never ever be friends

      Не то чтобы Юнги не мог с этим справиться. Он может. Потому что это не первый раз, когда по собственной глупости он теряет близкого человека. Это не первый раз, когда он позволяет призрачной и совершенно эфемерной надежде отравить собственные мысли. Это не первый раз, когда он обманывается и позволяет себе на мгновение или два поверить в то, чему просто не суждено произойти. Всего на мгновение, но эти мысли, конечно же, намертво отпечатываются в его сознании, как бы старательно он ни изгонял их из себя впоследствии. Одного мгновения, одной мимолетной мысли из разряда «а может» хватает, чтобы вся защита, все бетонные стены, которые Юнги выстраивал вокруг себя, рассыпались, словно сделанные из песка. И может, так оно и есть. Может, Юнги только и умеет, что строить воздушные замки в своей голове, которые всегда рано или поздно развеиваются после первого же более-менее сильного порыва ветра.       Может, сколько бы раз Юнги ни наступал на эти грабли, он просто не может ничему научиться. Что бы он ни пережил, с чем бы ни столкнулся, всего этого недостаточно, чтобы он перестал, наконец, проигрывать самому себе. И каждое новое такое поражение заставляет Юнги потом долгие месяцы собирать себя по кусочкам, вновь склеивать себя воедино, едва ли не учиться дышать и жить заново.        Но все равно. Все равно он продолжает проигрывать в битвах, в которых никогда не собирался участвовать и в которых, скорее всего, никогда и не смог бы победить, раз не был в состоянии предсказать, когда именно будет нанесен первый удар.       Юнги может справиться с последствиями. Именно с последствиями ему и приходится разбираться постоянно, так что, как бы тяжело это ни было, он знает, что ему делать. Он просто не понимает, на самом деле, в чем вообще его проблема. Почему он постоянно позволяет этому происходить? Почему он просто не в силах отличить простую доброту и живое участие от чего-то… другого? Почему, в некоторых словах и жестах он видит то, что просто хочет видеть его глупое и очень упрямое сердце? Почему он сам бросает себя на съедение этой боли?       Насколько же Юнги хочется, чтобы его любили, насколько же одиноким и потерянным он себя чувствует, если постоянно делает это с собой?       У Юнги нет ответов на эти вопросы или же, где-то в глубине души он их знает, но не хочет принимать. Может, поэтому все это продолжает с ним происходить. Потому что что-то в Юнги сломано, и он не хочет ничего с этим делать. Или же ему просто очень не везет. Юнги хотелось бы, действительно, очень хотелось бы верить в последнее.       Иногда Юнги кажется, что он наказывает себя, что его собственное сердце ненавидит его и поэтому постоянно тянется к тем людям, что никогда не смогут согреть его в ответ. Иногда Юнги тоже ненавидит это сердце. За то, что не может его контролировать, за то, что оно сильнее рациональной части его сознания, за то, что оно заставляет Юнги совершать поступки, о которых он должен, но не может жалеть. Юнги ненавидит свое сердце за то, что оно заставляет его быть таким честным, за то, что оно заставляет его пытаться, игнорируя всю ту боль, через которую он уже прошел.       Иногда Юнги кажется, что с его сердцем что-то не так, потому что в отличие от самого Юнги оно совсем не боится раскрошиться в пыль и разбиться вдребезги, врезавшись на полном ходу в бетонные стены реальности.       Сколько Юнги себя помнит, с ним постоянно происходило что-то подобное. Он всегда влюблялся в тех, кто был добр к нему и проявлял заботу и участие, даже если четко понимал, что в этих жестах нет никакой романтической подоплеки. Не сразу, но он научился отличать дружеский интерес от какого-либо иного, но это все равно никак не помогало ему не привязываться. Это никогда не останавливало его глупое сердце и не помогало чувствам не разгораться в нем. Видимо, потому что все в Юнги, даже его чувства – упрямое и прямолинейное.       Юнги никогда не вдавался в дебри психоанализа и не пытался найти этому причину, но если бы он все же постарался, он, скорее всего, пришел бы к выводу, что всему виной его нелегкие подростковые годы. Довольно сложно оказаться геем, будучи учеником очень консервативной школы для мальчиков. Довольно сложно, когда об этом узнают все вокруг. И почти невыносимо, если это происходит самым неподходящим и унизительным из всех возможных способов.       Юнги не очень хочется вспоминать то время, потому что в голове сразу же возникает множество отвратительных и откровенно омерзительных вещей, через которые ему пришлось пройти, а костяшки его пальцев начинают недовольно ныть, слишком часто он раздирал и разбивал их в многочисленных драках, в которые не мог не ввязываться. Если бы в то время он не дрался как обезумевший, если бы он не вел себя так, будто ему совсем нечего терять, скорее всего, сейчас у него действительно ничего не осталось бы. Ни гордости, ни самоуважения, ни личности, которую можно было бы растоптать. Скорее всего, Мин Юнги уже не существовало бы, или он точно не был бы тем, кем является сейчас.       Это был тяжелый и гадкий период в его жизни, но он научил Юнги выживать и бороться за себя. И за это Юнги был очень благодарен ему, когда вырвался из этой преисподней в столицу после окончания старшей школы, потому что этот опыт помог ему довольно легко пережить все волнения, связанные с переездом и адаптацией к новому образу жизни. В новом городе вообще оказывается легче, чем в родном. Юнги, наконец, начинает дышать полной грудью, но привычка ждать подвоха и настороженно относиться к каждому дружелюбному жесту так и остается, от подобного сложно избавиться, если несколько лет проводишь в постоянном напряжении и ожидании только худшего от окружающих. У Юнги уходит много времени, чтобы отучиться воспринимать в штыки любое доброе слово, но он справляется, конечно, он справляется, потому что сердце Юнги гораздо выносливее, чем он сам. И если Юнги не в силах довериться кому-либо, у его сердца нет с этим проблем.       И, возможно, поэтому это и происходит. Возможно, поэтому Юнги продолжает влюбляться, просто потому что его сердце очень хочет кому-то довериться.       В первый раз это случается в той самой злополучной школе, в том самом отвратительном классе, и все заканчивается просто ужасно. Настолько, что годами Юнги запрещает себе вспоминать целые месяцы из того, изменившего все и поделившую его жизнь на до и после года. Настолько, что еще годы он не может заставить себя прикоснуться к клавишам любимого пианино, от которого прежде не мог отлипнуть.       Это первый раз, когда сердце Юнги ошибается, но он не может винить его в этом, потому что и сам Юнги ошибается вместе с ним. Потому что Юнги – подросток, еще совсем ребенок, что он мог знать о людях и мире в то время? Он уже сталкивался тогда с жестокостью, но никогда прежде она не была направлена на него лично, так что, как он мог ожидать чего-то подобного, как он мог предсказать, что все закончится именно так? Он просто сделал то, что делал прежде всегда – бросился в омут с головой, не думая о последствиях, потому что самодовольно и наивно был уверен, что может выдержать все, что сможет справиться со всем в этом мире, ведь, когда ты подросток, ты именно так и думаешь. Что все тебе ни по чем.       И, на самом деле, он справляется, действительно справляется. Если годы не жизни, а выживания, а затем поспешный побег из родного города можно так охарактеризовать. Если разбитую и поломанную психику можно отнести к категории «справился». Если депрессия и панические атаки, с которыми он борется последние годы в старших классах и все обучение в университете, можно причислить к положительным моментам, тогда да. Тогда можно сказать, что Юнги справился. Он выжил и не сломался до конца. Только частично. В каких-то определенных частях, которые до всего этого были для него очень важны, а сейчас он вообще едва может вспомнить, что они существовали.       Поэтому когда это происходит во второй раз, Юнги в ужасе. Когда он вновь влюбляется, он просто не знает, что ему с этим делать. Это такой болезненный и мощный триггер, что Юнги едва не попадает в больницу из-за участившихся панических атак, которые становятся почти настолько же сильными, какими они были в его школьные годы. Но Юнги справляется и с этим. Конечно же, он справляется. Потому что Юнги раздражает само состояние ужаса, что сковывает и подчиняет его себе, заставляя чувствовать себя слабым и беспомощным. Юнги не может позволить ему делать с собой что-то подобное. Не теперь, когда он достаточно взрослый, чтобы справиться с этим. К тому же ему везет. Очень везет, на самом деле.       