонится!—и, не говоря больше ни единого слова покинула смотровую площадку, решив позже зайти к дочери в каюту для того, чтобы помочь ей собраться к торжественной церемонии. Томас Эндрюс решил возлюбленным, тоже не мешать, а лучше пройтись по кораблю, за что возлюбленная пара была им искренне благодарна, ведь теперь им никто не мог помешать поговорить по душам, за исключением вахтенных офицеров, которые сконцентрировано занимались своими прямыми обязанностями. --Не переживай за несчастного мальчика, Ольга! Постепенно его сердечные раны пройдут, а он сам нас простит.—понимающе тяжело вздыхая и пытаясь, хоть немного утешить дражайшую возлюбленную, рассудил капитан Смит, мягко приблизившись к ней и ласково принялся поглаживать её по румяным бархатистым щекам, чем вызвал у девушки новый печальный вздох: --Дай, то, Бог! Но я всё равно чувствую себя, очень сильно виноватой перед ним, ведь ему итак тяжело, а тут ещё мы со своим счастьем, которого на чужом несчастье не построишь, Эдвард. Между возлюбленной парой воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они стояли обнявшись и с огромной нежностью смотрели друг на друга, приятное тепло коевых постепенно успокоило, с трепетной преданностью любящую своего мужчину, юную девушку, благодаря чему, возлюбленная пара принялась обмениваться друг с другом лёгкими добродушными шутками, не обращая никакого внимания на, окутывающие их, приятную океанскую прохладу с золотыми яркими солнечными лучами. Но, а чуть позже, когда юная Великая княжна уже вернулась в свою просторную светлую каюту, расположенную на императорской территории и выполненную в стиле ампир в светлых тонах и с золотой многочисленной лепниной и теперь стояла посреди гостиной, одетая в роскошное белоснежное атласное, обшитое золотым гипюром, подвенечное платье, погружённая в глубокую задумчивость о Шехзаде Селиме, что ни укрылось от внимания Заряны, стоявшей немного в стороне с воздушной, словно невесомое облако, пышной длинной газовой серебристой фатой, прикреплённой к бриллиантовой тиаре, напоминающей корону. --Вам всё никак не даёт покоя Шехзаде Селим, Ваше Императорское Высочество?—проявляя активное внимание с участием, осторожно спросила у Великой княжны очаровательная темноволосая фрейлина, чем заставила Великую княжну тяжело вздохнуть: --И не говори, Заряна! Я провинилась перед ним очень сильно.—что вызвало у фрейлины огромное негодование, с которым она пристально уставилась на Цесаревну и осторожно спросила вновь: --Как же Вы провинились перед Его Султанским Высочеством, ведь он находится в лазарете, а Вы здесь в окружении всей этой роскоши и великолепия?—невольно приведя это к тому, что из соблазнительной упругой пышной груди очаровательной юной невесты, напоминающей собой безгрешного ангела, вырвался новый печальный вздох, с которым она, ничего не скрывая, поделилась с помощницей: --Я пришла проведать Шехзаде утром и заодно принесла ему завтрак. Мы душевно разговорились. Я не удержалась и поделилась с ним своей радостью. Она разбила ему сердце. Теперь я не знаю, как мне загладить свою вину перед ним и попытаться убедить его остаться, хотя бы моим другом, да и… Великая княжна не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, крайне бесшумно отворились створки широкой двери, и в просторную гостиную важной уверенной походкой вошла, уже переодетая в шикарное торжественное платье, герцогиня Виктория Браертон, подавшая фрейлинам повелительный знак о том, чтобы те вышли. Фрейлины, возглавляемые Заряной и Добромирой, сделали Цесаревне с её дражайшей матерью грациозный реверанс и неспеша вышли для того, чтобы мать с дочерью смогли поговорить друг с другом по душам, к чему герцогиня Виктория перешла незамедлительно, взяв из рук фрейлины Заряны фату и уверенно подойдя к дочери, водрузила на её шикарные золотистые вьющиеся длинные густые распущенные волосы тиару с фатой и, отойдя в сторонку, положительно оценила свою работу над завершением чарующего образа дочери, одобрительно вздохнула: --Какая ты у меня стала красавица, дочь! Просто ангел во плоти! Вот, наконец-то, и ты замуж выходишь. Поздравляю.—и, не говоря больше ни единого слова, с огромной нежностью обняла, залившуюся румянцем лёгкого смущения, Великую княжну, не нашедшую даже того, что и сказать матери на её восхищения. Этого было и не нужно. Всё за девушку сказали, сияющие безграничным счастьем, светлые глаза и мечтательная улыбка, чего было вполне достаточно. Османская Империя. 