Хаус не ошибается

- Я люблю тебя, - простая фраза, сказанная знакомым голосом. Спросонья, Хаус не понял, кто мог бы сообщить ему столь личную новость, при этом во время его законного отдыха, да ещё и мужским голосом. Круг подозреваемых в мгновение ока сузился до одного лица. Даже спящий диагност способен сделать верный вывод – очередной повод для гордости, если бы на неё у него хватало сил. Всё же сон так до конца и не выветрился, а мозг наотрез отказывался выходить из фазы неглубокого сна, но при этом по привычке успел сделать точный вывод. - Это глупо звучит, да? – рассмеялся склонившийся над спящим Хаусом человек. Грегори был раздражён. Он хочет спать, а не слушать нытьё лучшего друга. Пусть говорит с ним о чём хочет, когда Хаус бодрствует. Вот какого чёрта ему надо беспокоить его утром? – Я ещё сам толком не уверен… «Началось!» - обречённо подумал Хаус. Когда Уилсон хочет сесть кому-то (как правило лучшему другу) на уши со своим нытьём, то это всегда нудно и долго. Сон ему теперь обеспечен. Чёртов Джими не мог подождать до обеда! - Заткнись! – зло выпалил Хаус, уже не надеясь на тишину. Каково же было его удивление, что спустя несколько блаженных минут, молчание так и не было прервано. Грегори чуть приоткрыл глаз. Друг сидел у изголовья его кровати на стуле и смотрел на свои руки, будто был сильно смущён, или напуган, или расстроен. Кто этого Уилсона теперь разберёт? В последнее время у него всё чаще меняется настроение. Ну, ничего удивительного, ведь с каждым днём его смерть становиться только ближе. Хаус лениво потянулся, повернулся на бок, подперев голову рукой, и укоризненно воззрел на друга, пока тот всё ещё не знал, что сказать. Что с ним? Он же вроде хотел поговорить. Опять. О чём? Грегори мысленно повторял у себя в голове фразы друга, силясь отыскать в них причину его поведения. Он даже начал думать, что неправильно их запомнил, пока не сообразил – Уилсон ему признался. И что, что Хаус об этом знает не первый год. Джеймс-то нет. Для него между ними может быть только дружба, а его чувства эти отношения предают. Он боится реакции Хауса? Боится насмешек и колкостей? «Что за бред? Ну что ты как маленький, Уилсон. Мы же не школьники, для которых первый секс – недостижимая мечта! Веди себя как мужчина!» А потом Хаус сообразил, что, в общем-то, никогда не сообщал другу о том, что его «потаённые» чувства давно уже ему известны. Потом в его голову пришла мысль успокоить Джеймса, типо сказать: «Успокойся, ущербный, я всё знаю». Только вот знание подразумевало бы, что на чувства друга надо как-то ответить, а Хаус был не готов раскрыть своё сердце ещё сильнее умирающему другу, а потому, естественно, принять его любовь не мог, но и отвергнуть тоже. Вернее, последнее мог бы, но не хотел. Нелёгкая дилемма свалилась на всё ещё полусонного Грегори, а потому он крепко задумался, упустив момент, когда его друг встал со стула и ушёл в ванную. Только спустя минут 5 после этого Хаус сообразил, что надо было притвориться глухим и слепым, и поэтому заново лёг спать. Спустя пару часов, когда Грегори окончательно пробудился, Уилсон вёл себя как обычно, мирно читая газету в кресле. Они привычно обменялись шутками, парой бессмысленных фраз, расплатились за номер в дешёвой гостинице и отправились дальше. Сегодня Джеймсу взбрело в голову пошляться по вшивому городку в самом глухом районе страны и посмотреть на достопримечательности. Хаус, конечно, ворчал всю дорогу, проклинал друга и свою ногу, но послушно ковылял следом пока в какой-то момент не уселся на полуразвалившуюся скамейку и наотрез отказался продолжать идти. Уилсон на это лишь вздохнул и сел рядом. Скамейка подозрительно скрипнула и прогнулась, из-за чего смертельно больного неодобрительно спихнули с неё тростью. Повисло молчание, прерываемое лишь шумом сухого южного ветра, перегонявшего дорожную пыль. - Хаус, я… - Не надо, - словно предвидев фразу Джеймса, прервал его Хаус. - Хаус, мне надо… - Ничего тебе не надо. Грегори не смотрел на Уилсона, а строго перед собой, совершенно не обращая внимание на сложное выражение лица стоящего рядом. - Это важно, - предпринял последнюю попытку сообщить Хаусу о своих чувствах Уилсон. Тот же, на удивление, не нашёл, чем на это ответить. Славящийся своим неумением держать язык за зубами и бесконечным потоком оскорбительных замечаний и комментариев диагност молчал. Это удивило Джеймса, а потому он внимательно вгляделся в его задумчивое и напряжённое лицо, словно тот размышлял о чём-то сложном. Но Уилсон был терпелив и дождался ответа собеседника: - Это важно, - к удивлению Джеймса, признал Хаус. – Но не нужно. Ответ был прост и логичен. Даже Уилсон мгновенно понял намерения друга. Хаус знал о его чувствах неизвестно сколько времени, но молчал. И собирается молчать дальше. Он не хочет менять их отношения, так как они всё равно скоро закончатся, а потому желает оставить всё, как есть. Уилсон опустил голову вниз. Сейчас действительно неподходящее время для такой откровенности. Это было бы слишком жестоко по отношению к единственному другу. - Не сейчас, - через полминуты продолжил свою речь Хаус, не обращая внимания на шок Джеймса. – Сначала сделаем тебе МРТ. - З-зачем? – не мог не заикнуться Уилсон. Он не мог понять, к чему Хаус вёл и зачем ему подтверждение диагноза, который и так ясен. А ещё более непонятно было его «не сейчас». Что это значило? - Прошло 3 месяца, Джимми. Где симптомы? – в этот миг мозг онколога чуть не взорвался. Точно! Он же умирает. Куда подевались блядские симптомы? Уилсон не помнит, чтобы принимал что-то, кроме болеутоляющих Хауса, да и то не из-за боли, а просто для профилактики, и не так часто, как его друг. Неужели это означает… - Почему ты раньше не заметил? – выпалил Уилсон первое, что пришло в голову. Неужели доктора ошиблись, включая и его, и Хауса, и анализы на рак? Или у него ремиссия? Но тогда её стало бы видно раньше. Или хотя бы спустя несколько недель после начала их путешествия. Так какого чёрта, Хаус? Ладно Уилсон не заметил – он болен. Но Хаус! Это же Хаус! Или он молчал? Также, как молчал о том, что давно раскусил истинные чувства Уилсона? - Потому что вчера они были, - ответил Хаус. – Твой голос был ниже, а хрипы сильнее, но без стетоскопа точно не скажу, пропали ли они полностью. - Хаус, это… - выражение лица Уилсона было не читаемо. В нём всё перемешалось: удивление, обречённость, страх обмануться ложной надеждой, и робкая, крохотная радость. Хаус же напротив не смотрел на него, а уставился в пустоту перед собой. Он не был готов поверить в чудесную ремиссию, пока не увидит МРТ. Не сейчас, когда смирился со скорой смертью самого близкого человека. Хаус не хотел страдать, а потому предпочёл не верить. С ним всегда так – для веры ему нужны доказательства. Вечером, Уилсон сел на самолёт в Бостон, а Хаус поехал на своём мотоцикле. Всё-таки копов на дороге можно подкупить или обмануть документами мертвеца, а в самолёт с такими не пустят. Уилсон хотел бы поехать с ним, но у него рак в ремиссии. Был высокий шанс того, что после операции и пары курсов химии он полностью