Хаус не ошибается

Всё началось с, как ни странно, развода. Хотя, развод скорее стал ключевой точкой, а самое начало было ещё раньше, наверное, с самой первой встречи. Хаус уже и не помнит в деталях, как он познакомился с Уилсоном, но ему всегда казалось, что они общаются всю жизнь. Он всегда воспринимал эти отношения, как должное. Они есть – хорошо, не будет – переживу. Грег не считал себя обязанным давать что-то взамен, так как нужда в этих отношениях была у них обоих, но почему Уилсон не бросит язвительного, высокомерного и бесполезного друга, Хаус не знал и не слишком-то пытался выяснить. Но это осознание пришло само. Так же внезапно, как накрывает его озарение, когда он долго думает над решением сложной загадки. Уилсон общался с Хаусом не из-за жалости или необходимости. Он защищал его не из-за долга или высоких чувств. Просто Хаус был его, может быть не единственным, но лучшим другом. Конечно, под определение «лучшие друзья» Хаус и Уилсон подходят весьма относительно, но всё же так оно и было, пусть их отношения стали довольно странными. Со стороны могло показаться, что они односторонние. Грег больше получал от друга, чем отдавал. Он в принципе не в состоянии что-то отдать, так как у него ничего нет. Именно по этой причине они разошлись со Стейси. Ей нужна отдача, хотя она и любила его без памяти и готова была бросить больного мужа ради возвращения старых отношений. Уилсон тоже ничего не получал от Хауса. Разница была только в том, что последний просто ничего и не ждал. Он привык отдавать, вернее, он испытывал потребность отдавать свои силы, свои чувства тем, кто несчастен. В этом он похож на Кемерон, только, в отличие от неё, Джеймс был старше и привык отпускать тех, кому не в состоянии помочь. Хаус, к сожалению, таким не был. Он был как раз во вкусе онколога: больной, хромой, несчастный, одинокий, зависимый, нелюдимый, недоверчивый, язвительный, но тем не менее сильный. В чём проявлялась сила Хауса, наверное, не нужно объяснять, но это также довольно непросто сделать. Его сила в том, что именно такому человеку люди способны сказать правду в глаза, какой бы страшной и грязной она не была, и как бы грубо и жестоко это бы не звучало. Уилсон, конечно, в силу своего характера, не был столь же груб с ним, как окружающие, которые его не слишком-то любят, но тем не менее часто был откровенен с другом. Почему? Потому что мог. Хаус не вызывал в нём жалости, так как плевался ядом во всех окружающих, словно огородил себя стеной отчуждения, как ёж, свернувшийся в клубок, но при этом стойко сносил любые колкости окружающих, которые, иногда, попадали в самое сердце. Хаус умел стоять на своём до конца и ломаться, но не прогибаться, под гнётом чужого мнения. Уилсона не могла не восхищать в нём эта черта, так как она полностью противоречит его собственному характеру. Противоположности притягиваются. Конечно, Хаус был чертовски умён, но при этом не слишком-то задумывался над мотивами Уилсона поддерживать с ним дружбу, так как понимал, какой он на самом деле ублюдок и сам с собой бы водиться не стал на его месте. Но Джеймс всегда сносил колкости и выходки друга, словно любящая мать терпит проказы сына и мягко направляет его на правильный путь, давая точные и верные советы, к которым даже неразумный ребёнок обязательно прислушивается. Иногда, правда, и терпение Уилсона кончается. Тогда они ругаются уже как взрослые. Хаус легко переносит любые оскорбления и упрёки окружающих и никогда не обижается из-за слов, поэтому Уилсон и мог быть с ним честным и срывать на нём свою злость или разочарование, когда это необходимо. Хаус всегда принимал всё, что приносит ему эта дружба, как должное, а потому не осознавал, насколько его друг действительно одинок. Уилсон, в основном, общается с умирающими от рака, а потому лишь выслушивает их проблемы, не в состоянии с кем-то поделиться своими. Именно поэтому, когда Уилсон появился на пороге дома Хауса с чемоданом, тот понял, насколько тот в самом деле отчаялся, что в такой ситуации пришёл именно к нему – к ублюдку, не способному оказать никакой поддержки или сказать что-то утешающее. Уилсон мог бы пойти в отель, а о своих проблемах рассказать Хаусу утром, но он пришёл сейчас – по среди ночи – усталый, замёрзший, разбитый и одинокий. Поэтому Хаус впустил его, хотя и не любил принимать посетителей, поэтому налил ему выпить и почти ничего не говорил, чтобы ненароком не сделать ещё больнее. Грег умел причинять боль, но не мог её унять. Большую часть времени, он молчал. На долгое время смолк и Уилсон. Они вместе сидели перед телевизором, и пили пиво. А потом Джеймс внезапно заговорил. Не громко, даже безэмоционально, он начал рассказывать о своих отношениях с женой, о которых сам Грег, надо признаться, знал не очень-то много, о проблемах, о чувствах и ещё о многих скучных вещах, которые Хаус прослушал, так как был занят размышлениями. Все его мысли занимал Уилсон, который, оказывается, был столь же одинок, как и его друг. Утром Грег был зол из-за недосыпа и педантичности Уилсона. Он и впрямь был готов выгнать его из своего дома при первой же возможности. Вечером ничего не изменилось, разве что друг начал раздражать его чуть сильнее, но выгнать его он опять же не мог, так что решил просто выселить своим любимым хаусовским методом: довести до белого каления. На следующее утро Хаус стал в наглую эксплуатировать Уилсона, съедая его еду и не выполняя договорённостей между ними, требуя с него ужин каждый вечер, оставляя его без причины сидеть на крыльце, подшучивая и делая разные пакости. Подпиленная трость лишь прибавила интереса этой игре и Хаус, казалось, уже совсем позабыл о том, о чём думал в тот злополучный вечер, когда в его доме поселился друг. И всё бы ничего. И было прекрасно, когда Уилсон, наконец-таки, сдался и переехал. Хаус даже сделал жалостливое лицо, будто бы не хотел, чтобы тот покидал его. Казалось, Джеймс на это даже купился. И только последующие события заставили его вновь задуматься о причинах поступков друга, который просто не состоянии бросить Хауса одного. Та история с полицией и предательством Уилсона, лишь подлила масла в огонь. Тогда озабоченность Грега своим другом достигла пика. Он думал долго и усердно, также, как если бы по симптомам пытался определить причину болезни. Хотя почему «как»? Уилсон определённо болен, и у его чувств есть истоки, а у такого отношения к Хаусу – причины. Конечно, он размышлял об этом не так усердно и самозабвенно, как над болезнями пациентов, а лишь в перерывы между ними, или когда ему было скучно. Эта загадка, которую Грег, почему-то решал неохотно, собирая кусочки мозаики с несвойственной ему медлительностью и нерасторопностью, словно он читал статью в медицинском журнале по скучной теме. Хаусу казалось, что его собственный гений внутри давно всё понял и проанализировал, но результаты своих изысканий отдавать не хотел, и доктору приходилось выуживать из него информацию по кусочкам, по каплям выдавливая суть, словно всё его существо отказывалось принимать и осознавать правду, словно что-то сдерживало его от этого. То же самое он чувствовал, когда расставался со Стейси, а потому желания разгадывать эту головоломку