1544 год. Дворец Топкапы. Но, а несколькими часами ранее, а именно перед самой торжественной церемонией восхождения на Османский трон Шехзаде Баязида, который чувствовал себя крайне скверно из-за того, что приказал ночью стражникам поймать среднего брата и бросить в темницу, в ходе чего бедняга Шехзаде Селим оказался серьёзно ранен, к нему в просторные главные покои ворвалась разъярённая Баш Хасеки Нурбану Султан, изумрудные глаза которой блестели от горьких слёз, не говоря уже о том, что готовы были в любую минуту испепелить проклятого шурина. --Да, как так можно поступать столь жестоко с родным братом, Повелитель! Неужели власть и детская неприязнь на столько затмила Вам разум, что Вы готовы обратить несчастного Шехзаде Селима в прах?! Он же ничего плохого вам не сделал! Он всего лишь желал спокойной мирной жизни!—бушевала несчастная венецианская главная наложница Шехзаде Селима, которая не могла больше себя сдерживать и, кинувшись на юного Властелина, принялась яростно колотить его в мужественную мускулистую грудь изящными кулаками, а из ясных глаз по бледным бархатистым щекам уже текли тонкими прозрачными ручьями горькие слёзы, что позволило Баязиду печально вздохнуть и, бережно придерживая её сильными руками за женственные плечи, скрытые под плотной атласной красной тканью роскошного платья, обшитого драгоценными камнями и серебряными нитями, заботливо усадить на парчовую тахту и лишь после того, как сел сам, расправляя складки грамоского великолепного коронационного одеяния, наконец, душевно заговорил с невесткой: --Закон Фатиха никто не отменял, госпожа. Шехзаде Селим являлся моим самым опаснейшим соперником на пути к власти, поэтому у меня не было другого выхода кроме, как отправить его на верную смерть, хотя он спас себя тем, что, благодаря дворцовому часодею, отправился в эпоху своей фаворитки, разумеется вместе с ней и всей компанией. Сейчас, на сколько меня заверил сам часодей, с моим братом всё хорошо. Он постепенно идёт на поправку в лазарете «Титаника». Его жизнь со временем наладится. Что же касается Вас с моими племянниками, то всё будет так, как решил мой брат Шехзаде Селим. Его воля будет выполнена в полном размере.—смутно надеясь на её взаимопонимание и, как оказалось, совершенно зря, ведь мудрую Баш Хасеки Нурбану Султан продолжало мучить невыносимое сомнение, которое она незамедлительно поспешила озвучить, отважно всматриваясь в светлые глаза юного Падишаха: --А как же Ваш старший брат Шехзаде Мустафа, Повелитель? Разве он ни является угрозой для вашего восхождения на трон?—чем заставила собеседника погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, во время которой он даже не заметил того, как чуть слышно выдохнул: --Можете быть свободны, Судтанша! Возвращайтесь к детям. Нурбану Султан прекрасно поняла его и, с царственной грацией поднявшись с тахты, с наигранным почтением откланялась и покинула главные покои, провожаемая его отрешённым взглядом. И вот, выйдя, наконец, из главных покоев и пройдя, практически до женской половины дворца, погружённая во мрак задумчивости о том, как ей отомстить Шехзаде Баязиду за Шехзаде Селима, Нурбану Султан оказалась остановлена, окружившими её старшими калфой Джанет и агой Хаджи-Мехметом, с которыми находились ещё пара молодых калф с евнухами, первые из которых, прекрасно разделяя воинственные чувства Баш Хасеки несчастного Шехзаде и непременно захотели ей в этом помочь, о чём заговорили с ней незамедлительно. --Шехзаде Мустафа вместе с огромным войском вот-вот прибудут во дворец для того, чтобы законно занять трон Великих Османов, а это означает Султанша, что Вам лучше приложить все усилия для того, чтобы стать ему другом и советником. Возможно, он поможет Вам вернуть Шехзаде Селима.