Этот парень – его сонбэ, который старше Юнги на два курса, и у них всего один общий факультатив, где они, по большей части, и общались. Так что, когда Юнги отстраняется, перестает отвечать на дружелюбные сообщения и посещать занятия по этому предмету, их общение совсем сходит на нет. Они не успевают сблизиться настолько, чтобы подобное поведение Юнги показалось совсем уж оскорбительным или странным, к тому же Юнги уже к тому времени успевает прославиться как нелюдимый и очень замкнутый парень, который всегда держится сам по себе, так что для него совсем не удивительно вести себя подобным образом.       Когда этот парень выпускается и не остается даже минимальной вероятности столкнуться с ним в коридорах или кампусе, Юнги, наконец-то, с облегчением выдыхает, а его сердце вроде как послушно успокаивается через какое-то время. Не сразу, но оно сдается, потому что иного выбора у него просто нет. И Юнги понятия не имеет, что это лишь временное затишье перед бурей, он искреннее верит, что увернулся от пули, не подозревая, что на него несется лавина.       И на самом деле, сложно было бы заранее распознать ее в лице Ю Кихена, его спокойного и также, как и Юнги, не особо общительного одногруппника. Их определяют как-то раз в одну группу для подготовки группового задания, и им приходится взаимодействовать и общаться. И Юнги немного упускает этот момент, но вскоре они действительно начинают разговаривать чаще и проводить больше времени вместе, потому что у них оказываются очень схожие интересы и вкусы во многих аспектах. Они оба любят музыку и могут говорить о ней часами, у них схожее чувство юмора, которое вводит поначалу в ступор людей, что не посчастливилось оказаться с ними впервые в одном помещении рядом. Потому что они могут полчаса с невозмутимыми лицами отпускать саркастичные и едкие замечания относительно друг друга, а после совершенно спокойно отправиться обедать вместе.       И Юнги нравится это, потому что с этим человеком ему комфортно. Кихену он может откровенно высказывать свое мнение, даже если оно не самое лицеприятное, может говорить то, что думает, не фильтруя и не подбирая заранее слов. Не то чтобы Юнги до этого особенно волновался из-за того, что может задеть чьи-то чувства, но, даже если многие из тех, кому пришлось общаться с ним в тот период, не поверят в это, он действительно придерживался определенного рода элементарной вежливости, сковывающей его в плане самовыражения. Так что это хорошее ощущение – иметь возможность говорить с кем-то начистоту и не беспокоиться о том, что его слова могут быть истолкованы неверно. Люди постоянно слышат то, что хотят слышать, поэтому неправильно воспринимают многое из того, что Юнги говорит или делает, и это выматывает – вечно сталкиваться с подобным. Кихен понимает, когда Юнги действительно раздражен и хочет по-настоящему задеть, а когда просто настроен слишком саркастически. И это как-то невольно подкупает, возможно, потому что Юнги уже очень давно не позволял себе при общении с кем-либо действительно просто быть собой.       И поначалу все абсолютно нормально. Поначалу Юнги не видит в Кихене никого кроме как друга, потому что он точно знает – Кихен не заинтересован в подобных отношениях, ему нравятся девушки, и то, что у него не очень хорошо с ними складывается, не значит, будто есть вероятность, что он переключится на парней. Юнги по себе знает, что это не так работает. Так что Юнги чувствует себя в безопасности, впервые за долгие годы у него появляется друг, человек, которому он может довериться и на которого может положиться. Юнги кажется, что он никогда не мог позволить себе полностью на кого-то положиться, он всегда был сам по себе, сколько он себя помнит, поэтому это освежающее и незнакомое ощущение, которое оказывается довольно… приятным.       Так что Юнги не ожидает никакого вероломного предательства от своего сердца. Не ожидает, что оно поступит с ним подобным образом, не ожидает, что оно отнимет у него единственного друга.       Но оно делает это, и это больно. Действительно больно. И так несправедливо, что Юнги хочется выть, свернувшись клубочком на полу собственной ванной, хочется разбивать руки в кровь, как он делал в подростковые годы, нарываясь на драки, хочется плакать и забыться в алкогольном дурмане, чтобы заглушить настойчивый стук этого глупого и слишком громкого сердца.       Но он не делает ничего из этого, потому что это ничего не изменило бы.       Юнги знает собственное упрямое и настырное сердце, и знает, что никакие крики и слезы не убедят его, оно всегда будет глухо к увещеваниям Юнги и всегда будет стремиться к тому, что не может получить. И Юнги не имеет представления, ненавидит ли собственное сердце его или настолько сильно любит.        Юнги не знает, честно, не знает. Но это и не важно, почему оно делает это с ним или почему Юнги позволяет это ему. Это не важно, когда он уже влюблен. Потому что когда ты уже влюблен, назад пути нет.       Понимание приходит к нему в один совершенно обычный день, когда Юнги с трудом разлепляет веки, а голова его наливается свинцом, стоит ему только попытаться оторвать ее от подушки. Он знает, что у него в этот день должны быть пары, но в голове его такой тяжелый туман, что учеба – последнее, о чем он способен думать. Спустя несколько минут мучений и брождений по комнате Юнги сдается, признавая очевидное, откладывает градусник, показывающий температуру гораздо выше нормы, пишет Кихену, что заболел, и закутывается с головой в свое одеяло, чтобы забыться тяжелым и удушливым сном, который не приносит ему облегчения и, кажется, совсем не помогает.       Юнги просыпается второй раз из-за настойчивого и почти что раздраженного громкого стука в дверь своей комнаты в общежитии. Он недовольно морщится, поднимает взъерошенную голову и, прищурившись, смотрит с осуждением на содрогающуюся под ударами входную дверь. В горле противно скребется простуда, а в голове все также стоит туман, поэтому Юнги далеко не с первого раза удается выпутаться из простыней и одеяла и открыть дверь, которая уже начинает угрожающе поскрипывать под натиском визитера.       И Юнги с удивлением хлопает глазами, когда видит перед собой улыбающегося ему Кихена, протягивающего пакет, забитый ярко-рыжими мандаринами. И Юнги не уверен, что именно происходит в его голове, что именно оглушительно громко щелкает в это самое мгновение, но, определенно, каким-то необъяснимым образом это меняет все. Именно в это мгновение он с какой-то безразличной отстраненностью думает, насколько красивая у этого парня улыбка в эту самую секунду, как странно и завораживающе блестят только начинающие таять снежинки, запутавшиеся в его темных волосах, как весело поблескивают его лисьи глаза, что немного хитро прищуриваются, и как же необъяснимо хорошо видеть знакомое лицо сейчас, когда Юнги чувствует себя как никогда разбитым и уязвимым. Это заставляет Юнги впервые за очень, очень долгое время поверить, что он не один в этом мире. Что есть хоть кто-то, кому не все равно.       И этого достаточно. Этих мыслей, что всего за несколько мгновений пролетают в его голове, оказывается более чем достаточно, чтобы разрушить абсолютно все.       Этого хватает, чтобы оставить его опустошенным и пораженным теми подавляющими и давящими ощущениями, что эти мысли приносят вместе с собой. Теми, что всколыхивают и переворачивают душу Юнги, безжалостно выворачивая ее наизнанку и наполняя чувствами, которые мгновенно начинают разрастаться, как какая-то неоперабельная раковая опухоль. И Юнги слишком хорошо знаком со симптомами, чтобы сейчас не распознать их. Поэтому он судорожно хватается за дверную ручку и крепче стискивает ее дрожащими пальцами, чтобы не повалиться ненароком на пол прямо здесь и сейчас. У него очень сильно кружится голова, и он не уверен, что температура имеет к этому какое-то отношение, в нем просто слишком много эмоций, чтобы он мог это вынести.       - Ууу, Юнги, выглядишь так, будто умираешь, - тянет Кихен, бесцеремонно отпихивая его плечом с дороги и, не дожидаясь разрешения войти, по-свойски проходя в комнату. Он оглядывается вокруг и спокойно принимается выкладывать мандарины из пакета в относительно чистую тарелку, которую находит на маленьком столике, заваленном домашней работой Юнги, немытыми чашками и тарелками. – Подожди пока я уйду, ладно? А потом уже умирай, - беспечно улыбаясь, покачивает он головой, и Юнги только и остается, что судорожно сглотнуть больным и пересохшим горлом и поспешно отвести взгляд.       Потому что у него действительно создается такое ощущение, будто он умирает и ничего не может с этим поделать, не может никак это предотвратить, не может остановить собственное падение, потому что, похоже, только что понял, что уже находится посреди полета. Кажется, единственное, что теперь Юнги может сделать – это сгруппироваться в воздухе и надеяться, что переломает не все кости при столкновении с твердой землей. Что его душа переживет это, и эти чувства не выпотрошат ее окончательно.       Юнги остается только надеяться, что он справится с этим. Так же как он справлялся каждый раз до этого.       Юнги остается только надеяться, потому что ничего иного он не может сделать теперь, когда уже влюблен.