становилось всё меньше, как и свободного на это времени. Хаус даже начал придумывать себе непонятные, порой, даже для него самого, дела – лишь бы не думать об этом. Но сорвавшийся отпуск из-за больной беременной женщины нарушил его планы. Он остался в своей квартире один, потому что хотел быть один, и потому, что решил перестать убегать от себя и от этих глупых мыслей. Понять причину неудачных браков Уилсона оказалось проще, чем он думал – достаточно было просто… подумать? А причину его привязанности к Хаусу? Грег не хотел об этом размышлять – вывод, сделанный им в свободное от работы время, когда ему было скучно и одиноко. Хотелось оставить в отношениях между ними капельку… чего? Тайны? Зачем? Хаус ненавидит тайны. Вернее, он любит их разгадывать, а не оставлять. Так зачем ему оставлять дыру неизвестности в такой важной и нужной дружбе? Хаус знал Уилсона, как никто другой. Он прочёл его до мелочей, до привычек, до жестов и взглядов, как любимую книжку, воспоминания о содержании которой всегда хочется освежить. Все карты были у него на руках, вся нужная информация собрана. Её вышло даже больше, чем нужно. Так почему ответ на такой простой вопрос остаётся загадкой? Лучший диагност в стране не способен сделать такого, казалось бы, простого вывода? Смешно звучит. Поэтому Хаус и решил, что дело в подсознании. Он уже знает ответ, но не хочет его принимать, а потому убеждает себя в том, что просто ещё не додумался до него. Но потом от раздумий его отвлекли собственные проблемы. Вот так всегда. Хаус не умеет ставить других выше своего эго, а потому с уходом старой команды и набором новой мысли об Уилсоне ушли за задворки сознания, пока в жизни его друга не появилась Эмбер. Новая игрушка, новый повод для подколов, новый противник – всё перемешалось, и на первое место вновь встали нужды себя любимого. Потерять друга было обидно, но зато он видел, что Уилсон сейчас по-настоящему счастлив. Эмбер не походила ни на одну из бывших жён Джеймса, а потому он решил, что тот наконец сделал правильный выбор. Она потребовала от бесхребетного подкаблучника Уилсона самому выбрать матрас! И так живо ругалась с Хаусом, который, к сожалению или к счастью, был неотъемлемой частью жизни её парня, с которой ей всё равно пришлось бы как-то уживаться. Это была первая женщина в жизни Джеймса, которой он позволял общаться с Хаусом напрямую, не стремясь регулировать или контролировать их отношения. Всё же бессердечная стерва тоже была не подарок, как и Хаус, а потому пока две ядовитые змеи выясняли, чей плевок смертельнее и больнее, Уилсон мирно сидел в кресле с газетой. Пусть Хаус обижался на него для виду, но был в некотором роде рад его счастью. А раньше стоило только Джеймсу кем-то увлечься, так он всегда пытался скрыть свою новую пассию от прозорливого взгляда Хауса, чтобы тот не испортил всё. Опять. Удивительно, что Уилсон до сих пор с ним дружит. И опять мысли Грега о причинах поддержания их странных взаимоотношений стали методично тревожить его в моменты скуки или спокойствия. Но ничто не длится вечно, а жизнь Хауса по определению не может обходиться без происшествий и ошибок, которые в этот раз стоили ему жизни одного человека и дружбы другого. Эмбер. Чувство вины. Хаус не думал, что может испытывать его. Он не верил в него, убеждал себя в том, что не был ни в чём виноват. Это просто совпадение. Но оно проявляло себя не напрямую, а в галлюцинациях, являвшимся ему под действием препаратов во снах. Всего один звонок. Всего несколько часов в баре. Всего один автобус. Всего одна таблетка обычного лекарства от простуды. И всё. Бывают же в жизни совпадения, да? Может быть, верующий человек назвал бы это судьбой, но Хаус не верит в судьбу. Он верит лишь в факты и в такие вот… случайности. Это событие было последней каплей, последним гвоздём в крышку гроба их с Уилсоном дружбы. По крайней мере так подумал Джеймс, по предположению Хауса. Сам же он почему-то был твёрдо уверен, что этот онколог никогда не сможет его бросить. Вера эта была беспричинная, так как ответ на всё ещё мучающий Хауса вопрос так и не был сформулирован в его голове. Но Грег доверял в первую очередь своему уму, во вторую – своему подсознанию, которое прячет от него этот вывод, словно уберегает от чего-то. Если Хаус со всей своей гениальностью до сих пор не может объяснить мотивы столь близкого и хорошо изученного человека быть с ним, то это значит, что он просто знать его не хочет. А раз не хочет, то зачем себя мучить? И кроме того у Хауса никогда не было ни предчувствий, ни интуиции, но сейчас нечто подозрительно похожее на шестое чувство буквально кричало ему, что Уилсон ещё вернётся. Это ощущение не было фантомным, как и не являлось необъяснимым – просто подсознание Грега уже решило эту загадку и подбрасывает ему ответы на вытекающие из этого, всё ещё неизвестного пока самому Хаусу, вывода вопросы. И Хаус, как всегда, был прав. Он вернулся. Пусть и из-за смерти отца Грега. Пусть он выглядел жутко недовольным, пусть изо всех сил пытался возненавидеть друга, но… не мог. Хаус не умеет жалеть, не умеет поддерживать в трудную минуту, не умеет понимать и облегчать чужую боль. Он просто эгоист, но… Он умеет переводить стрелки на себя. Хаус эгоист, а потому буквально заставляет окружающих обращать внимание на свою персону. Большинство людей это бесит, но Уилсон... ему действительно в это трудное время нужно было отвлечься. Хаус, естественно, не планировал помогать другу, а лишь разозлить его, что у него получилось с блеском. Потом последовал разбор полётов и разговор по душам. Чуть позднее Джеймс сказал, что их глупое путешествие в родной город Грега было лучшим событием в жизни Уилсона, со дня смерти Эмбер. Насколько бы гениален не был Хаус, но никогда бы не подумал, что времяпровождение с ним может доставить кому-то… радость? Он всегда здраво и логически оценивает ситуацию, а потому прекрасно знал, насколько гадко себя вёл в этот день, но Уилсону это… понравилось? Первая мысль, которая пришла в голову Хауса, что его друг заболел какой-то неврологической болезнью. Или стал шизофреником? Или был под кайфом? Но внешне на лице Грегори не дрогнул ни мускул. Зрачки не расширены, алкоголем не пахло, странных судорог, подёргиваний, тремора или других признаков нездорового рассудка не было. Хаусу это казалось жутко странным и оттого не менее интересным. Уилсон испытывал к нему… симпатию? Не жалость или снисходительность, а именно… Но не успел он хорошенько развить и обмозговать эту мысль, как вспомнил, про то, что у него, в общем-то, пациент при смерти, а в его голове как раз созрела гениальная идея, как его спасти. Подумать об Уилсоне, как всегда, времени не нашлось. Странно, что так всегда и происходит. Хаус может свободно думать о нескольких вещах одновременно, но не способен даже оставшись без дела размышлять об Уилсоне, вернее, об их дружбе. Но, как ни странно, загадка, которой уже больше десяти лет, решилась сама собой. Так обычно и бывает. Стоит забыть о деле и сосредоточиться на чём-то другом, и озарение является само. Но в этом случае оно снизошло на Хауса слишком просто, словно уже выученный, но хорошо забытый урок. Так оно и было. Хаус вспомнил, почему