—мудро посоветовала Баш Хасеки Нурбану Султан Джанет-калфа, заставив венецианку призадуматься над её словами и мысленно признаться себе в том, что лучшего выхода из, возникшей проблемы ей не найти, да и Шехзаде Баязид уже обречён на смертную казнь, ведь Шехзаде Мустафа ни за что не потерпит узупаторов, а значит, её месть осуществится наилучшим образом, да и за Мейлимах Хатун Баш Хасеки Нурбану Султан не волновалась, ведь девушка больше не вернётся в главный дворец, собственно, как и в саму Османскую Империю, а всё из-за того, что, наверное, уже вышла замуж за своего отважного капитана и живёт с ним, очень счастливо, чему Нурбану искренне радовалась, но, вскоре, ей пришлось выйти из глубокой мрачной задумчивости, в чём ей помог Хаджи-Мехмет-ага тем, что внезапно прижал её к мраморной стене и загородил собой, пропуская вперёд разъярённых янычар, настроенных очень решительно и воинственно, которые пробежали мимо, направляясь в главные покои, где уже находились Хюррем с Михримах Султан, пришедшие туда для того, чтобы помочь Шехзаде Баязиду собраться на скромную церемонию восшествия на Престол, где уже собрался, практически, весь народ Стамбула для того, чтобы присягнуть на верность новому Султану. --Хаджи-ага, что происходит?—попыталась выяснить с искренним раздражением Нурбану, хотя уже итак знала ответ, который озвучил её мозг: «Шехзаде Мустафа прорвался в Топкапы и теперь отправил солдат в главные покои для того, чтобы арестовать узурпаторов!», из-за чего вздохнула с огромным облегчением, при этом, не испытывая никакой жалости к Достопочтенной Хюррем Султан с Шехзаде Баязидом, да и за что их жалеть, ведь они столько нестерпимого и несправедливого зла причинили им с Шехзаде Селимом, так и норовя при каждой удобной возможности, морально унизить их, а значит, пусть несут справедливое наказание за все свои прегрешения, от понимания о чём, вновь вздохнула и разумно заключила.—Тогда не будем тянуть с присягой в верности новому Падишаху. Хаджи-ага вместе с Джанет-калфой прекрасно поняли мудрую Баш Хасеки и, одобрительно кивнув головой, решили дождаться подходящего момента для этого, но, а пока вернулись в гарем и занялись повседневными делами. Даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, слова Хаджи-аги и Джанет-калфы о прибытии Мустафы Султана в Топкапы оказались правдивы. Вот только молодой Падишах отправился прямиком на дворцовую площадь для того, чтобы разогнать народ и объяснить им, что торжественная церемония его восхождения на Престол состоится позже, что нельзя было сказать о его дражайшей Валиде Махидевран Султан, которая вместе с преданными стражниками прошла в главные покои, уже предвкушая долгожданную победу над ненавистной поверженной соперницей, уже приготовившейся вступить с ней в словесную перепалку, но мудрая Валиде Султана Мустафы была абсолютно готова к ней, испытывая огромное наслаждения от ничтожности Хюррем Султан с её любимчиком Шехзаде Баязидом, стоявшим позади своей матери и в ужасе, смешанным с праведной яростью, смотрел на стражников, вошедших в главные покои, сопровождая новую Валиде, которая окинула их брезгливым взглядом и торжественно произнесла: --Вот и настал твой конец, Хюррем! Ты, вновь стала таким же ничтожеством, каким и пришла сюда двадцать пять лет тому назад!—что заставило оппонентку яростно фыркнуть: --И не мечтай об этом, Махидевран! Я никогда не проигрываю!—чем вызвала в собеседнице презрительный звонкий смех, с которым она продолжила морально унижать ненавистную соперницу, хорошо видя то, как отчаянная воинственность в ней постепенно начинает меркнуть и угасать: --Да, неужели, Хюррем! Ты настолько глупа и слепа, что даже не знаешь ничего о том, что твой драгоценный сыночек Шехзаде Баязид вчера утром вероломно убил несчастного Шехзаде Селима при его попытке отправится в эпоху своей фаворитки Мейлимах Хатун, прямо на её глазах! Какая трагедия! Что ты за мать такая?! Как ты смеешь потворствовать злодеянию своего одного сына, безжалостно измывающегося над другим твоим сыном?! Бедняга Шехзаде Селим совсем не заслужил этого! Ну, ничего! Вы оба ответите за его безвинную кровь и все страдания, на какие вы его обрекли!