поправится. Откладывать лечение было бы опасно, хотя не так, как его безрассудный отказ от госпитализации 3 месяца назад, но рисковать уверенностью в благополучном выздоровлении, хоть и не сто процентной, Хаус не хотел. Будет лучше, если Уилсон выздоровеет. Один раз он уже уступил его эгоизму. Сейчас же он был готов лично напоить его снотворным и дотащить до клиники, где ему сделали бы операцию по удалению опухоли и провели пару курсов терапии, а потом пусть валит на все четыре стороны. Но Уилсон был удивительно сговорчив. Всё же, умирать он не хотел почти так же, как собственноручно отбирать у друга такую хорошую надежду на собственное выздоровление, поэтому согласился лететь один. Джеймс собрал в сумку свои немногочисленные пожитки, которые, по сути, были у них с Хаусом общие, но Уилсон на самолёте, а потому тащит сумку сам. Грегори оставил себе только документы и кошелёк, которые запихнул во внутренний карман куртки. Друзья уселись на сиденья в зале ожидания и молчали. Сейчас у них было время поговорить о чём-то важном, так как до самолёта ещё три часа. Сперва, чтобы избежать неловкого разговора, Хаус предложил пообедать в кафешке. Они обсуждали ленивых официанток с слишком открытой и вызывающей рабочей униформой. «Они по любому разносят еду так медленно только потому, что слишком усердно виляют своими жирными пирожками!» - возмущался Грег, на что Уилсон ответил, что пирожки в меню и впрямь слишком жирные для его нежного желудка. Потом болтали о погоде. Хаус ненавидит скучные и бессмысленные разговоры, но так лучше, чем поднимать щепетильную тему, но на середине фразы ему стало слишком скучно, что он стал готов к любой теме или даже к молчанию, чем обсуждать облака и духоту. Уилсон ещё минут пять пытался вести монолог, из-за чего начал походить на идиота, а потому сдался. Повисло молчание. Обычно, Хаус не любит просто сидеть и ждать, поэтому сам начинает болтать о какой-нибудь неприятной чуши, чтобы все оборачивались на него с неодобрением, а Уилсон бы косился с укором, но сегодня Грег на редкость молчалив. Так продолжалось до тех пока еда в тарелках не закончилась, тогда Уилсон предпринял попытку развеять образовавшуюся между ними неловкость: - Хаус, ты, наверное, не правильно меня… - Я знаю, Уилсон, - перебил его друг. – Просто давай не будем об этом. - А если я хочу поговорить об этом? – почему-то вдруг начал упираться Джеймс. Ему действительно хотелось сказать Грегу правду, но он понимал, что это глупо и жестоко – не к нему – к себе. Перспектива получить отказ не очень-то радовала, а судя по тону Хауса, тот тоже был не готов разрушать их многолетнюю дружбу сегодня. Но сердцу не прикажешь. Уилсон устал постоянно скрывать свои чувства и обманываться фразами, вроде: «Это всего лишь ошибка эмоционально нестабильного мозга». Прошло уже несколько лет, а глупая любовь всё не проходила. Он уже давно не мальчик, чтобы не суметь разобраться в себе и принять восхищение и симпатию за страсть. Ему нужно было высказаться, так как другого способа избавиться от этой любви Джеймс не представлял. - Говори, - неожиданно выдал Хаус. Уилсон посмотрел на него с недоумением. - А я заткну уши. К сожалению, убежать от тебя у меня вряд ли получится. - Ты детсадовец? – не мог не съязвить Уилсон на ребяческую выходку друга, но сдержать улыбку всё же не получилось, а потому напускная строгость больше походила на шутку, чем на укор. Такой Хаус ему больше нравится, чем тот, который молчит, через силу поддерживает скучный разговор и прерывает его попытки исповедоваться короткими и жестокими фразами, без капли эмоций в голосе. – Хаус, я… - Я не слушаю! – он действительно прижал руки к ушам и отвернулся от него. На них начали коситься люди за соседними столиками. - Я же не руку и сердце тебе предлагаю! – уже больше для зрителей, чем для «глухого» Хауса закричал Джеймс. Он знал, что Грег может игнорировать его слова без лишней «помощи», а это ребячество просто способ пошутить и разрядить атмосферу между ними. - Да. Этот этап наших отношений уже пройден. Куда дальше-то? - усмехнулся Хаус, опустив руки на колени. Он наконец-то расслабился и вальяжно развалился на стуле. Шутка подхвачена, значит разговор о чувствах успешно отложен. - Дальше только в постель, - рассмеялся Уилсон, но спустя пару секунд резко напрягся и опустил взгляд в стол. «Ой, да брось, Джими, это же безобидная шутка!» - закатил глаза Хаус. - Спешу тебя разочаровать, но в одной постели мы были только сегодня утром, - всё тем же насмешливым тоном заявил Грег, не давая другу начать воспринимать этот разговор всерьёз. Они и впрямь спали вместе, так как в отеле был всего один номер с двуспальной кроватью. Для храбрости и уверенности, что его тело не отреагирует на близость любимого человека слишком однозначно, Джеймс напился и вырубился, а потому сегодня весь день морщился от яркого света и громких звуков. Уилсон повёлся на провокацию. Опять. - А как же медовый месяц? – с притворным ужасом в голосе поинтересовался Джеймс. Его смущение сменилось наслаждением от хорошей шутки. - А сейчас мы с тобой где? Или тебе подавай Париж? – вот и 100500-ая причина любить Хауса. Его остроумные ответы всегда вызывают улыбку и помогают на время отвлечься от проблем и просто наслаждаться жизнью. - Почему бы и нет? Давай слетаем, как только меня выпишут. Помнится, ты мечтал там побывать, - Уилсон задорно улыбался, но теперь в его глазах пылала уже не скрываемая нежность. У Хауса резко свело челюсть. Для него этот любвеобильный онколог слишком приторный. К его открытому проявлению чувств Грег ещё не успел привыкнуть. Уилсон, кажется, заметил, как нервно дёрнулись у друга скулы. - Это Стейси мечтала, а не я. Париж – мечта каждой новобрачной дуры. Это же город романтики! – Хаус буквально плевался сарказмом на последней фразе. – Я бы съездил на Галапагосы посмотреть на огромных черепах. - Да, помнится, ты собирался туда в отпуск, - припомнил Уилсон. - Я не поехал, - признался тот и опустил взгляд. Весёлость беседы постепенно сходила на нет. - Почему? – Уилсон понимал, что Хаус не хочет отвечать на серьёзные вопросы, но почему-то прямо сейчас ему было очень важно знать ответ. - Да так… - расплывчато пробормотал Грег и начал барабанить пальцами по столу. Когда он так делает, то обычно думает о чём-то. Точно. В тот раз он был занят с пациенткой Кади, которую убивал собственный не рождённый ребёнок. Из-за неё беременность не прервали и пришлось идти сложным и опасным путём, чтобы спасти и женщину, и её ребёнка, так что Хаус опоздал на свой рейс. А потом… видимо, так и не собрался туда вновь. Опять между ними повисло гробовое молчание. Хаус не хотел выходить из своей задумчивости и что-то говорить, а Уилсон просто не знал, что сказать. После неожиданного откровения общаться с другом стало во много раз труднее. Он умел не принимать близко к сердцу его шутки и подколы, но так и не научился переносить его… равнодушие. Хаус отмахивался от его чувств, как от досадной мухи, при этом они его не столько смущали, сколько раздражали. Легко понять, что это означает. Грег знает о них