***

      Поначалу Юнги не хочет ничего говорить. Отчасти он боится потерять единственного по-настоящему близкого человека, отчасти надеется, что его сердце каким-то образом успокоится и опомнится. Оно никогда прежде этого не делало, но ведь все бывает в первый раз. И Юнги с каким-то отчаянием и обреченностью надеется, что сможет совладать с собственным сердцем, что хотя бы в этот раз, Юнги сможет одержать над ним вверх.       И какое-то время все нормально. Это неудобно, порой больно, порой эти чувства тяжелой гирей тянут Юнги к земле, порой они тисками сжимают его сердце, порой они заставляют его задыхаться, но Юнги привыкает к ним, потому что он выносил и не такое, и эта боль – не самое страшное, что он переживал. Юнги может справиться с этим. У него нет выбора, на самом деле, кроме как справляться со всем, через что его сердце заставляет его проходить.       Так что да, отбрасывая определенный дискомфорт, все нормально настолько, что у Юнги вполне себе получается и дальше быть для Кихена просто другом и ничем большим. И да иногда это больно, но не настолько, как Юнги ожидал, на самом деле.       Они заканчивают университет и каким-то чудом, не иначе, проходят в одну компанию и начинают стажироваться в одном отделе. И это очень хорошо, потому что Юнги сложно адаптироваться и приноровиться к новой обстановке, но с Кихеном все становится немного, но легче. По крайней мере, они могут постоянно прикрывать друг друга и вместе разбираться с кучей документации и особенностями работы в большой компании. И если прежде они не взаимодействовали так часто и много, то теперь они проводят большую часть дня в одном офисе, тесно работая вместе, и это не то чтобы идет Юнги на пользу. Честно говоря, это окончательно разрушает его вместе с последними стенами, что он спешно возводил вокруг своего сердца последние годы, с отчаянием пытаясь оградить и защитить его от чувств к другу.       Юнги окончательно понимает, что для него все кончено, когда, сидя однажды напротив Кихена во время корпоратива и опрокидывая одну стопку за другой, ловит себя на мысли, что очень хочет поцеловать влажно блестящие от выпивки губы этого парня. И даже в своем полупьяном и затуманенном состоянии Юнги отчетливо осознает, что это финиш. Что дальше так просто не может продолжаться. Это не дружба. И как бы сильно Юнги не боялся потерять этого человека, это не повод врать Кихену и делать вид, что он до сих пор может быть ему другом. Юнги, возможно, и не самый хороший человек, не самый нравственный и правильный, но он просто не может обманывать близкого ему человека, не может скрывать от него правду, он не может так поступать с тем, кто доверяет ему. Потому что нет ничего отвратительнее, по мнению Юнги, чем пользоваться чьим-то доверием.       И Юнги ненавидит, просто ненавидит свое глупое и беспощадное сердце, за то, что оно не дает ему врать, хотя бы просто себе. Юнги ненавидит его за то, что оно с ним делает. И, возможно, именно злость на себя и свое сердце толкают его сорвать этот опостылевший пластырь как можно скорее. А, возможно, Юнги просто подсознательно осознает, что ему гораздо тяжелее будет сделать это, если он начнет откладывать этот тяжелый разговор, который только причинит боль всем его участникам. А, может быть, Юнги просто делает то, что делает всегда – идет напролом, потому что уверен, чем быстрее он разобьется на части, тем больше у него будет времени на то, чтобы собрать себя воедино.       На улице уже поздний вечер, когда они прощаются с коллегами и направляются по домам, ночные фонари ярко освещают тротуары, но уже достаточно поздно, чтобы людей на улицах было совсем мало, а машин на дорогах не так уж и много. Юнги стоит прислонившись к забранной стеклом стене автобусной остановки и наблюдает за тем, как свет от фонарей чуть косо подсвечивает профиль сидящего на скамье Кихена, который устало вздыхает, запрокинув голову, взгляд его немного расфокусирован из-за всего того соджу, что он сегодня выпил. И Юнги хотел бы тешить себя надеждой, что завтра парень не будет помнить его слов, но у Кихена хорошая переносимость алкоголя, так что этого не произойдет. Кихен запомнит это и не станет делать вид, будто Юнги не произносил этих слов, которые изменят слишком многое. Кихен ведь тоже довольно честный, не будь он таким, они с Юнги вряд ли понимали бы друг друга настолько хорошо.       - Кихен-а, - зовет Юнги негромко, и он очень удивлен, что голос его настолько спокоен и ровен, словно он и не собирается сейчас разрушить их дружбу, обратить в пыль годы их общения. Будто он не собирается сейчас зазубренным ножом располосовать и свое сердце и сердце Кихена заодно. Кихен вопрошающе поднимает голову и смотрит на него снизу вверх, глаза его в это мгновение кажутся гораздо темнее, чем они являются на самом деле. Юнги поспешно облизывает губы и сжимает начавшие подрагивать руки в кулаки. – Я влюблен в тебя.       Холодный ветер срывает это признание с его губ и уносит куда-то очень далеко, Юнги, серьезно, не хочет знать, куда, лишь бы как можно дальше, туда, где он никогда не сможет вновь его услышать. Потому что это звучит так обреченно, так смиренно, как Юнги никогда не хотел звучать. Никогда в своей жизни. Он звучит так, словно сдается, и даже если это и правда, Юнги все равно не нравится это слышать. Потому что сдаваться – не то, к чему он привык.       Он видит, как медленно расширяются глаза Кихена, видит, как приоткрывается рот парня, как часто он начинает моргать, и, возможно, Юнги не стоит так акцентировать на этом внимание, но его немного коробит, что друг сразу понимает, что именно Юнги имеет в виду и что он мгновенно в это верит. Возможно, Юнги не был таким уж скрытным, как ему хотелось бы думать, или же Кихен действительно знает его очень хорошо, лучше, чем Юнги мог предположить.       Темные глаза Кихена начинают виновато и сочувствующе поблескивать, уголки его губ опускаются, брови хмурятся и во всем его лице настолько отчетливо проступает боль и сожаление, что Юнги не может удержаться и не поморщиться. Он знал, как именно это будет, но все равно, все равно на это действительно невыносимо смотреть. Юнги игнорирует собственное сердце, которое наливается тяжестью и болезненно воет в его груди. Юнги не хочет его сейчас слушать, потому что это из-за него они сейчас в таком положении, из-за него он чувствует, как разрывается на куски, так что оно не имеет права жаловаться, когда Юнги буквально вырезает из своей жизни самого важного для себя человека. Оно просто не имеет на это права.       Юнги судорожно выдыхает и поспешно поднимает глаза к темному небу, на котором не видно ничего, даже звезд. Какие звезды посреди мегаполиса? На что Юнги вообще рассчитывал?       - Юнги… - начинает Кихен, но голос его ломается и обрывается, и Юнги впервые слышит у него эти беспомощные и нерешительные нотки. Кихен никогда прежде не звучал так. И, отчего-то, именно этот факт делает Юнги особенно больно. Это больно – когда человек, который ни в чем не виноват, страдает из-за твоих чувств. – Я не…       - Знаю. Я знаю, что ты не, Кихен, - спокойно, насколько только может, произносит Юнги, вновь с трудом выдыхая. Горло его болезненно сжимается, не пропуская воздух из горящих огнем легких. Это тяжело, тяжелее, чем он думал. Это почти невыносимо. Юнги не хочет смотреть в эти слишком хорошо знакомые глаза, не хочет видеть в них боль и жалость, не хочет замечать вину и сожаление. Он не хочет запоминать Кихена таким. Но он должен это сделать, он задолжал Кихену честность, а правда произносится, глядя в глаза. Поэтому ее так сложно говорить. – Я просто хотел, чтобы ты это знал. Это было бы честно. Ты мой друг, и я не могу тебя больше обманывать, - глядя в глаза своего единственного друга, выдыхает Юнги, и эти слова раздирают ему горло и горечью пропитывают губы, они делают больно не только ему, но и Кихену, который поспешно сжимает трясущиеся пальцы в кулаки.       - Прости, Юнги. Мне очень жаль, - тихо произносит парень, и Юнги кривится в ответ. Потому что Кихен не должен чувствовать себя виноватым, единственный, кто виноват во всем этом бардаке – сам Юнги, потому что не может контролировать свое упрямое сердце. Единственное что сделал Кихен – был добр к Юнги и стал его единственной поддержкой и опорой. Ни в чем больше он не виноват.       - Нет, это мне жаль. Потому что я не… я не могу видеть в тебе только друга, Кихен. И пока это не изменится… не думаю, что смогу общаться с тобой, - Юнги чувствует, как дрожит, пока произносит эти слова, чувствует, как что-то в нем обрывается, когда он смотрит в глаза Кихена, которые начинают как-то отчаянно и лихорадочно поблескивать. Юнги поспешно закусывает до крови губу, потому что ему нужно что-то, что поможет ему хоть немного отвлечься от другой боли, той что раздирает его сердце.       Юнги не знает, сколько именно времени проходит в напряженном и полном сожаления и боли молчании. Юнги не знает, но, по его ощущениям, вечность. Целая вечность, каждая секунда которой разбивает его на кусочки и собирает заново, только для того, чтобы сломать снова.       - Я сделаю это, только потому что ты мой друг, Юнги, и потому что тебе это нужно, - наконец, отвечает Кихен, нервно облизывая губы и опуская влажно поблескивающие глаза. – И потому что я не знаю, как иначе помочь тебе.       Юнги отрывисто кивает и судорожно сглатывает тот удушающий ком, которым встают в горле все его чувства. Юнги остается только надеяться, что со временем ему станет легче, что со временем эти чувства каким-то образом станут меньше и слабее, что однажды ему хотя бы отчасти станет не так больно. Юнги остается только надеяться, что он справится.       И он уверен, что у него получится. Он просто не знает, какой ценой на этот раз.