—и, не говоря больше ей ни единого слова, подала повелительный знак стражникам о том, чтобы они немедленно увели русскую рабыню по имени Хюррем с её не уравновешенным любимчиком по имени Баязид. Те всё поняли и, почтительно откланявшись новой Валиде, незамедлительно подошли к Хюррем Сулстан с Шехзаде Баязидом, отчаянно вырывающимся и сыплющимся яростными угрозами и, крепко схватив их за руки, решительно вывели из главных покоев в мраморный дворцовый коридор и стремительно отправились в подвальные помещения, где пройдя ещё немного в кромешной тьме, наконец, подошли к темницам и, терпеливо дождавшись момента, когда другие стражники отворили двери двух темниц, бесцеремонно бросили узников в них и лишь только тогда, заперли двери на ключ. Наконец, наступила долгожданная мрачная тишина, чему дворцовые стражники были очень рады, ведь у них уже голова разболелась от яростных криком Хюррем Султан с её любимым сыночком, совершенно не ожидающим того, что справедливое наказание настигнет и их. Но, а немного позднее, когда за пределами Великолепного дворца Топкапы, постепенно сгустились сумерки, и постепенно начал вступать в свои законные права вечер, окрашивая всё вокруг в тёмно-синие тона с оттенками, а в самой главной резиденции слугами во всех помещениях в конделябрах и факелах зажигались ночные огни и растапливались камины, исходящее от которых приятное тепло и лёгкое медное мерцание, окутывало всё вокруг, словно мягким шерстяным покрывалом, в великолепных главных покоях, вальяжно восседая на, расположенной возле широкого арочного окна, парчовой тахте новоиспечённые Султан Мустафа и, одетая в шикарное золотое парчовое платье с персиковыми шифоновыми рукавами, Валиде Махидевран Султан, между которыми проходил душевный разговор друг с другом, морально и физически отдыхающие после этого, насыщенного на эмоциональные яркие события, дня. --Валиде, возможно, я ставлю Вас перед фактом, который Вы, просто обязаны принять, как должное, но я уже отдал все необходимые распоряжения моим верным стражникам, возглавляемым Атмаджой и Яхьёй о том, чтобы они в сегодня же, вернее сказать даже ещё до полуночи, вернули к нам моего дражайшего брата Шехзаде Селима с его горячо любимой фавориткой Мейлимах Хатун.—наконец, перейдя к делу, с мрачной глубокой задумчивостью и, тяжело вздыхая, поделился с матерью Султан Мустафа, смутно надеясь на её взаимопонимание. Конечно, Махидевран Султан прекрасно понимала единственного сына, в чём он мог даже не сомневаться, но её смущало лишь одно, о чём она поспешила незамедлительно заговорить с ним: --Мустафа, сынок, ну, если, относительно благополучия Шехзаде Селима всё понятно и ясно, то как насчёт его дражайшей фаворитки Мейлимах Хатун?! Вдруг, как предполагают ункяр-калфа Нигяр и кизляр-ага Сюмбуль, девушка уже обвенчалась со своим отважным капитаном на их шикарном лайнере… Как там его название?.. «Титаник», кажется?! Может, лучше оставить молодожёнов в покое и не разлучать! Пусть будут счастливы. Только Мустафа считал иначе, благодаря чему, вновь понимающе тяжело вздохнул и тоном, не терпящим никаких возражений, заключил: --Их брак не действителен из-за того, что Хатун является наложницей моего брата Шехзаде Селима, и я вновь воссоединю их, Валиде. Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого вниманием матери с сыном завладела, крайне бесшумно распахнувшиеся створки двери, и в просторные главные покои робко вошла дражайшая Баш Хасеки новоиспечённого Падишаха—темноволосая красавица-харватка с выразительными карими глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, обладающая стройной фигурой, надёжно скрытой под роскошными шёлковыми и парчовыми облачениями приятных зелёных тонов, Эфсун Султан, которая почтительно поприветствовала Валиде с Падишахом. --Как ты, Эфсун? Успела ли, хоть немного отдохнуть посте утомительно долгой дороги?—заботливо спросил у возлюбленной молодой Султан, за что получил от неё положительный кивок темноволосой головы и откровенный ответ, напоминающий душевную просьбу: --Повелитель, простите великодушно за дерзость свою самую преданную рабыню, но, раз уж вы собрались вернуть в гарем Мейлимах Хатун, то позвольте мне взять её к себе в услужение. Просто мне очень нужна душевная подруга, с которой я смогу свободно беседовать обо всём том, что у меня на сердце с душой.—заставившую Мустафу мгновенно потрясённо переглянуться с матерью и, собравшись с мыслями, вновь доброжелательно улыбнулся возлюбленной наложнице и приветливо заверил: --Возвращайся к нашему сыну в свои покои, Эфсун. Я подумаю над твоей просьбой. Девушка всё поняла и, почтительно, вновь откланявшись, покорно ушла, провожаемая, очень нежным взглядом Султана Мустафы, из мужественной груди которого вырвался, полный огромной любви, тихий вздох, после чего молодой мужчина продолжил душевно беседовать с Валиде. «Титаник». 