очень давно, так что наловчился их не замечать и вовремя переводить тему. У Уилсона этой возможности не было, а потому он всё ещё не привык к такому Хаусу, который избегает проблем. При этом, что удивительно, Грег не держится с другом на расстоянии, не пытается уйти от него или сбежать от неловкого разговора, он просто чётко проводит границу – не делай этого и не говори того. И Джеймсу это очень помогло. Он хотя бы знал, что Хаус не собирается его бросать. Этого было достаточно. Сомнительно предполагать, что растрави Уилсон перед ним душу, тот бы его оставил одного. Хаус, наверное, просто не стал бы ничего говорить в ответ или свёл бы всё к ворчливым замечаниям и упрёкам. Это как раз в его духе. Но странным было нежелание Грега слушать его, хотя до этого он стойко терпел всё его нытьё по поводу смерти и рассуждения о смысле жизни. Уилсон решил проверить свою теорию: - Я люблю тебя, - в этот раз голос Джеймса не дрожал, а его лицо не выражало смятения. Он был спокоен и собран, так как уверился в собственных чувствах и в реакции на них друга. Признание не казалось ему жизненной необходимостью, так как ответа на него он не получит, но… кто мешает ему излить свои эмоции в слова? Может от этого ему станет легче? - Я знаю, - Хаус не счёл нужным сказать что-то ещё. На его лице читалось недовольство. Он раздражённо отвернул голову и цокнул языком. Как Уилсон и предполагал, Грег не собирается отвечать. И уходить тоже. - Я люблю тебя, - вновь повторил Джеймс, тепло улыбнувшись, и смотря на надувшегося в неудовольствии друга. Тот никак не отреагировал на второе признание, а лишь хмыкнул, показно игнорируя влюблённого идиота. А Уилсон лишь радовался. Этот момент был самым счастливым в его жизни со дня смерти Эмбер. Даже смешно звучит. Тихое признание за уличным столом возле вшивой кафешки обидевшемуся лучшему другу, который всем своим видом показывал, как он недоволен и раздражён, действительно было самым убогим в его жизни, но и самым приятным. И не потому, что осталось без ответа или не принятым, а потому, что Хаус молчал. И не уходил. Он вообще ничего не сделал. Как любит повторять один гениальный диагност: «Все лгут», так что слова не так важны, как действия. Бездействие в этом случае тоже показательно. Хаус не пытается его заткнуть или обидеть, не уходит и даже не смотрит на него. Он ведёт себя как ребёнок, который считает себя слишком взрослым для «телячьих нежностей», и поэтому морщится всякий раз, когда его обнимают или целуют любящие родители. Грег не был против его признания. По крайней мере Уилсон хотел в это верить, так что просто радовался каждой секунде этого странного, но приятного события, когда они с Хаусом понимали друг друга без слов. Он видел, как тот вздрагивает и ёжится под его взглядом, но не счёл нужным это как-то исправить. Сам факт того, что Грег его ещё терпит, хотя всем прекрасно известны его упрямство и вспыльчивость, говорит о том, что он не против, а любовь Уилсона не вызывает в нём отвращения. Это мало – но хоть что-то. Что-то, что давало его дрожащему в необъяснимом трепете и не излитой нежности сердцу надежду. Надежду стать хоть чуточку счастливее. Необъяснимое желание вдруг прикоснуться к любимому человеку захватило всё его существо. Это чувство было чуждо Уилсону. Раньше он никогда не испытывал такого необузданного и неконтролируемого желания сделать шаг вперёд. Джеймс всегда был осторожен и галантен в отношениях, а потому набрасывались, как правило, на него, но в этот миг он, наверное, единственный раз за свою жизнь почувствовал себя одним из тех мужчин, что не способны сдерживать свои эмоциональные порывы. И Уилсон бы обязательно потянулся бы к другу и поцеловал бы его против воли на глазах у толпы, если бы Хаус не встал первым. Он бросил фразу вроде: «Уже скоро самолёт» и заковылял к зданию аэропорта, пока его друг оцепенел от осознания своих внезапных эмоций и того факта, что видимо у него проявилась ещё одна смертельная болезнь, и на этот раз чудесной ремиссии ждать точно не придётся. Он прикрыл лицо руками. Несколько раз тяжело вздохнул, а потом почти побежал за другом, который шёл слишком быстро для калеки, учитывая, что сегодня у него сильнее обычного болела нога. Хаус сбежал от него. От этого осознания Уилсону хотелось заехать самому себе по морде. С другой стороны, он мог бы сам врезать Джеймсу тростью. Его раку это бы всё равно не повредило. Тогда зачем так позорно бежать? Но Уилсон действительно не успел об этом подумать. Хаус свернул в переулок и исчез. Джеймс, не имея желания искать смущённого или злого Грега, просто решил пойти в зал ожидания один. Через полчаса тот вернулся с веткой какой-то цветущей травы, словно вырвал её из ближайшей канавы, и гордо вручил Уилсону, будто олимпийский флаг. На недоумение друга ответил самодовольной улыбкой и словами: - Можешь считать это опоздавшим подарком на первое свидание. - А почему такой… - Уилсон даже не смог подобрать слов, чтобы описать поломанное потрёпанное дурно пахнущее растение. - Какое свидание, такой и подарок, - дерзкая усмешка Хауса в этот миг вызывала только улыбку. Уилсон решил считать этот жест его стороны извинением за позорный побег. - А поцелуй на прощание? – сам не понимая, что несёт, спросил Уилсон. Лишь спустя долгие секунд 5, он вспыхнул лёгким румянцем и со стоном спрятал лицо в ладонях. Он идиот, да? - Не заслужил, - всё с тем же смехом в голосе произносит Хаус, ни капли не смущаясь замешательства друга. – Я с умирающими не целуюсь. Примета плохая. - А если не умирающий, значит можно? – спросил Джеймс с горькой улыбкой. Не факт, что лечение сможет продлить его жизнь, также есть вероятность того, что Хаус выдаст что-то типо: «Все люди, по сути, умирающие. Просто кто-то откидывается раньше, а кто-то позже». Хаус неожиданно замолк и с необычайной серьёзностью задумался над ответом на полушутливый вопрос. Значит, он разгадал, что Уилсон интересовался искренне. Грег всегда безошибочно угадывает его настроение и, иногда, мысли. Это даже пугает. - Я… - начал было тот, словно наконец нашёл, что сказать, но так и не договорил. Прозвучало объявление о прибытии самолёта Уилсона. Ему уже пора было вылетать. Хаус не стал продолжать фразу и лишь одними глазами просигналил другу, что им пора. Они прошли бок о бок несколько шагов в полном молчании. Джеймс не знал, что сказать и не уверен, а доложен ли? Он и так уже наговорил слишком много глупостей из-за того, что перестал скрывать свои чувства, а потому не хотел дальше загонять друга в неловкое положение. Но неожиданно Грегори резко остановился, да так, что Уилсон врезался ему в спину. Потом он развернулся к нему лицом и… улыбнулся? - Поцелуй не обещаю, но обнимашки на прощание подарить могу, - заявил Хаус совершенно невпопад своей манере речи. Его фраза звучала мягко и в ней чувствовалось тепло. Так обычно он общался со своей матерью или с любимой в особенные моменты. Не сказать, чтобы с Уилсоном Хаус всегда был груб, просто у него редко бывает хорошее настроение для подобного. Сейчас же Джеймс был в полном замешательстве, так как не мог