***

      Чон Хосок довольно забавный паренек. Очень… участливый. Изначально его прикрепляют стажером к Кихену, но их с Юнги столы оказываются совсем рядом и именно Юнги приходится помогать парнишке разбираться со множеством рабочих вопросов.        Чон Хосок довольно странный, по мнению Юнги, потому что даже несмотря на неприветливость и хмурость старшего коллеги, он все равно каждый день продолжает встречать его широкой и радостной улыбкой, всегда называет хеном и не прекращает приглашать пообедать вместе, даже если до сих пор так ни разу и не получил положительного ответа. Очень странный человек.       Чон Хосок, однозначно, чудаковатый парень, все слишком уж дружелюбные и яркие люди кажутся Юнги такими, если не подозрительными. И обычно он находит их довольно неестественными и искусственными, однако Чон Хосок таковым совсем не кажется, что удивительно. Его забота и бьющая ключом энергия не выглядят наигранно, и первое время Юнги очень даже настороженно относится к нему, старая привычка, от которой он не может отделаться даже спустя многие годы, но он довольно быстро привыкает и к дружелюбию парня и к его яркой экспрессии, и даже к слишком громким реакциям на все вокруг. Хотя бы потому что, поняв, что порой Юнги это выматывает, Хосок очень явно старается не надоедать ему, и это, на самом деле, выставляет его более чем в положительном свете. Юнги нравятся люди, которые думают не только о собственном комфорте, но и о чужом. Потому что, в действительности, мало кого беспокоят такие мелочи.       И Юнги не знает точно, откуда, но не нужно быть гением, чтобы понять, что каким-то образом Хосок оказывается в курсе, того, что произошло между Юнги и Кихеном. Это видно по тому, что парень начинает бросать полные беспокойства взгляды на Юнги и время от времени приносить ему кофе из ближайшего автомата, а также постоянно сочувствующе хмурить брови, завидев его, из-за чего Юнги вскоре уже, честно, не знает, куда себя деть от неловкости. И если изначально он переживал, что Хосок может растрепать все, потому что Юнги совсем не хочется портить жизнь Кихену своими чувствами и втягивать его в подобный отвратительный скандал, то теперь он просто хочет, чтобы младший перестал смотреть на него побитым щенком. Юнги чувствует себя действительно жалким под этим взглядом, а это совсем не то, что ему сейчас нужно.       Однако, как бы странно это ни было, но теперь, когда Хосок знает, Юнги чувствует к нему куда больше доверия, чем прежде. Скорее всего, дело в том, что теперь, когда младший знает о нем, что-то настолько личное, это не может не сделать его ближе в сознании Юнги. Странно считать незнакомцем человека, который осведомлен о чем-то насколько важном для тебя, поэтому Юнги перестает мысленно это делать.       А может дело в том, что Хосок ничего не говорит ему. Он, очевидно, знает, что произошло, но ни разу не поднимает эту тему, ни разу не упоминает больше при Юнги Кихена, даже не пытается лезть к Юнги с душевными разговорами и утешениями. Хосок просто старается быть рядом, старается не особо навязчиво приободрить его. И пусть это часто выходит довольно неуклюже, но это ведь и не важно, на самом деле, сами эти попытки заставляются Юнги почувствовать себя совсем немного, но легче.       Поэтому, несмотря на то, что такие люди, как Хосок, слишком яркие и энергичные, обычно не очень нравятся Юнги, он приходит к выводу, что Чон Хосок – хороший парень. Действительно, на удивление, хороший и заботливый человек. И вскоре Юнги заключает, что совсем не против болтать или обедать иногда с этим парнем. Потому что, честно говоря, Юнги кажется, что это не очень хорошая идея – оставаться сейчас совершенно одному в его нынешнем состоянии. Потому что это тяжело. Как бы Юнги ни старался, жить дальше довольно тяжело.       Юнги старается закопать себя в работе, старается не думать о постоянно зудящей и ноющей боли, выворачивающей ему душу, старается игнорировать собственное глухо воющее сердце. Юнги старается не скучать, но это просто невозможно сделать. Потому что Кихен был и остается его лучшим и самым близким другом, человеком, на которого Юнги привык полагаться, и отвыкнуть от его присутствия в собственной жизни не просто тяжело – почти нереально.       Возможно, потому что именно в этот период Юнги как никогда нужно что-то устойчивое и надежное, что-то, что когда-то приносило ему радость и положительные эмоции, он и оказывается в один вечер перед витриной магазина с музыкальными инструментами. И это странное, будоражащее и в то же время вызывающее смятение ощущение, что растекается внутри Юнги, когда он впервые за годы вновь прикасается к черно-белым клавишам пианино. Потому что Юнги как никогда отчетливо вспоминает, как сильно любил играть, и в то же время в его голове слишком ярко вспыхивают образы, из-за которых он перестал это делать.       Но он пересиливает себя. Он заставляет себя купить синтезатор и, несмотря на дрожь в руках, на болезненные воспоминания, чередой мелькающие в его сознании каждый раз, как он видит инструмент, Юнги все равно через силу садится за него каждый вечер и пытается сыграть. Сначала одну или две мелодии, а затем все больше и больше. И поначалу у него ничего не получается: руки не слушаются его, пальцы мажут мимо нужных клавиш, горло отказывается дышать, как надо. Но в этой борьбе с самим собой, что удивительно, Юнги находит некую отдушину. Ему кажется, что если он победит в себе это, переступит через эти отвратительные воспоминания и заберет у них то, что они так несправедливо отобрали у него – его любовь к музыке и пианино, Юнги сможет справиться и пережить свою влюбленность в Кихена. Если он отвоюет одну свою любовь, то потеря второй будет ощущаться не так болезненно и остро.       Юнги не знает, прав он или нет, но ему нужна хоть какая-то цель, хоть какая-то победа, хоть что-то, что вынудит его отвлечься от острой боли и звенящей пустоты в груди, хоть что-то, что выплачет все те слезы, которые Юнги не может из себя выдавить, потому что они обжигающим комом встают у него посреди горла. Юнги нужно хоть что-то, за что можно было бы зацепиться.       Так что Юнги силой воли заставляет свои пальцы двигаться правильно, заставляет себя сосредоточиться на мелодиях, рождающихся из стройных созвучий, а не на своих воспоминаниях из того мерзкого периода его жизни, что не оставил ему ничего кроме глубоких, незаживающих ран на психике и в душе. Юнги заставляет себя вновь полюбить музыку, и ему не приходится прикладывать к этому так много усилий, как он ожидал изначально. В конце концов, его сердце гораздо сильнее самого Юнги и, кажется, оно никогда не переставало любить музыку, это Юнги ограждался от нее долгие, слишком долгие годы.       Вновь перебирая любимые клавиши, Юнги понимает, что это был слишком долгий перерыв, понимает, как сильно, несмотря на всю боль, что причиняет ему музыка до сих пор, он скучал по ней, он понимает, насколько она необходима ему. Всегда была и будет.       Музыка помогает. Возможно, не так эффективно, как Юнги того хотел бы, но, определенно, она делает особенно невыносимые и одинокие вечера не такими уж и паршивыми, заполняя их аккордами и звуками и разрезая давящую тишину в его квартире. А тишина, на самом деле, самое коварное и пугающее, с чем Юнги приходится иметь дело в эти дни. Потому что тишина заставляет его думать, тишина заставляет его вспоминать, тишина заставляет его скучать и снова и снова погружаться в бесконечный и непрерывный водоворот самобичевания и самообвинения, из которого так тяжело впоследствии вынырнуть. Юнги кажется, что тишина заставляет его задыхаться, заставляет тонуть в себе, каким-то иллюзорным образом увеличивает его боль и всю тяжесть произошедшего. Тишина хочет, чтобы он чувствовал себя плохо, и Юнги не может позволить ей добиться своего.       Так что да. Музыка помогает, насколько она только способна помочь ему на данном этапе. Она не делает пустоту в груди Юнги меньше, но она помогает на время забыть о ней или сделать сносной, а это уже более чем потрясающе, по мнению Юнги. Она отгоняет тишину и перекрывает надоедливый шепот мыслей в его голове, которые своими бесконечными попытками понять «почему» не делают ему лучше. Эти мысли только заставляют Юнги ходить по кругу, так и не находя ответов, кроме тех что у него уже есть. А Юнги так устал наворачивать мили по одному и тому же маршруту. Это уже напоминает не стремление разобраться в себе, а просто неиссякаемый поток риторических вопросов, что заевшей песней крутятся у него в голове. И Юнги, конечно, не силен в психологии, но что-то ему подсказывает, что подобное не может очень уж хорошо сказываться на его ментальном здоровье.       Так что, в конце концов, Юнги заставляет себя перестать искать какие-то причины и сакральные смыслы во всем, что с ним происходит. Он решает, что порой не нужно очень уж веских причин для того, чтобы полюбить кого-то, порой это просто происходит. И это понимание не делает легче, оно ничего не меняет, на самом деле, но позволяет Юнги избавиться от кучи надоедливых и бесполезных размышлений и пропустить часы самоанализа, сводя все свои метания к одной простой мысли: иногда тебе просто не везет, и ты влюбляешься в того, кто не в силах тебя полюбить. И единственное, что можно сделать в такой ситуации – смириться и попытаться собрать себя заново, чтобы жить дальше.       Юнги не видит иного выхода и он не знает какой-то универсальной формулы, что помогла бы испарить всю ту боль и пустоту, что он ощущает постоянно. Восстановление это медленный и болезный процесс, и Юнги знает, что ему придется пройти его до конца, ведь несмотря ни на что, Юнги все еще пока совсем не готов сдаваться.