1912 год. Атлантический океан. Но, а в то время, когда в ресторане «У Гасси» проходил торжественный ужин в честь бракосочетания, ещё ни о чём не подозревающих, капитана Смита с Великой княжной Ольгой Фёдоровной, где пассажиры первого класса провозглашали восторженные искренние поздравления молодожёнам и поднимали хрустальные бокалы, наполненные шампанским, а за окном над океанскими просторами яркое апрельское солнце постепенно закатилось за линию горизонта, окрашивая всё вокруг в яркие золотисто-медные оттенки, уступая законное место, сгущающимся тёмным сумеркам, в лазарете Шехзаде Селим уже больше не спал, чувствуя себя очень виноватым перед Её Императорским Высочеством Великой княгиней за яростный порыв ревности, обрушившийся на неё, словно снежная лавина, прекрасно понимая, что он, очень сильно не прав, ведь юная девушка никогда не давала ему никакой надежды на напрасные иллюзии с мечтами, а наоборот держалась с ним отстранённо и сдержанно, но по-дружески тепло, благодаря чему, ему непреодолимо хотелось принести ей свои искренние извинения и сердечно просить о сохранении их доверительной дружбы, но прекрасно понимая, что теперь их встречи будут очень редкими, а всё из-за того, что всё своё время девушка будет уделять горячо любимому мужу и монаршим семьям с пассажирами, как полагается жене главного офицера шикарного лайнера. --Пожалуйста простите меня, Ваше Высочество за то, что я оказался не к месту ревнивым идиотом!—тяжело вздыхая, в лазаретную пустоту виновато проговорил юноша, даже не подозревая о том, что его искренние слова оказались услышаны, уже как пару минут, находящейся в пароходном лазарете, Великой юной княгини, благодаря чему, она доброжелательно улыбнулась и выдохнула с огромным облегчением, мягко приблизившись к его кровати и грациозно сев на, рядом стоявшую табуретку: --Извинения, конечно приняты, Шехзаде, но и я сильно виновата перед Вами за то, что, видя, как Вы ещё не совсем здоровы, распелась соловьём о моём долгожданном счастье, прекрасно понимая то, что это причинит Вам невыносимые душевные и сердечные страдания!—чем ввела парня в лёгкое ошеломление, с которым он незамедлительно уставился на неё и настороженно спросил: --А разве Вам сейчас не надо готовиться к брачной ночи с дражайшим супругом, княгиня? Вдруг Вас хватятся?! --Не беспокойтесь, Шехзаде. Я всё успею. Эдвард позволил мне проведать вас для того, чтобы я успокоила наши с вами души, да и он, всё равно собирался ещё совершить полуночный обход «Титаника», а именно его жизненно важные объекты после торжественного ужина.—доброжелательно улыбаясь собеседнику, заверила его юная девушка, благодаря чему, он не удержался от непреодолимого соблазна крепко обнять и поздравить её с новым социальным статусом и уже потянулся к девушке, как, в эту самую минуту в просторный светлый зал пароходного лазарета ворвались вооружённые янычары и, подбежав к юной паре, мгновенно схватили их, успев бросить Шехзаде Селиму: --Мы выполняем Высочайший приказ нашего нового Падишаха Мустафы, Шехзаде, о том, что Вы с Вашей фавориткой Мейлимах Хатун обязаны вернуться вместе с нами в главный дворец Топкапы!—и, не говоря больше ни единого слова, оглушили пару, благодаря чему, она не успела что-либо понять, а всё из-за того, что дальнейшие события уже происходили в каком-то бешеном темпе, подобно, не известно откуда взявшемуся и также бесследно пропавшему, безжалостному торнадо, либо сокрушительному цунами, обрушившемуся на землю и превращающему всё, что ни попадётся ему на пути в безжизненные руины, вернее сказать в щепки с множеством безвинных жертв, ещё раз подтверждая и показывая себя перед цивилизованными просвещёнными людьми самыми, что ни на есть варварами неотёсанными, которых персонал судового лазарета воспринял никак иначе, как за галлюцинацию--мираж. Османская Империя. Дворец Топкапы. 