Государевы люди

Небылица в лицах, небывальщина, Да небывальщина, да неслыхальщина… Это что же, братцы, за диво дивное, Это что же, братцы, за чудо чудное? Как случилось однажды удумать мне Сочинить побасёнку скоромную Как про Федьку того да Басманова Да Малюту того да Скуратова, Как случилось меж ними скоромное Да перед самой пред казнию федькиной. И ничего-то не думал я более, И ничего-то я более не замыслил. А как взялся я да записывать Да побасёнку ту да скоромную, Перо острое да очинивши, Бумагу белую да уготовивши, Так явился мне Григорий Лукьянович То ль во сне, то ли въяве — не понял я, — И наказал он мне строго-настрого Не побасёнку писать лишь скоромную, А про житие его писать да всю правду-от, Да про супругу его разлюбезную, Про разлюбезную Матрёну Ивановну, Да про дочек его про любимыих. А и с Федькой-то, с Федькой Басмановым Житие было вовсе иное У Григория-то у Лукьяныча, Никакой не казнию оно кончилось, И пусть было сие не в тех летописях, К коим стар и млад у нас привыкшие, А видать, Русь Святая хоть единая, Да отражается сколько-то по-разному В мирах схожих, а всё же различныих. Но сие уж материя мудрёная, Тут, поди, и философы заморские Разъяснить ничего да не смогут-от. А как велел мне Григорий Лукьянович, Так Григория Лукьяныча нешто ослушаешься? Перед ним да вся Русь трепетала-от При царе-батюшке Иване Васильевиче! И как начал писать да о житии его я Да ту правду, что он мне заповедал, Так бумаги измарал кипу цельную Да сломал перьев вострых целый ворох, Будто в битве лютой — копий да стрел калёных. И уж думал я, что всё исполнил-от, Да как явился мне вслед за Григорием Лукьянычем Ой да зять его, да царь Борис Фёдорович. И велел мне тоже Борис Фёдорыч, И наказал он мне да строго-настрого Да всю правду о нём да поведать-от, Да не токмо ту, что в тех летописях, Что и стар и млад у нас ведают, А и ту, что была в ином отражении Да Руси Святой, в иной истории. И перемарал я вновь бумаги кипу, И сломал я снова ворох перьев вострых, А ещё пересказал не всё-то вовсе, Что пересказать мне было велено. А как встанет за плечом Григорий Лукьянович, Так Григория Лукьяныча не ослушаешься, Просидишь напролёт да всю ноченьку, По наказу его всё записывая! А Борис-то Фёдорыч и не суров хоть с виду, А как накажет — не ослушаешься такоже, И хоть вроде и наказывал он помягше, Чем да тесть его, Григорий Лукьянович, А как накажет — так и вновь просидишь всю ноченьку, По наказу его такоже записывая. Ой да дело это мудрёное, Да Руси Святой отражения, Что хоть схожи, а всё ж и различныи! Небылица в лицах, небывальщина, Да небывальщина, да неслыхальщина. А по небу у нас, братцы, медведь летит, А медведь летит да хвостом вертит. А как курочка у нас да гнездо свила, Поросёнок у нас да яичко снёс. А сидеть мне по наказу да Григория Лукьяныча, А и такоже царя Бориса Фёдорыча, Да исписывать бумагу за бумагою, Об отражениях Руси Святой да записывая, Да о том, что было да не в наших летописях. А на этом перо уж ломается, А бумага с чернилами да кончаются, А и свечка уже прогорает-от, А и солнце красное на небе всходит. И пока что на этом ставлю точку я, А приложить бы печать да сургучную, А заместо неё поставлю кляксу жирную. Буду ждать дальнейших указаний-то От Григория Лукьяныча да Бориса Фёдорыча, А и надеяться, что будут они скоро, А хоть скоро — да всё же не сегодня, Потому что уж нынешнею-то ноченькой И бумага, и чернила уж кончились, А и перья уже все сломалися, А и свечка уже прогорела вся. И на этом — ещё клякса жирная А заместо печати да сургучной.