понять, что же сделало его таким довольным. Точно не наркотики, так как минуту назад он был в себе и вполне обычным. Хотя… Нет. Уилсон не хотел об этом думать. Ему совершенно не важно, какие намерения у его друга, так как, возможно, это его последний шанс оказаться в желанных объятиях. Это его подкупало, а потому он был готов прыгнуть в омут с головой. Джеймс тоже улыбнулся и сделал короткий шаг, чтобы прижаться к другу вплотную. Его плечи обхватили длинные, но крепкие руки, довольно грубо – по-дружески. Уилсон сказал что-то вроде: «Мы всё равно скоро встретимся», а что было дальше он помнил весьма смутно. Они о чём-то говорили – о сущей ерунде, посмеялись и Джеймс с лёгким сердцем побрёл на самолёт в удивительно хорошем расположении духа, можно даже сказать отличном, особенно если сравнивать с его настроением в последние несколько месяцев. После того дня, когда Хаус провожал его в аэропорту, Уилсон его больше не видел. Через неделю в день выписки из Бостонской клиники со справкой о полном выздоровлении, в палату Уилсону завезли пурпурные гиацинты. Ни записки, ни обратного адреса – ничего. На языке цветов они означали: «Забудь меня». Сказать, что Джеймс волновался – ничего не сказать. Его лучший друг исчез, не сказав ни слова. Уилсон обзвонил все тюрьмы штата и даже искал имя Грегори Хауса в полицейской базе данных, но он до сих пор везде числится мёртвым, а документы у него скорее всего фальшивые. Уилсон раз 100 проклял себя за то, что пытался признаться лучшему другу. Глупо было рассчитывать на то, что лучший диагност страны не заметит его чувств, а раз не предпринял никаких попыток изменить что-то между ними – значит хотел оставить всё, как есть. Надо же было Джеймсу лезть к нему в душу со своими откровениями! Естественно, Хаус не был готов сказать ему «да», так как они друзья и оба мужчины, и «нет», как ни странно, по той же причине. Ему не хотелось разрывать их дружбу. Поэтому Хаус сбежал. Это как раз подходящее время. Уилсон жив и может дальше строить планы на жизнь. Грег – преступник, а потому для него будет лучше сбежать куда-нибудь заграницу, чтобы уже точно больше никогда не встретить лучшего друга, так как даже тюрьма грозила бы ему возможным свиданием с ним. Так будет лучше. Всё же эти чувства – ошибка. Если Хауса не будет рядом, они рано или поздно пройдут. Да, наверняка, Грег тоже об этом думал. Тогда Уилсон вспомнил, что перед прибытием самолёта Хаус подарил ему как-то сорняк, который подозрительно походил на цветок. Грегори любит дарить подарки со скрытым символизмом. Кому как не его лучшему другу знать это. Значит и тот цветок тоже что-то значил. Хаус дарил ему цветы всего дважды в жизни. И оба раза были уже после того, как у Уилсона случилась ремиссия. Букетом пурпурных гиацинтов он хотел сказать другу, чтобы тот не искал его. А тем сорняком… как же называется этот цветок? - По-моему, это амброзия, - с сомнением в голосе пробормотала Адамс, видя, как Уилсон сосредоточенно изучает засохшее растение (Уилсон сохранил его на память, сам толком не понимая, зачем). Как она вошла? Неужели он не заметил стука в дверь? С каких пор у него проблемы со слухом? Девушка принесла ему снимок МРТ, чтобы поинтересоваться его мнением, нет ли у их пациента рака лёгких. Получив нужную консультацию и даже не поинтересовавшись, зачем онкологу засохший сорняк, Адамс ушла, не дослушав благодарности за подсказку. «Взаимная любовь» И всего-то? И это то, что он хотел сказать этим подарком? Он издевается? Решил напоследок посмеяться над чувствами Уилсона? Какая же он…! Джеймс тяжело вздохнул. Кого он обманывает? Если бы Хаус хотел поглумиться над ним, то не упустил бы возможности понаблюдать за делом рук своих, а не всучил бы ему сорняк, чтобы потом свалить куда подальше. А может он вообще не знал о значении этого цветка? Тогда Уилсону было бы ещё обиднее, чем если бы тот издевался. «Ну зачем ты так со мной, Хаус? Зачем ты даёшь мне ложную надежду?» Уилсону хотелось то ли разрыдаться, то ли разозлиться. Примерно также он себя чувствовал на похоронах Хауса. Ему было больно от его смерти и обидно за то, что тот бросил его одного тогда, когда у него больше никого не осталось кроме единственного жестокого, но самого близкого друга. Хаус был единственным человеком в его жизни, который оставался с ним на протяжении многих лет, которого выбросить из неё он был не в силах. Грегори всегда был рядом, хоть, как правило, они и обсуждали лишь его проблемы, но, когда надо, друг умел слушать. Он ценил его и помогал ему. Всё это, конечно, делалось с оглядкой на стиль Хауса – тотальное разрушение всего, чего касается его Божественная длань и не связанное со спасением жизней. Но Уилсон привык к его замашкам, а потому видел его старания и принимал их по достоинству. Джеймс всегда был единственным человеком, который может простить этому гаду всё что угодно всего за несколько искренних слов о чувствах, за пару грубых и несколько жёстких попыток помочь, и за всего один его самый главный и удивительный талант. Восхищение – самое первое положительное чувство, которое Уилсон испытал к Хаусу в своей жизни. Оно всегда чередовалось с, казалось бы, несовместимой с ним жалостью, а потом постепенно переросло в симпатию, которая в последствии превратилась в любовь. Его чувства развивались непоследовательно, странно, даже глупо. Джеймс никогда не любил так… по-детски. Это чувство всегда казалось недоразвитой симпатией к любимой учительнице в начальных классах, которая была глупая, странная, неловкая, но от того не менее замечательная. Хаус, конечно, и близко не был приятным человеком, но… Уилсону предрешено дружить с ублюдками и Грегори среди них был самым главным гадом. Но он хотя бы был честным в самые тяжёлые и грустные моменты. Его поступки всегда искренни и не имеют тройного дна. От Хауса можно ожидать только мелких пакостей и детских шалостей, но он не причинял близким людям боль специально, как и не был способен на неоправданную или излишнюю жестокость. Любовь Уилсона к Хаусу не похожа ни на одно чувство, испытанное им раньше. Она не походила ни на страсть, ни на нежность, ни на заботу, ни на влечение. Как бы парадоксально это не звучало, пока лицо Грега не окажется в нескольких сантиметрах от его собственного, он даже мысли не допустит о том, что друга можно поцеловать, что ему бы хотелось его поцеловать, поэтому долгое время Джеймс считал свои чувства просто игрой гормонов или ошибкой разума. Он думал, что стоит ему найти себе женщину, и всё вернётся на свои места. Так и было, пока они с Сем встречались. Неудовлетворённость и влечение полностью ушли, но чувства остались. Их так легко было принять за что угодно, кроме любви, что Уилсон даже дважды и думать о них не стал, пока Хаус однажды совершенно случайно не упал на него, неудачно оперевшись на больную ногу. Их лица были практически вплотную. Грег зажмурился от острой боли в бедре, а потому Джеймс осмелился безнаказанно пялиться на него с такого близкого расстояния. Он в тот момент даже не смел пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы упрекнуть