забыл об этом – потому что хотел. Всё так просто, не правда ли? Эта информация ему лишь мешала быть собой, а потому однажды накидавшись викодином и алкоголем в одном баре, получив пару раз в морду за свою язвительность, он благополучно всё забыл. Хаус просто однажды по привычке вошёл в кабинет Уилсона, который заселялся в него по новой, посмотрел на его воодушевлённый взгляд и… всё понял. Его чувства были смесью восхищения, симпатии, уважения, признания и... любви. Последней было чуть меньше, чем всего остального, но тем не менее она существовала. Та самая любовь, которую так хотел забыть Хаус, и которую всю жизнь ищет Уилсон. Эмбер была похожа на него – на Грегори Хауса, заведующего отделением диагностики и полного ублюдка, не умеющего проигрывать, а потому Джеймс смог полюбить её. Её одну так сильно и так… искренне. Хаус хотел дать себе в морду сию же секунду. А ведь не хотел этого вспоминать – видно же было. Даже под таблетками от альцгеймера не вспомнил, так почему сейчас? Джеймс поднял на него взгляд. Он был таким же, как и тысяча до него, но… Хаусу нестерпимо хотелось от него сбежать. Всё его существо буквально кричало ему, что надо отвернуться и уходить. То же самое он чувствовал, когда пытался размышлять о том, почему Уилсон до сих пор дружит с ним. Это был сигнал тревоги от его подсознания, которое подсказывало ему, что сейчас должно случиться что-то непоправимое. Но Хаус его не послушал. В нём взыграла гордость. Убегать от придурка Уилсона? Ещё чего! Ещё подумает себе невесть что! Его гордость замедлила его реакцию всего на секунду, но её хватило. На всё. На всё, чего Хаус хотел бы во что бы то ни стало избежать. Бежать было поздно. Ноги, до предела напряжённые секунду назад, резко стали ватными. Хаус уселся на диван, скрывая предательскую дрожь и не отрывал взгляда от Уилсона, который, казалось, смотрел сквозь него, хоть и не отрывал глаз от его лица. Он всё понял! Уилсон всё понял. У Хауса уже было это нехорошее предчувствие, когда Джеймс разоткровенничался перед ним в той закусочной. Это было неспроста. Это было звоночком, что Уилсон тоже начал осознавать. Тоже начал понимать, почему не может уйти от Хауса, почему не может его бросить. Грегори невозмутимо сидел на диване. Выражение лица его друга было сосредоточенным и удивлённым. В нём не было тех нежных или страстных ноток влюблённости, какие бывают у него, когда он смотрит на женщину, но без сомнения это была она. Любовь. Незрелая, несмелая, робкая, маленькая, глупая, неправильная, безнадёжная, но любовь. Уилсон и сам это понял. Вернее, только начал понимать. Хаус ему такой вольности не позволил, сразу начав разговор с привычной шутки про барана и ворота, заканчивая монолог едким замечанием, про то, что хоть Хаус и несомненно красив, но статуей, на которую любуются в музеях, не является, приправляя эту фразу своими любимыми пошлостями и намёками на нетрадиционную ориентацию друга. Тот смутился, хотя слышал ещё более непристойные шутки из уст Грегори. Хаусу на это просто хотелось закатить глаза, но он сдержался, притворившись, что доволен произведённым эффектом, потом сказал пару грубостей на прощание и ушёл, так и не разоблачив непристойные чувства лучшего друга. Каким бы не был гадом Хаус, но терять единственного друга по такой глупой причине ему не хотелось. Почему? Потому что Хаус тоже нуждался в нём. Он понял это уже после их расставания. Но хотел ли он возвести их отношения на новый уровень? Однозначно нет. Хаус был уверен, что не влюблён в Уилсона, а также в том, что тот никогда ему не признается – для этого Джеймс слишком разумный взрослый. Зато это объясняло абсолютно всё, что до этого было загадкой для прыткого ума диагноста. Любовь проявляется в мелочах, в деталях. Даже тогда, когда она ещё недостаточно созрела, чтобы превратиться в осознанные чувства. Теперь долгими скучными вечерами, проводимыми Хаусом в гордом одиночестве с бутылочкой верного викодина и банкой пива за пианино, Грегори припоминал эти самые «первые звоночки», которые по своей глупости замечать не хотел. Многозначительные взгляды, излишняя обеспокоенность, извечное терпение, рождество, проведённое вместе с Хаусом, а не с женой, дельные, пусть и нелюбимые Грегори, советы, поддержка даже в те минуты, когда ему хотелось быть одному, всепрощение и всепонимание, готовность ради него на очень многое, роль его совести. Это было до того очевидно, что казалось смешным. Сколько раз Хаус обижал Уилсона? Он ведь за словом в карман не лезет и всегда говорит всё о чём думает в лицо. За это нередко бывает бит, но тем не менее даже это не пятнает его гордость. Он считает настоящим достижением, когда доводит спокойного и уравновешенного человека до рукоприкладства, но, как правило, у получения по морде есть и другая, более разумная цель. Но в случае, когда Хаус выводит из себя Уилсона её нет. Вернее, есть, но она не настолько значительна, чтобы её можно было бы принять как аргумент, а потому на досуге Хаус придумал целый ряд таких «аргументов», чтобы они перевесили чашу сомнений Грегори в пользу продолжения издевательств над другом. Первая: доставать Уилсона забавно. Вторая: ему будет полезно иногда срывать злость и не быть вечно таким сдержанным и спокойным. Третья: проверить, насколько хватит его мнимой «любви» и как быстро стараниями Хауса она пропадёт. С Кемерон же получилось! Причины распределились в строгом порядке по важности. Главная, конечно же, про себя любимого, так как Хаус – эгоист, вторичная уже забота об Уилсоне, которую, надо признаться, Грегори хотел поставить на последнее место, но всё же решил, что душевное равновесие единственного друга дороже глупой проверки, которая, как почему-то подсказывала «чуйка» Хауса, не сработает. Они дружат больше 10 лет и кому как не Джеймсу знать про все загоны этого ублюдка-мизантропа с синдромом Бога и наркотической зависимостью, несмотря на которые этот идиот всё же умудрился в него влюбиться. Таких тронутых на голову больных никакой сарказм и язвительность не вылечат, будь хоть Хаус трижды лучшим диагностом в стране. С другой стороны Уилсон всё же, как никак, был его другом, а потому начинать его всерьёз мучить было бы жестоко. Особенно к самому себе, так как Хаус в нём, всё-таки, до сих пор нуждался, а потому решил оставить всё как есть. На этот вывод у него ушли три вечера, пузырёк с викодином, с десяток банок пива и три дня игнорирования попыток Уилсона вести себя нормально, хотя сам факт, что уже три вечера Джеймс, будучи одинок, не пытался банально даже пригласить Хауса на обед, что уж говорить о свободном времени обоих, которое они оба провели в гордом одиночестве за размышлениями о… друг друге. В итоге, Хаус бросил пытаться быть хоть каплю тактичным и вернулся к прежнему поведению, когда вместо просиживания жопы на диване, просиживал её на стуле в баре за стаканом… чего-нибудь с Уилсоном. Хотя теперь вся инициатива для организации их совместного времяпровождения исходила исключительно от Грегори, что его несколько даже радовало, так как не приходилось отказывать всё ещё не отошедшему от смерти любимой другу в просьбах сходить куда-то в то время, когда у Хауса не было на это настроения. Вот так брошенная