***

      Юнги не уверен точно, сколько проходит времени, он немного запутывается к этому моменту в днях и месяцах, пытаясь просто заставить себя свыкнуться с болью и отсутствием Кихена в его жизни, но он точно знает, что это, казалось бы, незначительное событие происходит примерно в середине рабочей недели. Он не знает, почему так отчетливо запоминает его, учитывая, что все дни в последние месяцы сливаются для него в один монотонный серый росчерк, в котором единственными более-менее яркими красками становятся, что удивительно, Хосок, их очень редкие совместные походы выпить после работы и вечера, проведенные за синтезатором. Юнги не знает, что такого особенного именно в этом совсем непримечательном происшествии, но еще довольно долгое время он не может выкинуть его из головы, совершенно без всякой на то причины.       Он стоит посреди обеденного перерыва в курилке на улице и лениво выпускает в небо сизую струю дыма. Он начал курить еще в старших классах, но бросил после переезда в Сеул, и вот опять вернулся к этому занятию не так давно. Не самая полезная привычка, но это немного помогает и заземляет его, совсем чуть-чуть, но Юнги готов довольствоваться и этими крохами. Потому что чем, если не крохами, Юнги остается довольствоваться?       Юнги точно не знает, почему, но по какой-то причине рядом с ним в этот день стоит Хосок, который чуть морщится от сигаретного дыма, но, что удивительно, не отходит от старшего и продолжает что-то увлеченно рассказывать, размахивая руками. Юнги на довольно приличное время выпал из разговора, поэтому ему тяжело понять, о чем говорит Хосок сейчас, но не похоже, что это так уж важно, и парню вообще нужен собеседник. Кажется, ему совсем не сложно вести их диалог в одностороннем порядке, поэтому Юнги отводит глаза и бездумно скользит взглядом по проходящим мимо людям, спешащим вернуться с обеда в здание их офиса.       Это привычная и совсем неинтересная, на самом деле, картина, которая напоминает Юнги собственные мысли, хаотично, на первый взгляд, но более чем организованно курсирующие в его голове. Это мельтешение перед глазами всегда заставляет Юнги погружаться в состояние сходное с медитативным, и этот раз не становится исключением, Юнги буквально ощущает, как начинает моргать медленнее, а его пальцы наливаться усталой тяжестью. Сегодня он проспал всего четыре часа, потому что к нему в гости вновь нагрянула старая знакомая, бессонница, поэтому Юнги весь день чувствует себя больше мертвым, чем живым.       Юнги чуть заинтересованно склоняет голову набок и невольно смаргивает усталость, когда видит в нескольких метрах от себя довольно клишированную, но все равно забавную сцену. Одна заболтавшаяся по телефону дамочка врезается в высокого и широкоплечего шатена, разливая на его офисный костюм свой кофе. Женщина испуганно взвизгивает и принимается растерянно причитать, пока молодой человек удивленно хлопает глазами и разглядывает огромное кофейное пятно, что стремительно расползается на его груди, уродуя белую мгновение назад рубашку. Двое парней, видимо, друзья потерпевшего, также останавливаются рядом и изумленно смотрят на эту сцену.       - Хен, все в порядке? Не обжегся? – обеспокоенно спрашивает один из парней глубоким и бархатистым голосом, касаясь плеча друга и пытаясь поймать его взгляд.       - Вы разве не можете смотреть куда идете? Это может быть опасно вообще-то! – обращается к женщине другой, светловолосый, низкий парнишка с высоким и звонким голосом. Он воинственно скрещивает руки на груди и щурится, неодобрительно глядя на женщину, которая тут же начинает поспешно извиняться.       - Чимин-а, все хорошо. Это всего лишь случайность, - подает голос пострадавший, обращаясь к другу. – Хорошо, что вы пьете кофе со льдом, - немного неловко хихикает он, поворачиваясь к женщине. – Но будьте осторожны в следующий раз, - поднимает он голову и мягко, успокаивающе улыбается и своему другу и виновнице происшествия.       Юнги как-то заторможено моргает и невольно внимательнее вглядывается в это лицо. Потому что, объективно говоря, оно красиво. Этот человек очень красивый. Даже слишком. Юнги не может видеть четко с такого расстояния, но это и не нужно, у этого человека такая правильная красота, что к ней не нужно приглядываться, чтобы понять, насколько она совершена. Юнги щурится, мельком выхватывая взглядом пухлые губы и небрежно откинутые со лба каштановые волосы, и задумчиво затягивается сигаретой, не отводя глаз от этого человека, который поспешно раскланивается с женщиной, вновь смотрит на испорченную рубашку и расстроено стонет, запрокинув голову, когда виновница происшествия скрывается из виду. Брови его забавно хмурятся, а губы капризно надуваются.       Мило. Это выглядит мило. Юнги не может не признать очевидное. Юнги – гей, но у него редко когда в голове возникают подобные мысли в отношении других мужчин, потому что ему не так уж и важна внешность и обычно он почти не обращает на нее внимания. Но сейчас, в это мгновение, Юнги не уверен, что дело только в привлекательности этого человека. Что-то в его повадках, ужимках делает его очень милым, Юнги не может определить, что именно и это заставляет его испытывать что-то сродни досаде. Потому что Юнги не любит неопределенности.       - Йа, сегодня точно не мой день, - жалуется тем временем парень, всплескивая руками и явно без всякой надежды пытаясь затереть пятно.       - Тебе нужно было заставить ее заплатить за химчистку, хен, - недовольно тянет светловолосый, с беспокойством, поглядывая на друга. Второй парень, высокий брюнет, сочувствующе поглаживает плечо пострадавшего.       - И получать от нее потом звонки? – фыркает шатен, а затем максимально серьезно произносит: - Знаешь, сколько раз меня обливали, только чтобы получить мой номер под видом оплаты химчистки, Чимин-а? Ох, перед этим лицом просто невозможно устоять, - с притворно-тяжелым вздохом качает он головой и выразительно указывает пальцем на собственное лицо.       - Вау, тебе, наверное, так тяжко быть таким красивым, хен, - без всякого выражения в голосе отвечает светловолосый, саркастично приподнимая бровь.       - Еще как, - с готовностью кивает парень и широко усмехается, когда его друг закатывает глаза и качает головой на его бессовестное самовосхваление. – И как в таком виде идти в офис? Ох, надеюсь, это происшествие на оставит пятна на моей репутации, - неожиданно произносит он, оттягивая рубашку и указывая на разводы, а затем, выдержав недолгую паузу, парень разражается громким, икающим смехом, явно крайне довольный своей странной и глупой шуткой. Он настолько доволен, что качает головой, сгибается пополам и бьет себя по коленям, продолжая смеяться. Его друзья также невольно начинают хихикать, глядя на него, потому что у этого парня очень, очень заразительный и узнаваемый смех.       Странный, очень странный смех, и не менее странный парень. Юнги неосознанно закусывает губу, отчетливо ощущая горький привкус табака, который немного отрезвляет и заставляет отвлечься от того странного ощущения, которым медленно, очень осторожно наполняется его грудь. Любопытство. Это любопытство, интерес. И, кажется, Юнги знает, предвестниками чего они могут быть.       - О, это же Сокджин-хен, - Юнги вздрагивает, когда Хосок рядом произносит эти слова. На мгновение или два, Юнги совсем забыл о его присутствии. Он поспешно поворачивается к коллеге и, чуть хмурясь, смотрит на него, медленно выдыхая сизый дым из себя.       - Сокджин-хен? – спрашивает он, чуть склоняя голову набок. И Юнги не знает, зачем именно это спрашивает, в этот момент он даже не задается этим вопросом, потому что эти слова сами собой срываются с его губ, прежде чего он успевает подумать, хочет ли вообще знать ответ, нужен ли он ему. Хосок кивает и неопределенно поводит плечами.       - Да. Ким Сокджин. Он из отдела планирования. Если бы ты ходил на корпоративы, хен, ты бы его знал. Он вообще-то довольно знаменит, - говорит Хосок, чуть улыбаясь и шутливо журя его, на что Юнги никак не реагирует, поэтому младший, вздохнув, продолжает: – Он забавный и с ним очень легко общаться, что странно, он ведь кто-то вроде неофициального заместителя Ким Намджуна, но вообще этим не кичится. Мы договорились, что теперь только он будет курировать мои проекты.       - Вот как, - задумчиво тянет Юнги, вновь затягиваясь сигаретой и пытаясь ее смогом затушить тот заинтересованный огонек, что разгорается в его неугомонном сердце. Шумная троица уже скрылась за дверями компании и если Юнги и провожает ее внимательным взглядом, он никогда не признает этого вслух.       - Хочешь, познакомлю вас, хен? Он действительно хороший парень. Думаю, вы бы поладили, - предлагает Хосок, пытливо заглядывая Юнги в глаза. На лице его отражается искреннее желание наладить социальную жизнь старшего. Точнее разобраться с ее отсутствием.       Юнги щурится и недоверчиво поднимает бровь в ответ на эти слова. Откуда Хосоку вообще знать, с кем Юнги может или не может поладить? К тому же…       - Нет, мы с ним точно не поладим, Хосок-а, - уверенно качает он головой, медленно покручивая почти докуренную сигарету между пальцами. Хосок удивленно и непонимающе поднимает брови, его выразительное лицо превращается в наглядную иллюстрацию слова «недоумение». – Он слишком красивый, - спокойно поясняет Юнги, и он не знает точно, кому именно он это говорит себе или Хосоку.       Потому что больше похоже на предупреждение для самого себя. И судя, по подозрительно притихшему и заинтересованно замершему сердцу, судя по этому, пока еще слабому и несмелому, огоньку, которого уже не пугает дым и слова Юнги, так оно и есть. Юнги стоит остерегаться. Ему стоит быть осторожным. Юнги всегда считал, что с красивыми людьми нужно быть настороже, но, кажется, такие люди, как Ким Сокджин из отдела планирования, опасны для него вдвойне.       - И что это вообще должно значить? – озадаченно всплескивает руками Хосок, нахмурившись. Юнги лишь отрывисто хмыкает, но ничего на это не отвечает.       Он не думает, что Хосок поймет. Пусть Юнги и не знает этого наверняка, но что-то подсказывает ему, что его коллега никогда не влюблялся в кого-то, в кого не должен был влюбляться. Он не сможет понять, что, когда делаешь это из раза в раз, со временем начинаешь распознавать «звоночки», еще задолго до того, как пропадешь окончательно. И Юнги просто хочет разорвать этот порочный круг и перестать, наконец, наступать на одни и те же грабли, игнорируя прямые подсказки и намеки своего сердца в надежде, что симптомы испарятся сами собой. Не испарятся. Они никогда этого не делают.       Красота это одно. К красоте можно привыкнуть. К чему невозможно привыкнуть, так это если с ней в комплекте идет еще и интересная индивидуальность. И Юнги не хочет узнавать применимо ли это к Ким Сокджину или нет. Совсем не хочет.       Юнги отчетливо слышит звон предупреждающих звоночков в своей голове, который подсказывает, что ему лучше не узнавать этого.       Лучше ему не узнавать Ким Сокджина.

***

      Юнги не нравится его новый начальник. И дело вовсе не в том, что Юнги вообще мало кто из людей нравится. В кои-то веки дело совсем не в этом. Пак Ёнхо скользкий, заносчивый и бестолковый тип, и Юнги хватило в свое время всего нескольких разговоров с ним, чтобы это понять, а после Юнги старался избегать его, чтобы не раздражаться лишний раз и не тратить энергию на всяких идиотов. Этот человек не нравился ему, еще когда занимал должность заместителя в их отделе, а в роли начальника он по-настоящему начинает бесить Юнги. А Юнги, вопреки распространенному заблуждению, мало кто из окружающих действительно бесит. На подобные эмоции необходимо растрачивать энергию и силы, а ему просто бывает лень это делать.       Но Пак Ёнхо - особый случай. И Юнги, на самом деле, плевать на то, что этот человек не разбирается в том, что должен делать руководитель и как вообще управлять отделом. Юнги даже все равно, что Пак сам по себе плохой проектировщик, и он не в силах даже элементарно объективно оценить, какой проект заслуживает внимания, а какой нет. Даже на то, что этот человек распределяет большую часть своей бумажной работы между своими сотрудниками, Юнги наплевать. Дело в отношении.       Юнги не нравится, как этот мужчина относится к своим подчиненным. И он имеет в виду даже не себя самого. Ему нет дела до того, что Пак Ёнхо может накричать на него или закатить истерику, если Юнги не соглашается выполнять идиотские задания, исполнение которых не входит в его обязанности. Ему все равно, когда его в наказание заваливают лишней работой или когда его проекты демонстративно заворачивают и высмеивают на собраниях их отдела. Юнги это не особо трогает. Разве что за проекты действительно обидно, как и за время, потраченное на их разработку. Но Юнги переживал вещи гораздо хуже, и он знает, что это просто детский сад, а не полноценный буллинг. Пак Ёнхо все еще думает категориями младшеклассника, поэтому Юнги и подобную «травлю» не может воспринимать серьезно, как и самого Пака, который тратит время на подобные детские игры, тормозя работу всего отдела.       Больше всего Юнги злит то, как Пак Ёнхо относится к его коллегам, потому что у них нет опыта Юнги, и для них каждый день на работе оборачивается настоящим стрессом. К тому же никто из них не заслужил такого отношения и не подписывался терпеть подобное. И Юнги действительно тяжело держать себя в руках, когда начальник начинает разоряться и орать на кого-то из его коллег по какой-то совершенно несущественной причине. И он еще может оставаться спокойным, когда это происходит с кем-то, кого Юнги даже толком не знает, но когда он пытается провернуть что-то подобное с тем же самым Хосоком… Юнги приходится очень крепко сжимать кулаки и зубы, чтобы сдержаться.       Как и в этот раз. Пак Ёнхо залетает в их закуток и кидает папку с документами Хосоку в лицо. Белые листы разлетаются в разные стороны, усыпая рабочий стол Хосока и пол вокруг. Хосок изумленно распахивает глаза и рот, на лице его застывает шок и непонимание. Он поспешно прощается со своим собеседником, с которым разговаривал последние полчаса, и вешает трубку рабочего телефона, настороженно и все еще растерянно глядя на начальника. Юнги сжимает кулаки, с трудом подавляет закипающую внутри него ярость и хмуро переводит взгляд с друга на руководителя.       Пак Ёнхо пренебрежительно поднимает голову и скрещивает руки на груди, прожигая Хосока уничижающим взглядом.       - Ты хотя бы читал то, что мне принес, Хосок-ши? – Хосок часто моргает, явно сбитый с толку такой неожиданной атакой претензиями, он поспешно поджимает губы и сжимает вместе подрагивающие руки. Пак фыркает. – Я, конечно, знал, что ты отучился не в самом лучшем университете, но я надеялся, что у тебя есть хоть какое-то понимание элементарных стандартов. А у тебя даже об этом нет представления. Твоим родителям следовало отправить тебя в университет получше и дать тебе нормальное образование, Хосок-ши. Удивительно, как тебя вообще взяли на эту работу.       И Юнги видит, что эти слова действительно задевают Хосока, потому что его губы на мгновение как-то ломано дергаются, руки сжимаются еще крепче, а глаза становятся пустыми и теряются свой обычный живой и веселый блеск. Хосок тухнет, и видеть подобное все равно что наблюдать за тем, как гаснет солнце – противоестественно и страшно. Так что да, с Юнги достаточно, он не может позволить Хосоку и дальше слушать то, что настолько сильно расстраивает его.       Он встает со своего места и становится перед Пак Ёнхо, который непонимающе хмурится, переводя на него взгляд, явно озадаченный его вмешательством, потому что обычно Юнги не проявляет интереса к тому, что происходит с другими людьми в его отделе. Юнги загораживает Хосока собой и твердо, с едва сдерживаемой яростью смотрит в темные глаза этого существа перед собой.       - Довольно. Я занимался обучением Хосока, так что если у вас есть претензии к оформлению его отчетов, высказывайте их мне, потому что это мой просчет, я не достаточно хорошо натренировал его, - произносит он на удивление спокойным, почти даже ледяным тоном. Пак Ёнхо изумленно вскидывает бровь и скрещивает руки на груди, окидывая Юнги изучающим взором.       - Значит, ты хочешь сказать, Юнги-ши, что теперь каждый раз, когда Чон Хосок будет совершать ошибку, ты будешь отвечать за нее? – издевательски тянет он, ухмыляясь и явно забавляясь этой ситуацией.       - Да, именно так, руководитель Пак, - невозмутимо кивает Юнги, не обращая внимания на судорожный и протестующий вздох Хосока, что слышит позади.       - Что ж, отлично, Юнги-ши, отлично, если ты этого хочешь, почему бы и нет? – хмыкает себе под нос Пак Ёнхо и кивает головой. Он вытягивает шею, чтобы заглянуть за спину Юнги, и обращается к Хосоку. – Как хорошо, когда есть кто-то, кто готов покрывать все твои ошибки, не так ли, Хосок-ши? Очень удобно, - а затем вновь обращается к Юнги. - Зайдешь ко мне в конце рабочего дня, Юнги-ши, у тебя в ближайшие дни будет очень много сверхурочной работы, – он усмехается себе под нос и, одарив их обоих снисходительным взглядом, оставляет одних.       - Хен… тебе не стоило… - нерешительно и виновато опустив голову, произносит Хосок, и Юнги еще никогда не видел этого парня в таком подавленном состоянии.       