друга в чём-то, и ни о чём не думал. В голове было пусто, а взгляд словно приклеенный вперился в обветренные сухие потрескавшиеся узкие губы, искривлённые от боли. Только спустя ровно сутки Уилсон осознал, что в тот момент ему страшно хотелось их коснуться губами, почувствовать их тепло, преодолеть эти несчастные сантиметры, отделяющие его от покрытого железным панцирем сердца Хауса. У них всегда так. Вроде бы близко, но в то же время дальше, чем хотелось бы. Вспоминая этот случай, и тысячи подобных ему мелочей, Уилсон даже удивлялся, как не признался в любви раньше. Ведь он так долго и трепетно его… не любил – любит. И, наверное, как и Стейси с Кади, всегда будет любить, потому что не любить Хауса невозможно. Не для тех, кто знает его слишком хорошо. Прошёл ровно 3 месяца с того дня, когда Хаус бросил его одного. Уилсон так и не нашёл себе женщину, да и, честно говоря, не пытался. Он не стал себя мучить очередной ложной надеждой на счастье и беспочвенной верой в то, что в этот-то раз наверняка получится. Его сердце уже давно сделало свой выбор, а потому отпираться и обманывать самого себя было поздно. Уилсон мог бы попробовать вновь, но… ему не подойдёт кто угодно. Ему нужен кто-то особенный. Ему нужна Эмбер. Или Хаус. Подумать только, а в день той злосчастной аварии Уилсон совершенно забыл о том, что его лучший друг чуть не умер раза три точно, а ведь тогда он даже мысли не допускал о том, что тот мог бы умереть. И что бы он тогда делал в этом случае? Чтобы случилось с ним, если бы сразу два самых близких для него человека умерли бы в тот день? Он бы винил во всём себя. За всё: забытый телефон, ночную смену, излишнее потакание капризам Хауса, за то, что отпустил своего идиота-друга пить в одиночестве, что вообще позволял ему это, и никак не пытался пресечь, за то, что был недостаточно внимателен к чувствам Хауса. Он и так всю жизнь винит себя в побеге брата из-за единственного телефонного звонка. Что бы с ним было, если бы на его совести повисли две смерти самых дорогих его сердцу людей? Уилсон не знал и не хотел знать. Ему бесчисленное количество раз хотелось обернуть время вспять, чтобы всё исправить: самому забрать Хауса из бара, уделить достаточно внимания Эмбер и лучшему другу, чтобы их отношения не походили бы на Вторую Мировую, не признаваться одному эгоистичному гаду в любви, стоя на пороге смерти. Уилсон слаб. Он всегда был никчёмным и слабохарактерным, а потому Хаус имел привычку его защищать. Как правило, его забота была оправдана, но признавать это Уилсон не умел и не хотел, так как тот вёл себя слишком по-свински, чтобы чувствовать себя нужным и важным ему в эти моменты. Хаус не умеет проявлять чувства, как нормальные люди, так же, как и не научился жить без наркотиков. Они помогали ему не только справляться с болью физической, но и душевной. Без них он становился слабым и уязвимым. Хаус ненавидел, когда кто-нибудь видел его таким. Он мог принять своего друга в любом состоянии, любые его упрёки, жалобы и оскорбления, мог смотреть на него так же спокойно, как и обычно, в моменты его слабости, но был не в состоянии ему открыться. Это стало самым главным недостатком в жизни лучшего диагноста страны. Поэтому Хаус позорно сбежал от лучшего друга. Он не отверг его, а просто сбежал, по сути, разорвал с ним отношения. То же самое произошло бы, если бы Грегори открыто сказал, что не любит мужчин и Уилсон для него просто друг, пусть и в своей грубой жестокой манере. Так зачем было сбегать? Если только он совсем не это хотел сообщить. Что если его чувства такие же, как у Уилсона? Ведь тогда со Стейси и в начале его отношений с Кади он тоже убегал. Это должно что-то значить, ведь так? Вернее, Джеймс хотел, чтобы это что-то значило. Поэтому отступать он был не намерен, по крайней мере до тех пор, пока его твёрдо не оттолкнут. Для него было несвойственно бороться за своё счастье, цепляться за того, кто хочет от него уйти. Но Хаус был другим. Они слишком долго были вместе, чтобы Уилсон был в состоянии его вот так отпустить. Раньше друг бегал за ним, цеплялся к нему, как банный лист. Теперь его очередь проявить твёрдость. Уилсону уже поздно искать любовь всей своей жизни в другом человеке, поэтому придётся возвращаться к старой. Он так же поступил тогда, когда узнал, что его смерть практически неизбежна. Ему не к кому было больше идти, а потому Джеймс был готов на всё, чтобы друг был с ним в его последние месяцы. Сейчас смерть уже не маячила на горизонте, но приближалась заветная одинокая старость. Она была не многим лучше, а потому выбора у Уилсона опять не осталось. Либо пытаться вновь построить прочные доверительные отношения, либо возвращаться к прежним, уже прошедшим проверку временем. К тому же его чувства к Хаусу так и не изменились. Какой смысл в новой неудачной попытке создать семью, если в конце ему опять будет больно? Гораздо проще вернуться к лучшему другу, который если и не примет его любви, то хотя бы не оттолкнёт. Забавно, что Грегори не слишком жесток к любящим его людям. По крайней мере эти искренние чувства по отношению к нему никогда не являлись для него поводом для насмешек и издевательств. Тот же Чейз всегда бегал за Хаусом хвостиком, но диагност ни разу не пошутил на эту тему, как ни разу за всю их длинную дружбу ни намёка не подал о том, что знал про глупую влюблённость Уилсона в него. Джеймсу просто надоело играть в бесконечные игры Хауса и потакать его капризам. Он бросил его. При том, это решение вряд ли было спонтанным, так как Грег был сильно привязан к лучшему другу. Ему было бы трудно принять факт собственного одиночества. Если только он не готовил себя к этому заранее. А действительно, чем собирался заниматься Хаус, если бы Уилсон умер? Уехал бы куда-то? Или сел бы в тюрьму? Не мог же он просто приехать домой, приставить пистолет к виску и покончить с собой? Хаус – атеист. Он не верит в загробную жизнь, а потому не стает так легко расставаться со своей земной. Даже его психотерапевт говорил, что его пациент человек логики и не мог просто взять и совершить суицид. Значит, Хаус должен был строить планы на будущее. Если он укатил чёрти куда сразу же, как Уилсон скрылся из его поля видимости, то мог вернуться только в свой дом. Но там не было следов его пребывания. Податься куда глаза глядят тоже было не в духе Хауса. Тогда должны же были остаться подсказки. Уилсон целый день убил на то, чтобы попытаться вспомнить детали поведения друга в их путешествии по стране, но так ничего и не выяснил. Всё-таки Хаус первоклассный лжец и вряд ли бы хотел хоть чем-то выдать то, что строил планы на время уже после гибели своего ракового партнёра. Тогда Уилсон пересмотрел всё привезённое из той поездки барахло, которое у них было одно на двоих. У него так и не поднялась рука его выбросить. Он не нашёл ничего важного, даже викодина. Разве что в кармане джинс, которые любил таскать хромоногий байкер, валялась скомканная брошюра с медицинским учреждением в Испании. Чтобы вновь получить лицензию врача, достаточно нарушить пару законов, пройти переаттестацию, и Хаус вновь смог