1544 год. Вот только юный Шехзаде Селим так и не проснулся до самого утра, а всё из-за того, что кто-то из янычар усыпил его сонным зельем, налитым в шёлковый платок, что приложил к очаровательному лицу парня, который даже и не понял, что уже лежал в своих просторных покоях дворца Топкапы, согретый приятными тёплыми золотыми солнечными лучами, что оказалось дерзко нарушено внезапным приходом в покои Султанской семьи, которую возглавлял Султан Мустафа—красивый темноволосый тридцатилетний мужчина, обладающий справедливым характером, воинским стратегическим изворотливым умом и стройной подтянутой фигурой, одетый в парчу, шелка и меха, которого сопровождали дражайшая Валиде Махидевран Султан—темноволосая красавица-черкешенка с выразительными карими глазами, не уступающая единственному сыну в мудрости, благородстве и дальновидности, глубоко потрясённая жестокостью младшего сына ненавистной соперницы Хасеки Хюррем Султан, которую ещё вчера днём поместили на вечное поселение в Девичью башню, смутно надеясь на то, что, благодаря её отсутствию, Шехзаде Баязид постепенно перестанет быть беспощадным извергом и, взявшись за ум, помирится с Шехзаде Селимом, которого, в данную минуту внимательно осматривали дворцовые медики, обрабатывая рану и меняя повязку под бдительным присмотром Валиде с Падишахом, стоявшими немного в стороне от широкого ложа, где лежал несчастный светловолосый юноша, и тихо друг с другом душевно беседуя. --Что же эта Змея Хюррем сделала с собственными сыновьями?! Как можно их настраивать друг против друга, превращая в жесточайших безжалостных врагов! Да, будь проклят этот Закон Фатиха!—с невыносимой печалью вздыхала мудрая Валиде Махидевран Султан, с чем молодой Падишах был абсолютно согласен, благодаря чему тяжело вздохнул в ответ: --И не говорите, Валиде! Ну, дай то, Аллах, всё постепенно наладится, а мои несчастные братья, ставшие орудием коварной жестокой интриганки, со временем помирятся и будут дружными!—и, не говоря больше ни единого слова, мягко приблизился к медикам и чуть слышно заговорил с главным из них о том, как долго Шехзаде Селим пробудет в столь плачевном состоянии и, когда сможет начать, наконец-то, вставать для того, чтобы, хотя бы прохаживаться по собственным покоям, но те не давали никаких прогнозов, а всё из-за того, что сами не знали этого. --Будем молиться аллаху на то, чтобы наш Шехзаде уже завтра-послезавтра постепенно поднялся и начал, хотя бы сидеть на постели!—понимающе вздыхая, заключил главный дворцовый медик, пожав плечами и стараясь, как его коллега, не поднимать глаз на молодого Султана, который прекрасно всё понял и, терпеливо дождавшись окончания врачебной процедуры, заботливо укрыл несчастно среднего брата тёплым одеялом с парчовым покрывалом и, доброжелательно улыбаясь ему, искренне выдохнул: --Выздоравливай, Селим! Ты нам очень сильно нужен.—простоял так ещё какое-то время у его изголовья, но, а затем вернулся к дражайшей Валиде для того, чтобы вместе с ней покинуть покои брата, что они и сделали, решив пойти немного прогуляться по дворцовому саду, чтобы обсудить последующие дела на сегодня, прекрасно понимая, что устраивать пышную церемонию своего восшествия на Османский трон из-за сложной эпидемической ситуации в столице противоречит нравственно-этическим нормам. А между тем, в покои к Шехзаде Селиму пришёл его верный помощник Газанфер-ага вместе с подчинёнными евнухами, незамедлительно принявшимися раздвигать плотные шторы, впуская в просторную светлую комнату яркие солнечные лучи, невольно приведя это к тому, что проснулся несчастный юноша, который лениво открыл глаза и, осмотревшись по сторонам, с негодованием обнаружил себя, лежащим на постели в своих роскошных покоях дворца Топкапы, что привело его в огромное ошеломление. --Что я тут делаю?—превозмогая невыносимую слабость, потрясённо спросил Шехзаде Селим, пристально всматриваясь в верного слугу, бесшумно подошедшего к его широкому ложу и встав в почтительном поклоне. --Вас перевели сюда дворцовые стражники по приказу Султана Мустафы прошлой ночью, Шехзаде.—ничего не скрывая от юного принца, словно на выдохе, ответил Газанфер-ага, доброжелательно ему улыбаясь, что заставило Селима, забыв про слабость, вспыхнуть праведным возмущением, которое он обрушил на, ни в чём неповинных, слуг: --Мустафа, что с ума сошёл, Газанфер?! Неужели он не понимает, что как только Российский Император объединится с Британским Королём, Стамбулу не выстоять, так как их военная техника по сравнению с нашей, очень сокрушительная! Они не простят Мустафе похищение Её Императорского Высочества Великой княгини Ольги Фёдоровны, то есть Мейлимах Хатун! Это уже дело чести! Кстати, где она? --Заперта в самую дальнюю комнату гарема, Шехзаде.