идея стать чуточку внимательнее к проблемам друга привела к тому, что причина, по которой его могла бы мучить совесть за отказ другу во внимании со своей стороны (на самом деле в очень отдалённой перспективе, так как его совестью, по сути, был сам Уилсон), исчезла сама по себе. Прошло немало времени, прежде чем Джеймс вновь решился пригласить Хауса куда-то, даже, банально, на обед. В день, когда это свершилось, Грегори закатил глаза. Уилсон всё же принял эти инородные чувства в себе и готов был с ними мириться, также, как и с тем, что от присутствия доставучего эгоистичного друга в его жизни ему уже ни за что не избавиться. Хотя бы по той простой причине, что других столь же близких друзей у него нет. С того злополучного дня в их отношениях, всё же, произошли изменения. Они не были столь значительны, чтобы мужчины сочли их странными и неправильными, так как с момента их ссоры эти двое неизбежно стали ближе друг к другу, а границы их дружбы стали расплывчатыми или вовсе испарились. Сейчас, оглядываясь назад и здраво оценивая свои поступки, Хаус считает, что в то время проникся к Уилсону жалостью или сочувствием (хотя и то и другое были бесполезными чувствами). А может имела место быть и вина. Хотя за что? За Эмбер. За что же ещё. Будь она жива, Уилсон всё так же любил бы её. А может он ищет в Хаусе замену Эмбер? Это было обидно, но пережить можно. Всё-таки, когда Джеймс переболеет, то забудет о своей глупой влюблённости, как о страшном… «Ты хоть сам в это веришь?» - шептало ему подсознание. Оно всегда было умнее, всегда всё знает наперёд, что не может не раздражать. Хаусу хотелось верить, но… «Вера без доказательств или фактов? Ха! А почему бы тогда не начать верить в Бога?» - опять язвительное замечание из собственного разума. Да, когда устанавливаешь себе чёткие принципы, становиться сложно их придерживаться. Хаус был азартным и бескомпромиссным. Сложно жить по законам логики, когда ты не просто гений, а человек. Даже обмануть себя ложной надеждой не получается. Ложная надежда? С каких пор он так жалок, что над ним смеётся собственный внутренний циник? Правда, даже уродливая, лучше сладкой лжи. Именно поэтому Хаус не может быть счастливым – потому что он не способен всё время лгать, давать ложную надежду на то, что может измениться – он сам-то в это не верит. Неприспособленный к жизни в обществе мизантроп с девиантным поведением – вот кто такой Грегори Хаус. Чем больше Хаус понимал себя, тем сильнее росло в нём чувство жалости к лучшему другу. Как можно не сочувствовать такому идиоту? Даже Оберон пожалел Титанию, воспылавшую страстью к ослу, и расколдовал её. Это сравнение вызвало у Хауса улыбку. Вот только расколдовать Уилсона была задачка не из лёгких – все же, не он выстрелил в его сердце стрелой купидона. Грегори, конечно, тоже своего рода Бог, так что и на жалость не только к себе был вполне способен. Хотя, в том случае с больным братом Уилсона Хаус скорее не пожалел его, а поддержал. Джеймс же такой слабак. Его вечно сдувает ветром несправедливости жизни – так всегда бывает с добрыми людьми. Ему, как и Кемерон, нужна опора, чтобы не сломаться под грузом ответственности за смерти пациентов и под гнётом своих личных проблем, которые, иногда, и не его вовсе. Просто злые эгоистичные людишки любят втягивать отзывчивого и сострадательного онколога в свои распри, чтобы тот попал под перекрёстный огонь. Уилсон и со своими-то мрачными настроениями справиться не в состоянии – пьёт антидепрессанты – поэтому ему нужна опора. Хаус хромой, бесчувственный и злой, но… какая есть. Какую выбрал. И пусть эта опора частенько уходит из-под ног в самый ответственный момент, но всегда возвращается – потому что другой нет, потому что она у него одна. Уилсон поменял в своей жизни очень многое, включая жён, друзей и коллег, но лучший друг у него всегда один и тот же. Хаус был прав (Хаус всегда прав), Джеймс боится перемен, а потому прозябает в онкологии, а потому держится рядом с Грегори, который просто не способен измениться, хоть друг и активно подталкивает его к этому. Если есть в этом мире что-то вечное, то это язвительность и прямолинейность Хауса. Он не умеет быть тактичным или милым. Его диагноз – хронический скотинизм. Но именно по этой причине Уилсон может на него положиться в такие моменты. От чужой жалости Джеймс чувствует себя слабым, ничтожным, разбитым, а Хаус всегда относится к нему одинаково. Единственная тактичность, которую можно ожидать от его друга – это молчание. Конечно, он не всегда способен на такой подвиг, но, когда Уилсону действительно нужна поддержка – он её оказывает. Или молча или переводя тему. Хаус не давит на больное, когда в этом нет необходимости, когда не надо прижигать нагноившуюся рану, чтобы она зажила или когда не хочет причинять другим боль, выплёскивая своё раздражение. И Грег всегда знает, когда его неуместные комментарии и впрямь неуместны. Уилсон, всё же, каким бы не был Хаус ублюдком, ценил их дружбу и знал, что сам Грегори ценит её не меньше – просто не показывает это, потому что… это же Хаус! У него всё не как у людей! И поэтому он относится к его колкостям и нежеланиям признавать очевидное со снисхождением. Джеймс всегда стремится видеть в людях только хорошее, не обращая внимание на недостатки. Хотя в случае с Хаусом такая стратегия не всегда работает. С ним всегда сложно. А стоит ли все его усилия к поддержанию их дружбы тех редких моментов, когда Грег уделяет внимание его проблемам? Сам Хаус считает, что нет. Мысли Уилсона по этому поводу он не знает, но и спрашивать не собирается. Всё же, зачем обсуждать поступки кого-то с тем, кто непосредственно их совершает? Но говорить об этом с Кади или Утятами было бы глупо хотя бы потому, что об этом разговоре обязательно узнает Уилсон. Зато был ещё один человек. По странной неожиданности, Хаус разговорился об этом с Лукасом. Конечно, в то время они оба были в баре и до невозможности пьяны (Лукас точно в говно). Тогда Грегори получил до странного простой и логичный совет: веди себя как обычно. Какая разница, что по этому поводу думает Уилсон? Если он влюблён в лучшего друга и до сих пор не сбежал от него в слезах от очередной колкости, то зачем вообще переживать? Хаус же эгоист. Так веди себя как эгоист! Ничего в их отношениях не поменялось – ну и хорошо. После разговора с Лукасом, голова Хауса наконец была свободна от глупых и бессмысленных рассуждений, так что, можно сказать, что он обрёл какое-то подобие душевного равновесия. Ненадолго, правда. Смерть Катнера была внезапной и неожиданной. И самое страшное в этом было то, что он, Хаус – самая светлая голова в этой больнице, ничего не заметил. Никаких предпосылок к самоубийству. А они были! Должны были быть! Хаус же всегда гордился своим исключительным вниманием к деталям! Неужели это было из-за его глупых мыслях о влюблённости Уилсона? Неужели он так зациклился на этом, что пропустил момент, когда его сотрудник пришёл на работу в подавленном состоянии, решив свести счёты с жизнью? Как так? Он же Хаус! Он не мог не заметить. Или мог? Нет! Наверняка было что-то, что Грегори упустил, пока занимался анализом Уилсона, который оказался бессмысленным и ни к чему не