бы работать врачом. Вряд ли он бы стал менять имя в целях безопасности, так что для начала можно было начать с этого. И через неделю Уилсон уже садился на самолёт в Европу, чтобы встретиться с лучшим другом. Но в душе его смутно терзали сомнения. Не слишком ли всё просто? Это же Хаус! От него только и жди подставу. Но если он хотел, чтобы Уилсон нашёл его? Всё же, если прибавить это к теории о том, что Грегори не так равнодушен к чувствам друга, как хочет показать, то было бы не странно, если бы он дал ему выбор: найти его и быть с ним, либо попытаться найти себе спутницу жизни и забыть эгоистичного гада, который его бросил. С другой стороны, почему тогда Хаус вообще сбежал? Они могли бы об этом поговорить и придумать, как поступать дальше с их отношениями. Или ему тоже нужно было время, чтобы всё обдумать? Как и Уилсону, который столько времени мучил себя размышлениями о том, какой он идиот, и нужен ли ему этот сбежавший мизантроп. В итоге Джеймс наконец решился и, пусть на секунду засомневался в своём решении, но не стал поворачивать назад. Он признается ему ещё раз и на этот раз потребует ответа, даже если тот может его ранить. Для него слишком поздно искать альтернативные варианты. Только Хаус был с ним на протяжении многих лет и мог терпеть его мнительность, трусливость, жалость ко всему живому и практически самопожертвенную помощь всем нуждающимся. Они уже не могут друг без друга. У них уже не осталось выбора, если мужчины не хотят всю оставшуюся жизнь провести в одиночестве. Дальше впереди только старость. Уилсон устал падать и разбиваться вдребезги каждый раз, когда у него не получалось построить отношения. Устал каждый раз подпускать других к своему сердцу, чтобы они потом жестоко его за это наказали. Хаус тоже причинил ему много боли, но он хотя бы ни разу не пытался вытолкнуть его из своей жизни. Они оба уже опустились на самое дно жестокой реальности и разбитых надежд. Им уже нечего терять. Дальше только один путь – наверх. Хаус почти не удивился, когда застал лучшего друга, сидящего у порога его съёмной квартиры. Он лишь тяжело вздохнул и впустил его внутрь. Комната была всего одна и небольшая. Двуспальная кровать занимала почти её половину. Хаус привычным жестом кинул сумку на пол, снял обувь, прислонившись к стене, и прошествовал на кухню, не сказав ни слова. Джеймс последовал за ним без приглашения и остановился у дверей, наблюдая за тем, как друг достаёт из одного шкафчика бутылку виски и садится за стол. Он взглядом предложил Уилсону воспользоваться вторым стулом. У Хауса имелся только один стакан, а потому он, видимо, был на двоих, так как кружку с остатками кофе никто мыть не собирался. Грегори привычным жестом бывалого алкоголика опустошил первые 300 грамм напитка, прежде чем смог поднять твёрдый и серьёзный, немного мрачноватый и какой-то убитый взгляд на друга. Тот тоже выпил для храбрости, но так необходимые ему сейчас слова словно застряли в глотке. Он так хотел вновь увидеть Хауса, поговорить с ним о своих чувствах и об их отношениях, но под пристальным взором голубых глаз не мог издать ни звука. Грег смотрел на него хмуро и недовольно. Он либо не хотел его видеть, либо ещё не придумал, как себя с ним вести. В любом случае по нему было видно, что Хаус сегодня вечером будет молчать, как партизан, до тех пор, пока не соберётся с мыслями. Уилсон тоже потерял дар речи, а потому просто молча пил в надежде, что алкоголь развяжет ему язык, но помогало откровенно хреново. У него даже посмотреть в лицо Грегу не получалось. Как только ему хватило храбрости три месяца назад признаться ему в любви? Может из-за близости смерти? Тогда можно ему ещё немного тех ощущений? Он должен был сказать это ещё раз, чтобы Хаус поверил, чтобы решить всё с ним раз и навсегда, чтобы перестать мучиться и страдать от неразделённой любви, чтобы наконец была хоть какая-то определённость, а не сплошные догадки и загадки. Как же Уилсон в этот момент понимал Хауса в его стремлении знать всё. Неопределённость душила, убивала. Хотелось кричать от отчаянья и страха неизвестности. Именно поэтому Уилсон боялся сказать хоть что-то. Он не столько боялся последствий, сколько того, что может сделать Хаус с его чувствами сейчас. Больше всего его страшило равнодушие. Грегори не умел скрывать его. Был крохотный шанс того, что Джеймса бросили именно потому, что не хотели причинить боль безразличием. И это ужасало до дрожи в коленях и недостатка кислорода в лёгких. Но молчание не могло длиться вечно и было прервано, но не Уилсоном. - Я не ненавижу тебя, - пробормотал Хаус хриплым голосом, видимо, прочитав мысли друга. Он-то знал, что чувствует человек напротив, но даже не представлял, какими словами его можно успокоить или хотя бы не ранить ещё сильнее. – И мне на тебя не плевать. И на твои чувства… тоже, - последнее слово он почти выдавил из себя, словно сплёвывал подкатившую к горлу желчь. Его лицо выражало сильное неудовольствие, но при этом, судя по осторожному тону, Хаус действительно пытался не обидеть Уилсона. Он так и не сделал больше ни одного глотка развязывающей язык жидкости и предоставил бутылку в распоряжение другу, которому сейчас очень нужна была поддержка спиртного. – Но я тебя и не люблю, - эту фразу он произнёс, пристально смотря Уилсону в глаза. Тот от неё даже не дёрнулся. Он знал, что Хаус будет говорить прямо, а также и то, что его чувства к нему едва ли будут приняты с распростёртыми объятиями. Уилсон пришёл сюда не за этим. С другой стороны, Грег ещё не закончил свой монолог, а потому он, наконец, оторвался от стакана и терпеливо ждал его следующих слов. Кому как не Джеймсу знать, как тяжело Хаус выражает свои чувства вербально, а потому ему нужно было время. – По крайней мере не так, как я любил до этого, - это предложение Уилсону пришлось ждать куда дольше, чем отказа, но оно того стоило. - И? – наконец смог выдавить из себя Джеймс хоть что-то, тяжело вздохнув. - Если бы мне приходилось выбирать между «люблю» и «не люблю», я бы выбрал последнее, - Хаус смотрел на него пристально, улавливая каждую эмоцию на лице собеседника, в то время как тот вновь опустил взор в пустой стакан. - Я знаю, - Уилсон опять вздохнул, проглотив ком в горле. Он всегда знал это. Но от этого отказ всё равно звучал не менее болезненно. – И ты сбежал, чтобы не говорить мне этого? – он наконец поднял на друга глаза. В них плескалось отчаянье и боль. Хаус не хотел этого видеть, а потому сбежал. Была, конечно, ещё одна причина, но он не собирался ею ни с кем делиться. - Да, - Хаус не врал. Или врал только на половину. Теперь уже не разберёшь. Он слишком в этом хорош. А вывести его на чистую воду почти невозможно. И вроде бы на этом диалог можно заканчивать, вот только Уилсону этого было мало. Он любил слишком долго, а Хаус отталкивает его слишком мягко, чтобы он так легко это принял. - Тогда что именно ты ко мне чувствуешь? – этот вопрос был почти бессмысленным, так как Грег на него не ответит прямо. Но Уилсону нужно было знать ответ, чтобы убить в себе последнюю надежду. И Хаус это тоже знал, а потому