Если так подумать, кажется, Юнги вообще никогда прежде не видел Хосока подавленным. На него кричали и критиковали, особенно когда он был еще стажером, но никогда Хосока не расстраивало и не задевало это по-настоящему. Хосок всегда оставался улыбчив и энергичен, даже после серьезной головомойки. Но не сейчас, и Юнги кажется это таким неправильным. Так не пойдет. Юнги хмурится и спокойно разворачивается всем телом к младшему.       - Стоило, потому что ты ни в чем не виноват, Хоба. Точно не настолько, чтобы говорить тебе все это, - уверенно проговаривает Юнги.       - Но теперь у тебя будут неприятности, хен, - возражает парень, поднимая, наконец, на старшего грустные и расстроенные глаза. Юнги приподнимает уголки губ в чем-то похожем на улыбку и небрежно пожимает плечами.       - Они бы все равно у меня были. Потому что я – это я. Не из-за тебя, так из-за чего-нибудь другого. Но я не жалею, потому что я не мог позволить ему говорить тебе такое, Хосок-а, - и Юнги действительно просто озвучивает свои мысли, когда произносит все это, поэтому он не ожидает, что эти слова заставят глаза Хосока широко распахнуться и заблестеть. Юнги не совсем уверен, но, кажется, парень тронут, и это осознание заставляет Юнги немного смущенно провести ладонью по шее. Он ведь ничего такого не сделал, с чего этот парень…       И, конечно же, Юнги совсем не ожидает, что Хосок неожиданно встанет и порывисто обнимет его. Юнги удивленно и неловко замирает, застигнутый врасплох этим объятием и совсем не зная, что делать в такой ситуации, поэтому он, немного оправившись от изумления, осторожно похлопывает парня по спине и часто моргает. Хосок обнимает его очень бережно, явно не используя всей той энергии, которой в нем всегда так много, он словно боится сжать Юнги слишком сильно и причинить ему боль, и почему-то эта мысль заставляет Юнги невольно мягко улыбнуться и успокаивающе провести рукой по лопаткам друга. И Юнги ощущает благодарность в этом объятии, ощущает заботу и тепло, определенно, Хосок хорош в чем-то таком. Он умеет передавать людям свое тепло и заставлять улыбаться. И иногда Юнги очень завидует ему, потому что он сам не способен на что-то подобное. Возможно, поэтому его всегда тянет к людям, что умеют заботиться и делиться своим теплом с другими.       - Мой отец – учитель литературы в сельской школе рядом с Кванджу, маме пришлось работать на трех работах, чтобы я мог уехать учиться в Сеул, - тихо произносит Хосок, куда-то в плечо старшему, и на мгновение Юнги замирает, обрабатывая эту информацию, которая наполняет его еще большей злостью по отношению к Пак Ёнхо.       Хосок отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза, губы его растягивает грустная улыбка, но глаза уже медленно наполняются привычным блеском, который невольно успокаивает Юнги. Парень приходит в норму, и это очень хорошо.       – Спасибо, что заступился за меня, хен. Спасибо, что не позволил мне и дальше слушать, как он оскорбляет моих родителей.       Юнги с трудом сглатывает вставший в горле ком и медленно выдыхает, потому что улыбка Хосока в это мгновение такая натянутая и неестественная, что это просто выглядит неправильно. Хосок не должен так выглядеть, просто не должен. И Юнги, на самом деле, не знает, как его приободрить, потому что он вообще очень плох в подобных вещах, поэтому делает то, что, как ему кажется, хотя бы не сделает хуже. Он притягивает Хосока в еще одно объятие и выводит на напряженных плечах парня успокаивающие круги. Хосок как-то удивленно охает, но не вырывается, а просто склоняет голову на плечо своего хена и замирает на несколько мгновений в таком положении. И, видимо, это неловкое объятие работает, потому что вскоре Хосок начинает дышать ровнее, а его тело немного расслабляется.       И прежде, чем отпустить его и немного грубовато похлопать по плечу, Юнги обещает себе, что сделает все, чтобы Пак Ёнхо с позором вышвырнули из этой компании. Юнги обещает себе, что никогда не простит этого человека за то, что он ударил по больному месту его друга. Никогда и ни за что Юнги этого не забудет.

***

      Юнги лавирует между разноцветными клетушками, отделяющими столы его коллег друг от друга, и, нахмурившись, изучает документы, что держит в руках. Он не отводит глаз от бумаг, которые только что распечатал, потому что ему не нужно этого делать, сейчас середина обеденного перерыва, в отделе не осталось никого, а ноги по памяти несут Юнги по слишком хорошо изученному за последние годы маршруту к его столу в самом укромном закутке этого помещения. Юнги любит свой закуток, потому что кроме Хосока, никто в нем его не достает, никто не видит и не слышит Юнги, а он может делать вид, что сам не видит и не слышит никого. Идеально. Поэтому он останавливается как вкопанный, когда в закутке, что должен быть абсолютно безлюден в этот час, его встречает чей-то мягкий, мелодичный голос.       - Эм, простите, вы не можете подсказать, где находится стол Чон Хосока? Он объяснял мне, как пройти, но тут у вас такой лабиринт, не знаю, не свернул ли я куда-нибудь не туда, - у обладателя этого красивого голоса, вырывается немного неловкий смешок, после чего он замолкает, явно ожидая ответа.       Юнги медленно поднимает взор от своих бумаг и удивленно моргает, когда глазам его предстает высокий молодой человек с широкими плечами, узкой талией, и на котором так элегантно и органично сидит совершенно простая офисная рубашка, из нагрудного кармана которой выглядывает удостоверение сотрудника компании, и строгие черные штаны, что создается впечатление, будто этот человек сошел с обложки бизнес-журнала. В каждой руке у него по высокому стакану из какой-то кофейни, и свет из приоткрытого окна очень выгодно подсвечивает идеальные черты его лица, обрамленного темно-каштановыми волосами.       Молодой человек вопросительно приподнимает густые брови, явно не понимая, почему Юнги просто пялится на него пустым и ничего не выражающим взглядом и молчит. И Юнги тоже очень хотел бы знать, почему все никак не может перестать разглядывать этот прямой нос, невероятно пухлые, будто ненастоящие губы и спокойно, но живо поблескивающие, большие глаза. Почему Юнги все никак не может перестать думать, насколько же этот человек оказывается красивее вблизи, гораздо красивее, чем Юнги мог бы представить. Почему на долгое, очень долгое мгновение все в Юнги замирает, когда их взгляды встречаются.       А затем происходит самое ужасное. Этот парень смущенно улыбается и поспешно оглядывается по сторонам, очевидно, чувствуя себя не в своей тарелке. Но даже этой неловкой улыбки хватает. Сердцу Юнги вполне этого хватает, чтобы сбиться с ритма, а затем налиться такой привычной тяжестью, от которой Юнги все еще не успел отвыкнуть. Этого хватает, чтобы огонек, который почти успел затухнуть с последнего раза, когда Юнги видел это лицо, разгорелся вновь, но на этот раз гораздо сильнее и ярче, чем прежде. Настолько ярко, что Юнги кажется будто этот жар опаляет его легкие изнутри, наполняя их тяжелым и горячим воздухом, что комом застревает где-то посреди горла.       Юнги судорожно сглатывает и крепче сжимает бумаги в своих руках. Только не снова. Юнги не хочет этого, не хочет, но его бездушное и безжалостное сердце заставляет его поднять глаза, чтобы скользнуть взглядом по профилю этого парня. И оно опять делает это с ним, Юнги чувствует, как это вновь происходит. Оно опять тянется к человеку, который максимально недоступен для Юнги.       Слишком красивый, слишком вежливый, слишком хороший, слишком… этот парень просто слишком во всех отношениях. Юнги не нужно узнавать его, чтобы понимать это.       Нет, Юнги не может позволить этому случиться. Не может, не тогда, когда в нем еще свежи воспоминания о том, как все закончилось с Кихеном, не тогда, когда он едва-едва смирился с этой болью и научился жить с ней. Не тогда, когда его жизнь только-только пришла к чему-то, что можно назвать нормой.        Почему его сердце делает это с ним? Каждый чертов раз, стоит только Юнги хоть немного расслабиться и перевести дух. Насколько же сильно он хочет любить? Сколько боли еще он должен пережить, чтобы она выжгла из него это желание? Сколько ему еще потакать собственному сердцу, которому плевать на его страдания?       Юнги не может, больше он не может позволять своему сердцу так поступать с ним. Не может и не станет этого делать. Потому что Юнги так устал, так устал проходить через это.       Поэтому Юнги резко выпрямляется и придает своему лицу такое максимально равнодушное и отстраненное выражение, на которое только способен, то, самое, что всегда защищало его и заставляло людей перестать искать с ним общения, которого он старался избежать. Это всегда работало прежде, так что и в этот раз сработает, не так ли?       - Здесь, - произносит Юнги, и голос его звучит так холодно, что даже ему он кажется почти что незнакомым. Парень вздрагивает и непонимающе смотрит на него, его глаза расширяются еще больше и становятся еще красивее, когда он удивлен. Юнги не хочет этого подмечать, но его сердце не спрашивает его и прочно сохраняет эту информацию, чтобы потом подбрасывать этот образ в виде всплывающего воспоминания в самые непредсказуемые моменты. – Его стол здесь, - поясняет Юнги, указывая пальцем на соседний со своим стол, украшенный разноцветными папками, стикерами и прочей канцелярий, которую Хосок накупил на свои средства.       Парень изумленно моргает, затем переводит взгляд на указанный стол и широко улыбается очень красивой, почти чарующей улыбкой, которая заставляет его глаза засветиться ярче, а Юнги поспешно сглотнуть и отвести глаза. Потому что последнее, что он должен делать, раз уж решил не связываться с этим парнем – это очаровываться его улыбкой.       - Я должен был догадаться, - произносит гость, явно обращаясь к самому себе, но, будто спохватившись, он тут же поворачивается обратно к Юнги и вежливо улыбается уже ему и чуть склоняет голову в благодарном жесте. – Спасибо. Хосок попросил подождать его здесь. Мы договорились выпить вместе кофе, - он демонстративно приподнимает стаканы в воздух для наглядности. Юнги равнодушно прослеживает взглядом это движение. – Обещаю, что не буду тут шпионить в вашем отделе или что-то красть. Честное-пречестное слово, - качает парень головой и делает большие глаза. Уголки губ его приподнимаются, едва сдерживая озорную улыбку.       Юнги хочется сказать, что именно это вор и сказал бы, и что теперь у него появились определенные сомнения, но он этого не делает. Потому что это не то, что Юнги должен делать. Он, определенно, должен держаться подальше от этого парня. Потому что он опасен. Юнги даже не хочет узнавать, насколько на самом деле этот парень может быть для него опасен, раз от одной его улыбки, что-то внутри Юнги словно покрывается трещинами. Может, это его внутренние стены, которые он только-только отстроил заново?       Так что Юнги просто смеряет его самым незаинтересованным взглядом, на который только способен сейчас, и невозмутимо огибает, чтобы подойти к своему столу и оставить на нем уже немного помятые бумаги. Он слышит позади себя удивленный выдох и скрип ботинок, будто парень резко разворачивается на месте. Затылком Юнги ощущает на себе чужой взгляд, но упрямо не поворачивает головы. Краем глаза, он подмечает, как молодой человек ставит оба стакана на стол Хосока и вновь разворачивается к нему лицом.       - Кстати, я из планирования. Меня зовут Ким Сокджин.       Юнги не хочет этого, но все равно его голова сама собой поворачивается на звук этого голоса, словно повинуюсь зову волшебной флейты, словно в этом голосе есть какая-то магнетическая сила. И Юнги видит перед собой приветливую и очаровательную улыбку, которой, наверняка, невозможно не улыбнуться в ответ. Но Юнги справляется. Конечно же, он справляется, как делает это всегда. Вопреки желанию сердца, вопреки всему, он справляется, и на лице его не двигается ни единый мускул.       Взгляд его медленно опускается на протянутую ему широкую ладонь. Странно, пальцы парня, будто немного искривлены. Юнги не знает, зачем запоминает эту деталь, но он запоминает, и это выходит почти автоматически.       - Ага. Отлично. Хосок скоро придет. Не шуми здесь, мне нужно работать, - равнодушно кидает Юнги и отворачивается, игнорируя протянутую ему руку. Он неторопливо усаживается за свой стол, делая вид, что не замечает непонимающего и озадаченного взгляда, каким его провожает Ким Сокджин, и принимается разбирать свои бумаги, не глядя больше в сторону посетителя.       Ким Сокджин еще несколько мгновений неловко стоит с протянутой рукой, но затем спешно опускает ее и смущенно проводит ладонью по волосам, откидывая челку со лба. Лицо его хмурится, а сам он чуть склоняет голову набок, на лице его отчетливо отражается замешательство, но он больше не пытается завязать с Юнги разговор, и Юнги очень благодарен ему за это. У него уходит очень много сил на игнорирование этого парня, и, если бы он продолжил говорить, Юнги, скорее всего, просто сбежал бы куда-нибудь в подсобку и заперся там до конца обеденного перерыва. А Юнги не хочет этого делать. В подсобке пыльно и темно.       Так что они проводят довольно неловкие несколько минут в напряженной и некомфортной тишине, поэтому, когда в отдел поспешно вбегает с извинениями Хосок, не только Ким Сокджин выдыхает с облегчением. Для Юнги эти минуты также растянулись в бесконечность.       Сокджин с Хосоком болтают о всяких мелочах до конца обеденного перерыва, и, несмотря на то, что мягкий голос Ким Сокджина довольно сильно отвлекает Юнги от его проекта, знакомый звук смеха Хосока немного помогает ему противостоять этому новому очень мощному отвлекающему фактору. Когда, Сокджин, посмотрев на настенные часы, спрыгивает со стола Хосока, на котором просидел все это время, и собирается уходить, Юнги, видимо, оттого, что невольно слишком сильно сосредоточился на его голосе, слышит едва слышный шепот парня, с которым он обращается к Хосоку, отведя его в сторону:       - Слушай, Хосок-а, я как-то успел насолить твоему соседу? – спрашивает Сокджин, и надо отдать ему должное он действительно старается звучать очень тихо. И Юнги, скорее всего, не услышал бы этого, если бы был так погружен в свою работу, как изображал. Хосок молчит какое-то время, и Юнги буквально кожей чувствует его взгляд на себе, но все равно не поднимает голову и продолжает невозмутимо что-то печатать на компьютере. Он сам, на самом деле, не знает, что, потому что буквы немного расплываются у него перед глазами. – Он… Кажется, я ему не очень нравлюсь? Просто, если я сделал что-то… - обеспокоенно и растеряно продолжает Сокджин, но Хосок поспешно прерывает его.       - О, не переживай, хен, уверен, дело не в тебе, - у него получается не так тихо, как у Сокджина, и его слова слышно гораздо отчетливее, Юнги даже не приходится сильно напрягаться, чтобы разобрать их. – Юнги-хен он… просто не очень хорош в общении с незнакомыми людьми. Ты тут ни при чем. Как ты можешь ему не нравиться, хен, если вы впервые увиделись сегодня?       - В самом деле? – с явным сомнением в голосе произносит Сокджин.       И когда они оба оставляют Юнги совсем одного в его закутке, он, наконец, судорожно выдыхает весь воздух из легких, устало закрывает глаза и опускает голову. Его сердце выстукивает в груди слишком хорошо знакомый ему рваный и взволнованный, полный предвкушения ритм, заставляя кровь струиться быстрее по его венам. Юнги закусывает нижнюю губу и сжимает руки в кулаки. Это не хорошо. Он даже не знает этого парня. А что с ним будет, если он его узнает?       Юнги не понимает, что в этом парне такого особенного, что именно заставляет его сердце вести себя еще своевольнее и необузданнее, чем обычно. Никогда прежде его сердце не очаровывалось кем-то настолько быстро и очевидно, обычно оно пыталось скрыть свои симпатии, хотя бы на какое-то время, обычно оно хоть немного, но колебалось, но не сейчас. Это похоже на почти мгновенную капитуляцию или, по крайней мере, полную готовность к ней. И Юнги не понимает, почему, и не хочет понимать, на самом деле, потому что отчетливо осознает – это понимание сломает его. Что-то в этом парне сломает Юнги окончательно. Может, именно Ким Сокджин и есть та последняя черта, та капля, что переполнит чашу всей той боли, что Юнги в состоянии вынести?       Юнги не станет этого узнавать. Он сделает все, чтобы не узнать этого. Потому что Юнги может вынести многое, но не всё. Однозначно, не всё. И Ким Сокджина он не вынесет. Юнги интуитивно чувствует это, чувствует в том ровном и уверенном огне, что загорается в его груди. Юнги чувствует, что это что-то большее, совсем не то, с чем он сталкивался прежде.       Но он справится. Конечно, он справится с этим.       Юнги должен справиться.       И в этот раз он должен оградить себя от того, что еще не произошло. Но точно произойдет, если Юнги позволит этим чувствам прорасти в себе, позволит своему сердцу в очередной раз одержать над собой вверх. Это будет последний раз. Что-то подсказывает Юнги, что это будет последний раз.       Если он позволит себе снова влюбиться, это будет его последний раз. Больше он не сможет собрать себя по кусочкам, Юнги сомневается, что у него останутся на это силы.       Так что он должен держаться подальше от этого парня, он не должен сближаться с Ким Сокджином и уж тем более становиться с ним друзьями, как того хочет Хосок.       Потому что ему Юнги точно никогда не сможет быть другом.