привёл. И это опять его вина. Уже во второй раз. Первой была Эмбер. И как бы не убеждал себя Хаус в обратном, чувство вины всё равно никуда не исчезло, а спряталось в глубине души. И проявилось оно довольно неожиданным образом - галлюцинации. Грегори чуть не сошёл с ума и окончательно осознал, что должен с собой что-то делать. Что-то менять, чтобы окончательно не потерять себя. Этого он боялся больше всего на свете. В жизни без наркотиков резко стало гораздо меньше весёлого. Он потерял своё безразличие ко всему, что его касается, и потерял самый действенный способ, с помощью которого справлялся со своими трудностями, в том числе и с болью в ноге. Ему пришлось заново учиться жить. С этим ему помогал не только Уилсон, но и психотерапевт. Благодаря им он осознал важность простых человеческих отношений и слов. Удивительно, но иногда рассказывать о своих проблемах бывает приятно. Хотя всё же, когда ему действительно плохо, Хаус всё так же не может открыться, но это дело времени. Или так он думал? Этот период времени в его жизни был переломным. Он учился обходиться слабыми обезболивающими, разговаривать с другом не только о мелочах, но и на важные темы, учился открываться хотя бы ему – тому, кто так долго был рядом. Уилсона это очень радовало. Хаус начал меняться – чем не повод для праздника. Он стал добрее, и не так часто показывал зубы, когда в этом не было необходимости. Он стал походить на того Хауса, которым он был до злополучного инфаркта, но… мягче. Всё чаще Грегори замечал, с какой теплотой друг смотрит на него, как молчаливо одобряет и восхваляет каждый его хороший поступок. Но в глазах Джеймса порой проскакивало ещё одно чувство – любовь. Она была сладкой и терпкой, до боли в зубах, в ней было целое море нерастраченной нежности и теплоты, словно копилось в душе Уилсона годами, словно совсем не он каждый божий день раздаривает свою любовь и заботу каждому раковому пациенту в клинике. Хаус пытался отвлечь друга от себя, от этих ненормальных чувств, попытками почти насильственно сблизить его с женщинами, но Джеймс не поддавался и продолжал любить друга так же самозабвенно, как и раньше. Больше всего в чувствах Уилсона пугало то, что Грегори не имел против них никаких негативных эмоций, словно они ему… нравились? Словно он наслаждался ими так же, как и сам Джеймс. И это вызывало в нём ужас. Он же любит Кади! Откуда таким странным соображениям взяться в его голове? Всё стало только хуже с тех пор, как Лиза начала встречаться с Лукасом. Его стало тянуть к другу ещё сильнее. Он стал всё больше интересоваться его делами и замечать, что это вызвано не обычным любопытством, а… чем-то большим? Как так? Это глупо и совершенно невозможно! Может это из-за того, что Уилсон стал ему ещё ближе в последнее время. Их дружба с каждым годом становится только крепче, а потому Хаус просто запутался в себе из-за странных чувств, которые к нему испытывает друг. Да, наверняка, так и есть! А может, и он тоже? Может, Уилсон просто принимает желаемое за действительное? Всё же он не гей, чтобы вот так ни с того ни с сего полюбить мужчину, да ещё и такого, как Хаус. Да! Наверняка у него просто слишком долго не было женщины, что он запутался в своих чувствах. Сердце Грегори кольнуло разочарование – ощущение не приятное, но и не слишком болезненное. «Это пройдёт. Мы просто запутались» - убеждал себя Хаус. Его подсознание с ним было согласно. Это пройдёт. У них просто сложный период. Пожалуй, сегодня надо позвонить проститутке. Какой Уилсон всё же глупый! Он вырубил его, испортил его речь, а тот Хауса ещё и поблагодарил. Он действительно слепой, раз видит в поступках друга заботу. Конечно, она была, но в стиле Хауса: каждый его хороший поступок сопровождается тысячью гадостями. Как только мир его носит? Ненависть к себе – бессмысленное и совершенно ненормальное чувство, но оно всё чаще терзало его и так израненную душу. Но Уилсон всегда принимал его таким, какой он есть, не требуя ничего взамен, что помогало заглушать боль. В какой-то степени, Хаус начал понимать всех пациентов или так называемых друзей Джеймса, которые пользуются его добротой. Он даёт окружающим ощущение, что они нужны ему, что он искренне сочувствует им, что он способен разделить с ними их боль. Но Грегори не нужно было его участие – он умел срывать своё раздражение и разочарование на окружающих, а его ядовитые клыки не знали жалости и не различали врагов и друзей. Хаус был слишком горд, чтобы просить или принимать помощь. Уилсону это никогда не нравилось, но с другой стороны он уважал это в нём. Джеймс всегда был любвеобильным, а потому нуждался в человеке, которому может отдавать свои чувства. Это привлекает в нём женщин, но проблема в том, что Уилсону нужны сирые и убогие, которых нужно любить и жалеть – лишь им он может посвятить искренние чувства. Хаус таким как раз и был – вечно несчастный калека-мизантроп. С тех пор, как из жизни его друга пропали женщины, он стал уделять всё своё свободное время ему. С одной стороны, это раздражало Грегори, с другой – приносило странное удовольствие и чувство превосходства над остальными (над кем конкретно, Хаус пока не определился). Особенно эти странные ощущения разыгрались, когда Джеймс купил квартиру, о которой мечтала Кади, для них двоих. Этот жест со стороны друга почти смутил Хауса. Если бы он умел краснеть – обязательно сделал бы это. Жизнь в одной квартире с влюблённым в него Уилсоном не могла не нравиться. И дело тут далеко не в его чувствах – просто с ним было хорошо и спокойно. Он не чувствовал себя так умиротворённо даже со Стейси, что несомненно пугало, но Хаус был бы не Хаусом, если бы из-за такой фигни отказался от лёгкой и приятной компании. Доставать и подкалывать друга всегда было забавно. Но тот иногда отвечал на его шутки так, что Грегори хотелось залиться маковым цветом, как какой-нибудь влюблённой школьнице. На все упрёки и шутки про неспособность Джеймса к самовыражению, тот ответил согласием с этим утверждением и… электроограном. Он принёс музыкальный инструмент в СВОЙ дом, купленный на СВОИ деньги для Хауса. Уилсон не умеет играть. Он, по сути, не просто впустил Грегори в свой дом, он купил дом для НИХ двоих и даже принёс в него вещь, предназначенную специально для Хауса. Как тут можно не смутиться? Он не ощущал ничего подобного даже в тот день, когда Уилсон сделал ему предложение, пусть и в шутку. Конечно, Хаус не был нежной барышней. Его не так просто вогнать в краску даже самыми пошлыми и искушёнными намёками, но жесты… это же совершенно другое! Слова могут лгать – им вообще лучше не доверять, а вот действия… они всегда характеризуют человека лучше всего, поэтому Хаус никогда не уделяет большого внимания вербальным способам выражения чувств, и потому поступки так сильно на него влияют. Он был рад и доволен – не надо быть лучшим диагностом в стране, чтобы понять это по его выражению лица, и Грегори ничего не мог поделать со своим иррациональным счастьем. Уилсон просто друг, но в последнее время он занимает всё больше места в скупом и скептичном сердце Хауса. Он постепенно ломает все железные стены, которые с таким усердием строит вокруг него Грегори, чтобы уберечь от