обязан был ответить. Но никто не говорил, что это произойдёт скоро. Джеймс его и не торопил. Он отодвинул от себя бутылку – Хаусу она нужнее, встал и прошествовал на кровать, по-хозяйски завалившись на неё и включив телевизор. Уилсон знал, что Грегори даст ему прямой ответ, потому что иначе быть не может. Он не настолько жесток, чтобы играть чувствами друга. Не сказать, чтобы Уилсон хорошо знал испанский, но по крайней мере был в состоянии понять большую часть реплик героев какого-то испанского сериала, но проникнутся их историей у него не получалось. Большая часть его внимания была сосредоточена на том, чтобы услышать звуки, доносящиеся из кухни, если они, конечно, были. Ему даже несколько раз мерещились тяжёлые шаги Хауса, идущего к нему в комнату с приготовленным ответом, и он несколько раз вздрагивал от звуков галдящих на улице людей и проезжающих мимо машин. Но заветных шагов в нужный момент Уилсон так и не услышал – лишь краем глаза заметил высокую фигуру Хауса у дверей в кухню. Он появился там, как призрак, а потому впечатлительный онколог не мог не вздрогнуть. Всё же ему уже не раз мерещились и снились призраки погибших пациентов. Когда Уилсон его заметил, Хаус вздохнул и подошёл к нему вплотную. Друг посмотрел на него испуганным взглядом. Тот вздохнул ещё раз, но уже раздражённо. Он ненавидел, когда вечно дружелюбный, заботливый и весёлый «Мистер Совершенство» делал такое лицо. Но терпеливо промолчал, усевшись рядом и опустив голову на подушки. Он задумчиво смотрел в потолок несколько минут, в то время как его друг считал удары своего слишком громкого сердца, ожидая любой жестокой правды, на которую не скупится так хорошо всеми ненавидимый диагност. - Не думаю, что я люблю тебя, - повторил Хаус вновь, резанув по больному влюблённому сердцу. – Но ты… мне… дорог, - последнее слово было произнесено почти шёпотом, но Уилсон слышал его достаточно чётко. - Я не это хотел услышать! – резко закипел Джеймс со злостью обернувшись к Хаусу. - Я не вру. И не стану тебе врать, - перебил его Хаус своим любимым твёрдым, но спокойным тоном. Не повышая голос, но при этом делая его стальным и холодным, как лезвие. – Я не могу сказать, что презираю тебя или ненавижу. Не скажу и того, что мне плевать на тебя и твою любовь. Ты мне дорог, Уилсон. И мне плевать, что ты об этом думаешь. - Эгоист! – зло засмеялся Уилсон. – Ты не мог бы хоть раз солгать ради меня?! Что тебе это стоит?! Ты же так хорошо лжёшь! Ты просто…! Я ненавижу тебя, Хаус! – он встал с кровати и кричал на всё ещё спокойно лежащего друга. - Нет, любишь, - парировал тот, чуть улыбнувшись. – Успокойся, Уилсон. Если хочешь поговорить по душам, не жди, что я буду лгать. - Конечно! Ты лжёшь по любому поводу! А правду говоришь тогда, когда нормальные люди лгут! В этом же весь ты! – Уилсон был взбешён и на взводе. От злости у него тряслись руки, а Хаус был парадоксально спокоен. Может потому, что не смотрел на пыхтящего Джеймса, мирно изучая потолок? - А ты разве хочешь быть отвергнутым? – улыбнулся сам себе Хаус. – Я ведь не сказал, что… - но потом резко заткнулся. Всё же алкоголь взял своё. Мысль преобразовалась в слова раньше, чем осмыслилась и осудилась трезвым рассудком. Да, трезвость его была несколько сомнительной, но даже пьяный Грег не говорил о своих истинных чувствах, если хорошо их не обдумал и не решил высказать. Уилсону эта незаконченная фраза сказала больше, чем тысячи ехидных замечаний, язвительных упрёков и неискренних шуточек про геев, а потому он застыл, мысленно надеясь, что ему не послышалось. Джеймс верил говорящему о серьёзном Хаусу беспрекословно, так как тот всегда колит и режет своей жестокой правдой направо и налево. Он просто замер, как вкопанный, не веря в только что прочитанное между строк. Хаус, по сути, сказал ему, что у его любви есть… шанс? Грегори говорил, что не любит друга так же, как любил до этого своих женщин, но это не означает, что он не может его полюбить. Означает ли это? - Хаус, ты… - Заткнись! – раздражённо буркнул Хаус с таким лицом, будто только что проглотил лимон. Уилсон на это лишь тепло рассмеялся. - Хаус, я люблю тебя. - Я же просил тебя заткнуться! Или у тебя от переизбытка гормонов счастья уши заложило? – привычно ворчал всем недовольный диагност. Уилсон уже совершенно не обращал на это внимания и довольно уселся рядом с ним на кровать. - Хаус, - ласково позвал его Джеймс. У Грега аж зубы заскрипели то ли от злости, то ли от слащавости, с которой было произнесено его имя. - Что ещё? - Я же от тебя теперь не отстану, - игриво потянул тот - Больно надо! Я же сам за тобой бегал, пока ты пытался от меня отвязаться. - Зато в последний раз сбежал как раз ты. И даже оставил подсказку. Ты хотел, чтобы я нашёл тебя, так? – больше утверждение, чем вопрос. - И? Я хотел дать тебе выбор. Всё же ты имеешь право быть счастливым. Мне надо было раньше тебя отвергнуть, чем ждать, когда ты начнёшь бегать за мной. - То есть, это была проверка? Ты проверял, насколько серьёзны мои чувства тебе? – удивлённо пробормотал Уилсон. – А не мог просто спросить? – теперь он опять начинал злиться. – Как же мне надоели твои глупые эксперименты! Ты как дитё малое. Ты что, вообще не в состоянии вести себя, как взрослый? А те цветы? Ты реально подарил мне амброзию! Ты хоть знал, что она означает?! – опять начал свои нотации Джеймс. - Я же полиглот, - как-то нехотя ответил Хаус. – А она как раз росла неподалёку от аэропорта. - То есть, ты хотел, чтобы я приехал или нет? – совсем уже растерялся Уилсон. Хаус подарил ему два совершенно противоположных по значению подарка. Даже для него это было слишком странно. - Ты увидел то, что хотел увидеть. В этом и суть, - буркнул себе под нос всё ещё недовольный Грег. - То есть я могу считать это за признание? – обрадованно воскликнул Джеймс. – А словесного не будет? - Я же говорил, что не люблю тебя так же, как… - Хорошо, - серьёзно согласился Уилсон. – Но ты меня поцеловать не хочешь? Всё-таки я теперь не умираю. - Все люди умирают, - ожидаемо воспротивился Хаус. - Хаус! – почти притворно возмутился Джеймс. Плевать ему было на ворчание Грега, на поцелуй и на то, что Хаус его не любит так же сильно, как любят его. Главное – у него появилась надежда. И почти оправданная. Если бы Хаус точно был уверен в том, что никогда не сможет возжелать лучшего друга, он бы так и сказал. Значит, шансы Уилсона на взаимную любовь вполне приличные. - Ладно, - раздражённо протянул Хаус, сев на кровати. Он схватил друга за волосы, развернул к себе и грубо поцеловал, но почти сразу же отстранился. – Доволен? Уилсон в шоке уставился на Грега. Его щёки медленно наливались пунцовым, но в глазах мелькнуло разочарование. - Что? – всё ещё возмущённым тоном поинтересовался Хаус. – Я ещё недостаточно оголубел, чтобы делить с тобой постель, так что, если ты недостаточно пьян, чтобы у тебя не встал, на большее не рассчитывай. - …Я пьян, Хаус, - почти жалобно протянул тот с дрожью в голосе. Его руки до сих пор тряслись от неоднозначных ощущений их первого поцелуя, а сердце билось в районе горла. В голове вертелась