—боязливо ответил преданный Газанфер, внимательно проследивший за тем, как его венценосный подопечный, превозмогая тупую боль в мужественной мускулистой груди, с измождённым стоном попытался было подняться на постели, но из-за слабости с головокружением не смог этого сделать, благодаря чему, снова лёг, удобно устроившись в постели, чем мгновенно вывел слугу из глубокого потрясения, заставив, вовремя опомниться и, незамедлительно подойдя к прикроватной тумбочке, налил в серебряный кубок, оставленное дворцовым медиком, обезболивающее лекарство и, подав его подопечному, внимательно проследил за тем, как Шехзаде Селим с помощью другого слуги выпил содержимое кубка, что постепенно снизило боль и начало, вновь клонить парня в глубокий сон, с чем он не смог справиться и поддался его пленительным чарам, успев, заметить лишь то, как внезапно и крайне беззвучно распахнулись створки широкой двери, и в покои с царственной грацией вошла Баш Хасеки Нурбану Султан, одетая в шикарное парчовое, брусничного оттенка платье с золотыми атласными вставками и сияющая радостной, очень искренней улыбкой, из чего верный Газанфер понял, что ему лучше сейчас же выйти из роскошных покоев, что он и сделал незамедлительно, почтительно откланявшись и пятясь задом, примером чего последовали и другие евнухи, оставляя, очень сильно обеспокоенного за душевное благополучие Мейлимах Хатун, вновь оказавшейся бесправной пленницей Османского Султанского дома, Селима с Нурбану наедине друг с другом, за что те были им искренне благодарны, ведь теперь им никто не мог помешать, душевно поговорить, чем занялись сразу после того, как за последним из слуг закрылись створки двери, обдав их приятным прохладным дуновением. Но возмущался из-за дерзкого похищения, организованного новоиспечённым Султаном Мустафой, и успешно проведённого верными янычарами, не только Шехзаде Селим, нои, обо всём распознавшая от Сюмбуля-аги, старшая калфа по имени Джанет, искренне жалеющая несчастную юную Мейлимах Хатун, прямо в день свадьбы и, буквально, за пару часов до брачной ночи похищенную с великолепного «Титаника» и возвращённую в главный султанский дворец янычарами-стражниками, но, прекрасно понимая, что они обе не властны что-либо изменить, с подносом в руках пришла в самые дальние покои для того, чтобы вразумительно поговорить с юной девушкой, смутно надеясь на её благоразумие, а именно на то, что Хатун не станет оборачивать против себя всю султанскую семью, а, смирившись, что, конечно, дастся ей, крайне нелегко, останется рядос с Шехзаде Селимом. И вот старшая калфа уже находилась на пороге очень тёмной, из-за непопадания в неё ярких солнечных лучей, комнаты со скудной обстановкой, где на одноместной тахте из тёмного бархата сидела, вжавшись в самый дальний угол, очаровательная Мейлимах Хатун, облачённая в изящное свадебное платье своего времени и переполненная праведной яростью, чем заставила Джанет-калфу понимающе тяжело вздохнуть и мудро рассудить: --Не стоит буйствовать, Хатун. Лучше покорись судьбе, которой, вдруг, стало угодно вернуть тебя в Османский дворец, всё-таки сделав из тебя женщину Шехзаде Селима, нуждающегося в твоей заботе с любовью, как никогда и особенно сейчас.—чем заставила Мейлимах Хатун ещ1ё сильнее погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что Джанет-калфа абсолютно права, говоря об отношениях её, Мейлимах, и несчастного Шехзаде, которого юная девушка искренне жалела. --Как самочувствие Шехзаде Селима, Джанет-калфа? Ему стало лучше?—постепенно успокоившись, обеспокоенно спросила у мудрой калфы юная Великая княгиня, что вызвало у той вздох огромного облегчения, с которым калфа, ничего не скрывая от подопечной, откровенно поделилась: --Шехзаде Селим недавно проснулся, но тебя принять в своих покоях не сможет по той лишь простой причине, что его навестить пришла Баш Хасеки Нурбану Султан, Хатун, до сих пор находящаяся там.