боли. «Друг» - это как пароль от кодового замка. Друга нельзя любить или потерять. Даже забытая дружба может быть восстановлена спустя годы, когда все обиды будут отпущены, но любовь – это совсем другое. Мало того, что она причиняет во сто крат больше боли, так её нельзя вернуть, даже если попытаться – ничего не выйдет. Поэтому Хаус не подпускает женщин к своему сердце ближе, чем следует, но с дружбой так не получается. Уилсон незаметно стал для него самым близким человеком из всех, а потому каждый раз, когда их отношения лишь укрепляются или становятся только важнее, Хаус пугается и отталкивает от себя друга, причиняя ему боль. Но Джеймс всё равно остаётся рядом. Не уходит, поддерживает. Опять это его глупое самопожертвование. Неужели он забыл о том, как отдал часть собственной печени эгоистичному «другу», который даже имени его не знал? «В радости и в горе нам нужны совершенно разные люди» - что за бред? Не зря Хаус всегда считал его мразью. Но кто его будет слушать? Точно не Уилсон. Грегори тогда наговорил ему перед операцией кучу обидных слов, но тем не менее всё равно пришёл. И, кажется, Джеймс это заметил, так как когда очнулся после наркоза, ни капли на него не дулся и был таким же открытым с ним, как и обычно. Он тоже больше обращал внимание на поступки, а не на слова. С Хаусом только так и можно уживаться. Но проблемы жизни с Уилсоном постепенно отошли на второй план, задавленные ворохом безрадостных мыслей и глухого отчаянья. Он теряет пациентов. Регулярно. За этот год он не смог спасти столько же людей, сколько потерял за всё время своей работы в клинике. Неужели Хаус стал терять сноровку? Неужели его ум, которым он так гордился всю жизнь начал его подводить с тех пор, как он слез с наркотиков? Подобные страхи обуревали душу Грегори, наряду со стремительно уплывающей за горизонт любовью, раздирающей душу на части. Потом в жизни его друга вновь появилась Сем. Та самая стерва, бросившая Уилсона незадолго до того, как он познакомился с Хаусом. По сути, благодаря ей эти двое и подружились, и она же в итоге вытеснила Грега из жизни своего бывшего мужа. Было ли разочарование, когда Уилсон попросил Хауса съехать? Естественно. Но оно отошло на задний план, так как у лучшего диагноста страны всегда находились проблемы посерьёзнее разборок с другом. Вообще, любое дело казалось важнее Джеймса, когда приходилось сравнивать. Возможно это потому, что Грегори не нравилось думать об Уилсоне, так как он был всего лишь другом. Это было что-то вроде защитного механизма, чтобы ограничить его влияние на жизнь Хауса. По этой причине он был вполне искренен, когда на приёме у своего психотерапевта сказал, что не испытал разочарования. Он просто пока не успел обдумать своё отношение ко всему этому. Его душа резко оледенела, а потому реакция её была жутко заторможенной. Но психолог на то и врач, что способен вытащить из своего пациента симптомы болезни, даже если он сам их ещё не осознал. Хаус не хотел осознавать свои, но кто его спрашивал? После переезда ему стало очень холодно. В тот день разочарование и безысходность накрыли его душу штормовой волной, целой лавиной. И в голове вертелся только один вопрос: почему? Почему Хаус несчастен? Почему все вокруг движутся к любви и гармонии, а один только Хаус топчется на месте в своём болоте одиночества и боли? Почему несмотря на то, что он изменился, Хаус всё так же несчастен, как и раньше? Только теперь это осознание чувствуется куда острее, так как нет больше наркотиков, способных унять боль, заставить забыть. Есть ещё алкоголь, но… его уже не хватает. Хауса уже не хватает на то, чтобы бороться в одиночку. Сколько бы людей вокруг него не было в душе Хаус всегда один, потому что никого туда не пускает – боится обманутых надежд и ожиданий. Даже Уилсон оставил его, но Хаус не расстроен – он-то как раз всё понимает и знает, что Джеймсу нужно самое обыкновенное человеческое счастье: семья, дети, внуки. Это ему подходит. А Хаус… просто Хаус. Он просто не умеет быть счастливым. И это, похоже, окончательный диагноз, а болезнь эта неизлечима. Ему просто суждено всегда быть одному. Хаус знал это и повторял не раз. Хаус был прав. Хаус всегда прав. Последним гвоздём в крышке гроба стойкости Грегори стала даже не свадьба Кади и Лукаса, нет. Её он бы, наверное, пережил, с помощью львиной дозы спиртного и посиделок с другом на диване (тот бы не отказался его поддержать). Последней каплей стала смерть. А ведь он хотел спасти её. Он убеждал её, что ногу можно сохранить. Он пообещал помочь ей. Он же сам ругался со спасателями, когда убеждал их, что ампутация в таких условиях может привести к попаданию в рану инфекции и смерти в скорой. Так почему он поддался? Почему не настоял на своём, как обычно? Почему позволил Кади уговорить себя? Загнать в угол? Почему? Потому что в тот раз её слова били куда больнее, чем раньше? Потому, что она была права в своих подозрениях, что Хаус необъективен? Потому что Хаус был морально слаб? Ха! Она его сломала. Вернее, он позволил себя сломать. И допустил ошибку. Не факт, конечно, что в этом случае пациентку удалось бы спасти, но тогда у неё был бы хоть малейший шанс, и Хаусу не пришлось бы сидеть в скорой и беспомощно смотреть на то, как та, кого он уговорил на эту роковую ампутацию, кого так настойчиво клялся спасти, умирает. В тот день не просто умерла пациентка, вместе с ней умер принцип Хауса. Вернее, сломался. Если бы в тот день его так не задела новость о свадьбе, то он не позволил бы себя сломать. Он до хрипоты отстаивал бы свою правоту и ногу пациентки. В этом-то и заключалась слабость нынешнего изменившегося Хауса. Без наркотиков он стал уязвимее. Ему просто это надоело. Надоело справляться с болью, разочарованием, отчаяньем и одиночеством. Мысль о смерти в тысячный раз посетила его голову, и тут же растаяла, как дым. Есть способ проще. Какой смысл умирать, если ты ещё можешь жить? Атеисты не верят в загробную жизнь, а потому живут сегодняшним днём не рассчитывая, что после будет лучше, чем сейчас. Поэтому он достал его – викодин. Последнее средство, последняя мера, последнее спасение. И всё. Всего одна таблетка и боль утихнет. И все негативные эмоции, что сдавили грудь забудутся. И жить вновь захочется чуточку больше, чем сегодня. Минутная слабость позволительна. Всё же он достаточно мучился, пытаясь измениться. Неудачи – не его вина. Просто так сложилось. Хаус просто не может быть счастливым. Но в этот момент в его квартире появилась она, всепонимающая и всепрощающая. Ей тоже было больно, но не за себя – за Хауса. Она любит его. Всё же, в этом мире есть хоть один человек, который любит его такого: жалкого, одинокого, брошенного, разочарованного во всём мире и бесконечно… несчастного. Его чувства к ней вновь вспыхнули, словно в тлеющие угли плеснули бензина. А потом была только страсть, на смену которой пришёл так хорошо спрятанный эндорфинами скептицизм. Она бросит его. Рано или поздно. Это твердило всё его рациональное мышление, на которое он был способен в этом окрылённом состоянии. И Хаус хотел бы ошибиться. Хотя бы в этот чёртов раз! Хоть один раз! Но Хаус не ошибается. Но об этом он почему-то забыл. Она заставила его забыть. Заставила