только одна мысль – он не распробовал Хауса на вкус. Ему мало. И, кажется, всегда будет мало. Губы горели похлеще щёк. Голова кружилась. Кажется, он сейчас упадёт в обморок. Уилсон изо всех сил сжал дрожащие пальцы в кулаки. Нет. Ещё рано. Рано отключаться. По крайней мере до тех пор, пока Хаус его опять не поцеловал. Хаус самодовольно ухмыльнулся, видимо, прочитав мысли Джеймса, отчего тот смущённо опустил взгляд и замер, как мышь перед удавом. Но чёртов Грег не спешил вновь касаться его лица. Всё-таки Хаус – сволочь. Стоило Уилсону хоть немного успокоиться и вновь поднять взгляд, чтобы недовольно упрекнуть уже не друга в нерасторопности, как его вновь схватили за волосы и поцеловали. Джеймс опять впал в ступор, но в этот раз спохватился быстрее и не дал Хаусу отстраниться слишком рано. Тот, на самом деле, не особо-то был против настойчивости Уилсона, а потому прижал его к себе ещё сильнее, приобняв за талию. Он в ответ вздрогнул и резко напрягся, как перед падением или ударом. Хаус успокаивающе положил руки ему на плечи, чуть разминая, и отстранился. Он уже открыл рот, чтобы отпустить очередную шутку про невинность Джеймса и его напряжённость, как тот резко схватил его за рукав, не поднимая на него взгляда, словно говоря: «Заткнись, пожалуйста». На самом деле Хаус был едва ли спокойнее своего бывшего друга, но виду не подавал. Их необычный поцелуй пришёлся ему по душе. Не сказать, что он впервые целует мужчину, но для него в новинку то, что обычное соприкосновение губ может довести человека до состояния Уилсона. - «Мне мало» - поддразнивающим тоном озвучил мысли Уилсона Хаус. Ну, и свои заодно. Тот смутился ещё сильнее, но отдаляться от Грега не стал, а наоборот заглянул ему прямо в глаза. Такое выражение лица друга Хаус видел не раз и не два, но впервые оно было так близко. Его блестящие глаза находились так близко, что сам всеми известный хам и развратник чуть смутился. На него почти никогда не смотрели так. С такой нежностью и… любовью. По спине Хауса пробежал целый рой мурашек. К нему вновь вернулось то почти эфемерное приятное ощущение от заботы Уилсона. Оно невольно пробудило в чёрством сердце даже такого беспринципного гада приступ… желания быть ласковым. Хаус мягко коснулся его растрёпанных волос и осторожно притянул к себе для нового поцелуя. Удивительно, но такое обращение с Уилсоном ему понравилось даже больше. Он так забавно смущается и вздрагивает от незнакомой для мужчины ласки. Хаус чувствует, видит и слышит, как его дыхание ускоряется, а также его сошедшее с ума сердцебиение. Интересно, а у него не будет сердечного приступа от такого-то волнения? Но останавливаться Грег и не собирался, всё ближе и ближе притягивая голову Джеймса к своей, и, смотря ему прямо в глаза, поцеловал осторожно и нежно. Вдруг Уилсон резко отстранился и упал на кровать. Хаус удивлённо посмотрел на его лицо и по привычке пальцами нащупал пульс у шеи. Просто уснул. Ну, не удивительно. Он же в одну харю выжрал почти целую бутылку виски. А с ним Уилсон, к сожалению, всегда был на «вы». Хаус встал, отхлебнул прямо из горла остатки алкоголя, вышел на балкон подышать свежим воздухом и начал гадать, вспомнит ли его друг о том, что произошло сегодня вечером. Если нет, то им придётся устроить ещё один сеанс семейной терапии и тяжёлого разговора по душам, и в этот раз не факт, что Хаус решиться признаться Джеймсу в своих чувствах. А если вспомнит… то Грегори уже никуда не денется от своего доставучего… не друга, может, ухажёра? Для любовника пока рано, хотя… об этом можно подумать и потом, когда этот идиот проснётся. Если не вспомнит, Хаус его пошлёт назад в Америку, ибо нефиг такое забывать. «Так вспомнит или нет?» В последнее время Хаус завёл привычку болтать с собственным разумом. Он редко отвечал сам, а потому Хаусу приходилось озвучивать и себя, и его. Он мысленно сделал ставку на то, что вспомнит. В этот раз ему ответили аналогичной ставкой. Бессмысленно! Какой интерес в одинаковых ставках? Зато Хаус в кои-то веки согласился со своей пресловутой интуицией, которая в его научном понимании зовётся подсознанием. Значит, пора репетировать шутки, которые он пренепременно обязан придумать и озвучить Уилсону с утра. Зато пока можно посидеть в тишине и… - Хаус? – раздалось из комнаты. Какого хрена этот пьянчуга проснулся? - Что? – грубо отозвался Грегори с балкона. Уилсон, чуть пошатываясь, вышел к нему. - И что это было? – спросил тот, приблизившись к перилам и оперевшись на них руками. - Что? – не понял Хаус пристально наблюдая за каждым жестом Джеймса. - Поцелуй. Ты поцеловал меня, - с упрёком в голосе начал Уилсон. - А ты уснул, - парировал Хаус. – Обидно, знаешь ли. Не думал, что я так плохо целуюсь. - Это не… - смутился Джеймс. А потом тяжело вздохнул, прикрыв лицо руками. - Ты хоть помнишь, как мы целовались? Ты был таким напористым… - показательно восхищённо начал преувеличивать факты Хаус. - Ой, не начинай, - раскусил шутку тот. – И? Что это значило? - Ты точно хочешь поговорить об этом сейчас? – скривился Хаус. Опять Джимми-бой ведёт себя слишком серьёзно. - Да. Это важно, - Джеймс внимательно всматривался в лицо собеседника, чтобы придать свои словам веса. Его недавнее смущение как ветром сдуло. Хаус вздохнул. - А что по-твоему это значило? – задал встречный вопрос Грег. - Я хочу узнать твоё мнение, - всё тем же строгим тоном продолжал настаивать тот. - Просто… - Уилсон сделал недовольное лицо. – Ладно! – поднял рука вверх Хаус. – Это был не просто поцелуй. Ясно? - Ты не ответил на мой вопрос. - Да, Господи, Уилсон! Чего ты такой настырный? Ты хочешь, чтобы я сказал это вслух? – Хаус почти орал на всю улицу. – Я не буду с тобой трахаться! – закричал он преувеличительно громко. Немногочисленные ночные прохожие обернулись на них и остановились, видимо, собираясь досмотреть семейную драму двух пожилых геев. – Ну, по крайней мере пока, - добавил он чуть тише. - Хаус! – возмутился Уилсон, забыв, что тоже уже начал кричать. - Что? Я уже много лет Хаус! Что я должен сказать? «Ты мне нравишься»? «Я жить без тебя не могу»? «Останься со мной»? Это слишком банально и сопливо, Уилсон, даже если это правда! – разошедшегося гневной триадой Хауса было не остановить. Уилсон уже начал жалеть, что завёл этот бредовый разговор. Всё же и так было понятно! А ему, дураку, нужны были подтверждения. И теперь они знамениты на пол-улицы. Хаус в состоянии говорить о своих чувствах либо пьяным, либо злым. В последнем состоянии, он сообщит о них не только собеседнику, но и всем окружающим в пределах слышимости его криков. Уилсон затащил злого и недовольного Хауса в квартиру и устроил ему первый в их новых отношениях разбор полётов на пару часов, под конец которого последний мирно уснул. Уилсон, уже порядком выпустивший свой гнев, ласково улыбнулся, смотря на спящего… ещё не любовника, но уже не друга. Почему-то в эту секунду его посетила твёрдая уверенность, что теперь у них всё будет хорошо. - Хаус, - ласково позвал его Уилсон утром. - Заткнись! – выругался раздражённый и невыспавшийся Грег. - Я люблю тебя. - Знаю.