—и, не говоря больше ни единого слова, крайне аккуратно поставила серебряный поднос с завтраком на тумбочку возле тахты и, развернувшись, уже направилась к тяжёлой дубовой двери для того, чтобы уйти, но была остановлена обличительными словами очаровательной юной подопечной: --Тогда для чего меня поместили в эту коморку, ничем не отличающуюся от тюрьмы, Джанет, словно я очень буйная и могу устроить грандиозный скандал, хотя самолично придушить Султана Мустафу мне очень сильно хочется ещё с ночи?! Только я не стану этого делать, а предоставлю такую благородную возможность моим дражайшим отцу—королю Великобритании Георгу, любимейшему мужу капитану Эдварду Смиту и двоюродному дяде—Российскому Императору Николаю Александровичу Романову, честь которых задета очень сильно из-за моего вероломного похищения в день свадьбы и за час до брачной ночи!—что прозвучало, вполне себе справедливо и понятно Джанет-калфой, которая вновь тяжело вздохнула и откровенно произнесла: --Это уже неважно, Мейлимах! Скоро тебя переведут в гарем, но сначала ты отправишься в хамам, где тебя хорошенько помоют, но, а затем приведут в благопристойный вид. Валиде Махидевран Султан пожелала, чтобы ты, как фаворитка Шехзаде Селима, жила там.—и лишь только после этого ушла, оставляя очаровательную юную подопечную наедине с мрачными мыслями, продолжать сидеть на тахте, прижав стройные, как у молодой газели, ноги к пышной соблазнительной упругой груди, что продлилось лишь до тех пор, пока, спустя буквально какое-то время за Мейлимах Хатун ни пришли младшие калфы и ни отвели её в хамам, где ею занялись опытные банщицы-негритянки. Но, а чуть позже, когда, облачённая в простенькое форменное розовое платье, Мейлимах Хатун уже сидела в общей гаремной комнате в окружении других рабынь, она душевно разговорилась с Федан-калфой—молоденькой черноволосой крымчанкой лет 18-19, в ходе чего узнала, что ещё вчера утром на престол взошёл тридцатилетний Султан Мустафа, которому пришлось захватить власть насильственным путём, заточив Хюррем Султан в Девичью башню, а Шехзаде Баязида в темницу, смутно надеясь на то, что именно такие жестокие методы собьют в нём бунтарскую спесь и заставит, наконец-то, взяться за ум. --Ну, слава Господу Богу! Все получили справедливое наказание.—вздохнула с огромным облегчением Мейлимах Хатун и собралась было уже продолжить беззаботно беседовать с самой верной младшей помощницей Баш Хасеки молодого Падишаха Федан-калфой, как, в эту самую минуту, её вниманием завладела Эфсун Султан, внезапно присоединившаяся к наложницам и занявшая место немного в стороне от них, при этом, выглядя какой-то уж слишком измождённой и даже болезненно бледной, хотя и всячески старалась скрыть это под маской любезности с беззаботностью. --А вот и наша добросердечная справедливая Баш Хасеки Эфсун Султан—дражайшая возлюбленная Повелителя!—доброжелательно произнесла Федан-калфа, чем заставила Мейлимах Хатун приняться с интересом посматривать на свою ровесницу, пытавшуюся беззаботно беседовать с наложницами, о чём свидетельствовал из звонкий весёлый смех, за которым молоденькая Баш Хасеки скрывала искренние чувства, а именно невыносимое одиночество и чрезвычайную бдительность, успевшие выработаться у неё за эти три года, что она находится в гареме Мустафы, согревающего её своей безграничной любовью, но, не смотря на это, она старалась вести себя с рабынями, пусть и общительно, даже доброжелательно, но с предусмотрительно, а всё из-за того, что прекрасно знала о том, что каждая из них люто завидует ей и стремиться как можно больнее ужалить при первой возможности, утвердив девушку в мысли о том, что никому из гаремных обитателей нельзя раскрывать душу и доверять—они все обманут, от осознания и понимания о чём свидетельствовали, полные невыносимой душевной печали карие глаза. Внимательная и чуткая Мейлимах Хатун искренне сожалела Султанше, ведь она, тоже, опять здесь оказалась по воле власть имущего, а именно нового Падишаха, вырвавшего её из привычной стихии, где она чувствовала себя, по крайней мере в последние сутки, защищённой, счастливой и нежно любимой, но сейчас всё, в корне изменилось, и она, опять попала в этот османский ад, где мир не будет уже прежним, а ей предстоит выживать в этой враждебной среде за собственное существование рядом с Шехзаде Селимом, кстати, а… Ход мыслей очаровательной юной Мейлимах Хатун нарушило внезапное дурное самочувствие Эфсун Султан, которая больше не могла бороться с собой и, слегка пошатываясь из-за невыносимого головокружения, встала с бархатного тюфяка и, подойдя к выходу из общей комнаты, покинула её и пошла до ближайшего закоулка, прекрасно понимая, что до уборной ей уже не дойти.