поверить, что с ней у него всё получится, что она одна в целом мире сможет понять его и разделить с ним его боль, что она сможет его изменить. Но люди не меняются – ещё одно утверждение Хауса. И оно тоже верно. А Грегори отчаянно убеждал себя в обратном. Счастье как крепкое спиртное или сильный наркотик. Оно приносит человеку безграничную радость, в то же время отнимает что-то, что до него было важнее всего. Ум Хауса – его величайшая гордость, но с начала их отношений с Кади он затупился, как хороший клинок без своевременной шлифовки. Но он смог принять это. Он практически отрёкся от него и своих будущих пациентов ради любви и не чувствовал ни капли сожаления. В эту минуту его жизнь круто изменилось, и Хаус даже смог забыть ту жуткую и неприемлемую в этой ситуации мысль, что скоро всё вот-вот закончится. Окрылённый своими новыми воздушными ощущениями, Хаус почти забыл о боли и о своих чувствах к лучшему другу. В его жизни сразу же появилось столько дел, что совершенно не осталось свободного времени, чтобы подумать о чём-то безрадостном, да даже просто для того, чтобы побыть одному. Особенно с тех пор, как Уилсона бросила Сем. Иногда Хаусу казалось, что у него две подружки, на которых у него уходили все силы. А ему-то всего лишь хотелось изредка посидеть дома перед телевизором с бутылкой пива в одних трусах, как раньше. Вдвоём Кади с Уилсоном крали непозволительно много его времени. И отказывать им не очень-то правильно, так как девушка за это может продинамить, а друг… ну, его просто было жалко, так как он вновь остался один. Но несмотря на все эти минусы, этот период был самым счастливым в жизни Хауса. К сожалению, всё хорошее рано или поздно кончается. Хаус был прав. Опять. Люди не меняются. А Кади поняла это только спустя несколько месяцев их отношений. Она не в силах изменить Хауса. Никто не в силах. И Лиза не смогла это принять. Грегори понимал её, но от этого не легче. Он просто не мог её простить, копя всю злость, негодование и разочарование от разбитого сердца в себе (наркотики заставляли забыть боль, но не могли унять её полностью), пока в один момент не выплеснул всё это одним глупым и безрассудным поступком, после которого резко стало легче, словно натянутая до предела струна в его душе наконец лопнула. На суде он не стал защищаться. У него даже не было адвоката. Он хотел справедливого наказания, так как был виноват. Досрочное освобождение было заманчиво, но… Хаус такой Хаус. Он просто не может жить спокойно, пока не нарушит какое-нибудь правило ради спасения чьей-то жизни, которое ему не выгодно. Ему вообще мало когда было выгодно спасать людей, так как ведёт при этом он себя настолько грубо, что те даже поблагодарить его не удосуживаются. И в этот раз Хаус спас человека в ущерб себе. «Вы были правы» - простая записка от той девушки, которая обозвала его логическое мышление и медицинские знания даром. Бессмысленная фраза, так как он и так знает эту простую истину, но при этом люди неумолимо продолжают ему её повторять, как молитву. Сравнение с Богом всегда тешило его самолюбие, но, будучи в тюрьме, теперь оно вызывало в нём лишь безрадостные мысли о том, что этот дар – его личное проклятье. Хаус – человек, пусть и безумно талантливый и самоуверенный. И Хаус обречён на страдания. Жизнь ничего не даёт поровну. Взамен на талант Грегори обменял своё счастье. Это не был его выбор. Но кто мы такие, чтобы выбирать? Хаус не верит в эту чушь, а потому продолжает жить и бороться. Он не верит в судьбу, а лишь в неудачу. Ни у кого не бывают в жизни только чёрные полосы, так как за ними непременно следуют белые. И у Хауса в том числе. Условно-досрочное ему не нравилось, так как Грегори не нужны поблажки, но новое дело захватило всё его внимание. Очередная встреча с Уилсоном после очередного кризиса в их отношениях прошла не очень хорошо. Последний раз Хаус видел его на суде. Но это не мешало ему приставать к другу с тем же энтузиазмом, что и раньше. В итоге Уилсон сдался. Опять. Он всегда поддавался очарованию Хауса, раскрывающего очередное дело и спасающего жизнь. «За это он его и любит» - промелькнула внезапная мысль и растворилась в потоке сознания. С возвращением на работу у Грегори появилась целая куча новых дел, их отношения с Уилсоном вновь откатились за грань обычной дружбы и всё вроде бы наладилось. Новая команда была ничуть не хуже всех предыдущих, старые знакомые опять побросали все свои дела, чтобы вернуться в отделение Хауса и вновь начать работать с этим удивительным человеком. Но покой нашему доктору только снился. Сначала была ошибка Чейза, из-за которой он чуть не умер. Хауса опять обозвали бесчувственной сволочью, несмотря на то, что он фактически спас парню ноги. Но потом всё наладилось. Чейз повыпендивался пару деньков и послушно вернулся на хозяйский коврик. Но одно событие полностью перевернуло мир Хауса с ног на голову. У Уилсона нашли рак. Первое, что почувствовал бывалый диагност: страх. Просто неконтролируемый ужас и оцепенение на несколько секунд. А потом начал просыпаться рациональный и всегда логичный ум. «Стадия не слишком запущенная. Всё может обойтись» Разум в этот раз смог одолеть эмоции благодаря этому простому выводу, и на секунду замершее сердце возобновило свой стук. Хорошо, что Уилсон стоял достаточно далеко, чтобы не заметить предательскую дрожь в ногах, мгновенно оцепеневшие мышц плеч и резко остановившееся почти до кругов перед глазами дыхание. В этот день Хаус потерял покой. Он не мог ни о чём думать, кроме Уилсона. У него никого больше не осталось, а потому он ценил друга ещё больше, чем раньше. Тот вяло пытался его оттолкнуть, но… Когда Хауса останавливали такие слабые потуги? Он был с ним на осмотре и ничего не говорил – не потому, что не мог, просто пообещал. Он уговаривал его пройти нормальный курс лечения. Но Уилсон умел быть упрямым, когда хотел. Хаус не мог его бросить. Не сейчас. Не когда его единственный друг умирает и боится смерти. Онколог как никто знает, насколько страшен и беспощаден рак. Ему страшно настолько, что он готов пройти почти самоубийственный курс химиотерапии, во время которого возможность умереть ничуть не меньше, чем от рака. И он собирался пройти его в одиночку, скрывшись ото всех в своей квартире. Хаус не мог это ему позволить. На грани смерти Уилсон оказался на удивление разговорчив. Раньше он мало рассказывал другу о своих мыслях и планах, мечтах и стремлениях, а сейчас его пробило на ностальгию. В эту минуту рядом с ним должны были бы сидеть жена с ребёнком, а не старый бездушный калека с бутылкой виски и таблетками. Уилсон принял его присутствие рядом с собой слишком спокойно. Может потому, что ему просто было страшно умирать в одиночестве? Всё же Хаус его самый близкий человек. Он единственный, кому Джеймс может открыться, на кого может положиться в эти часы, так как Хаус… в первую очередь отличный врач, во вторую – лучший друг. Именно в таком порядке. Он знал, что Грег не будет его жалеть, не будет паниковать, кричать или плакать, когда его друг начнёт умирать. Чувства Хауса проявляются с опозданием в несколько часов или дней, поэтому Уилсон не увидит, как он будет страдать. Это его успокаивало. И Хаус это знал, поэтому был сдержан от начала химиотерапии до конца, так как знал, на что идёт, когда предложил свою помощь. В глазах страдающего от боли Уилсона он видел благодарность и спокойствие. Хаус знал, что его хладнокровие благоприятно влияет на психическое состояние окружающих. Умирающий друг исключением не был. Но, что самое страшное, оно не было наигранным. Хаус действительно чувствовал себя спокойно, словно кто-то в его мозгу выключил передатчик с кнопкой «эмоции» и запустил режим врача. И наркотики тут не при чём, так как под конец их не осталось вовсе. Просто Хаус бездушная скотина. Ему плевать, кто его пациент, как себя чувствует и как себя ведёт, он просто сделает делает свою работу. Наутро Уилсон был смущён и подавлен. Хаус сказал ему, что не слушал его бред, вызванный лекарствами. По большей части он даже не врал. Он действительно не слушал. Это тоже был его своеобразный талант – слышать только то, что хочется. Спустя пару дней, Уилсон, переживший опыт, почти убивший его, стал странным. Он был испуган и загнан в угол. Тогда Джеймс начал менять себя. Захотел стать другим человеком, у которого нет его проблем, чтобы если и умирать, то… не так, не оставив после себя ничего. Даже не создав семью. Будучи неразделённо влюблённым в лучшего друга. Как это глупо. Но у Уилсона не было выбора. Если он не хотел быть в этом состоянии совершенно один, ему нужен был Хаус, даже несмотря на то, что он… Хаус. Джеймс говорил с ним много на те темы, которые раньше они не затрагивали, так как считали слишком личными для простой дружбы. Хотя, их отношения никогда не были простыми. Нытьё и переживания Уилсона Хауса не трогали. Он не умел сочувствовать, но имел чуточку такта, чтобы молча слушать. Хотя, наверное, даже если бы он возмущался, друг всё равно бы не заткнулся. Кому, как не Уилсону, знать, как Грег относится к таким задушевным беседам. Но сегодня, вопреки обыкновению, Хаус его слушал. И даже комментировал. Уилсон не обращал на него внимания, а лишь тихо радовался в душе, что друг его… слушает. Он привык к ехидству и язвительности Хауса, а потому мог это стерпеть (на самом деле, сегодня эти колкости его даже не злили), но не смог бы вынести игнорирования. Ему хотелось, чтобы его слушали. И Хаус это понимал, а потому таким нехитрым методом заставлял себя внимать его речам. КТ они делали почти в хорошем настроении. Уилсон хоть и нервничал, но был разговорчив, как обычно. Чейз зашёл попрощаться. Точно. Он же уходит. Хаус даже не смог толком сказать ему в след ничего грубого или напутственного, чтобы тот больше никогда не возвращался. Но не успел он начать думать об этом, как всё его внимание захватил снимок, заставив замереть на середине фразы. Не обошлось. Они поругались. Хаус не мог принять эгоистичного желания друга. Это же всего лишь боль! Да и то временная! А Хаус живёт с ней каждую грёбаную секунду! Разве он не хочет жить? К чему этот бред про Бога и загробную жизнь? Он всего лишь трус! А будь у него жена, ради неё он бы… Чёрт! Уилсон – идиот. И самоубийца. Хаус ненавидит таких. Тимома – это не приговор. У него ещё есть шанс! Просто ему не хватает мотивации! И Форман этот тоже! Лезет под кожу со своим показным сочувствием! Ладно, может и не совсем показным, но сейчас совершенно не нужным. Хаусу нужен друг. Они были вместе почти 20 лет. Он не может просто наплевать на чувства Хауса и… умереть! С другой стороны, он ничего ему не должен. Злость слегка утихла, а на смену ей пришло осознание, что Хаус слишком эгоистичен. Ему нельзя себе это позволять сейчас, когда умирает его единственный друг. Ему нужно принять его выбор, даже если он его не одобряет и презирает, потому что эти отношения слишком долго были почти односторонними. Уилсон слишком много позволял Хаусу. Теперь настал его черёд уступить. Хоть в этот один единственный раз Грегори Хаус пошёл против своих убеждений. Не впервые, но в этот раз на него никто не давил – он сам так решил. О своём выборе Хаус немедленно хотел сообщить другу, пока не встретил его у себя на пороге. Он собирался уступить ему. Почему? Потому что просто не хотел остаться один. У него просто не было выбора. С какой-то стороны, это даже грустно, что у такого хорошего человека есть только один язвительный и жестокий друг. В эту минуту поддержки он может искать только у него. И Хаус знал, что Уилсон сдастся, но не собирался этим пользоваться, так как решил хоть раз в жизни учесть мнение другого человека. Уилсон был рад. Их примирение походило на признание в любви, а планы будущее – на медовый месяц. Хаус решил его отпустить, раз это то, чего он хочет, а потому не станет ничего говорить о том, о чём даже думать страшно. Уилсон был доволен и относительно счастлив. Он наконец смирился со страхом и сомнениями. Он в кои-то веки смог достучаться до упрямого осла и получить его расположение. С ним приближающаяся смерть казалась не такой пугающей. Но маленькая шалость Хауса обернулась громадными последствиями. У Уилсона отобрали надежду. Опять. Но это можно было бы пережить. Всё можно принять кроме… смерти Хауса. Он не мог не злиться. Не мог сказать о Грегори ничего доброго, так как тот по сути просто… бросил его, когда Джеймс всего один раз в своей жизни, единственный раз попросил у него всего немного… внимания, поддержки, любви. Чего-то, что Хаус мог бы выразить, чтобы показать, что Уилсон ему не безразличен, что есть на этом свете человек, который будет с ним до конца, что он не зря прожил свою жизнь. Но вместе с разочарованием и злостью была боль. Всё же Уилсон любит его, хотя уже не уверен, как именно. Тогда он вернулся. Всё такой же дерзкий и беззаботный, совершивший ещё большее преступление ради… него. Ради его последних 5 месяцев. Это же Хаус. У него всё не как у людей. Но, чёрт подери, как это было… приятно. Грегори видел, как Уилсон плачет, пусть тот и повернулся к другу спиной. Тогда Хаус понял, что этого достаточно. Ему не нужно придумывать какие-то фразы или пафосные выражения, не нужно проявлять сочувствие или ещё что-то, что он не умеет делать. Достаточно просто быть собой, чтобы его друг был счастлив с ним в его последние месяцы. И их общие глупые чувства стали казаться такой мелочью по сравнению с тем, во что превратились их отношения. Хаус даже не знал, а можно ли их как-то охарактеризовать, всё же, между ними больше, чем дружба, но при этом и не любовь. С другой стороны Грегори никогда сознательно не шёл на уступки, никогда не уступал в выигранном споре, никогда не мог поддержать умирающего, никогда не любил лучшего друга. С Уилсоном у него всё впервые. Ни с кем из женщин он не испытывал такого взаимопонимания, такого доверия к себе, такой благодарности и такой… любви. Джеймс принимал Хауса таким, какой он есть, со всеми его недостатками, не разочаровываясь каждый раз, когда друг не оправдывал его надежд. Он прощал ему любые слабости, любые проступки, потому что всегда видел в нём не только плохое, но и хорошее, потому что не мог не любить Грегори Хауса. Уилсон так и не сказал ему о своих чувствах, а Хаус так и не признался, что мог бы разделить их с ним. Так и должна была кончиться история их дружбы, но только если бы Уилсон умер. А что если это не так?