Сердце улиц

      Мне так хотелось держать тебя в своих руках вечно. Чувствовать, ощущать, биться, дышать и жить только тобой. Твоими улыбками - такими яркими, теплыми и невероятно прекрасными. Твоими глазами - глубокими, чистыми, мудрыми и чуть усталыми. Твоим голосом - мягким, спокойным, от которого на душе мгновенно воцаряется то невероятное ощущение защищенности и любви. Твоим дыханием - жарким, огненным, согревающим. Твоими руками - сильными, крепкими и уверенными.       Твоими… Нет, нашими общими шрамами. Их так много, что не перечесть. И не только на коже, но и под ней; под самыми нашими сердцами - там столько рубцов, столько скрытых и незаметных для врачей и друзей кровотечений. Их видим только мы, и только мы сможем их залечить. Но нужно ли? Да и, признаемся честно, любовь моя, можем ли мы избавиться от них в полной мере? Чем? Прикосновениями и словами, слезами и объятиями?       Я смотрю на тебя и вижу в глазах твоих ответ. Ты знаешь. Ты всегда все знаешь, а я… А я, как обычно, могу лишь догадываться и идти вслед за тобой, телом своим, душой своей прикрывая твою сильную спину. Ты не требуешь и не просишь меня об этом, но я так хочу. Ты злишься, кричишь, срываешься, потому что не любишь, когда я чем-то жертвую ради нас. Но ты ведь тоже отдаешь все, ничего не принимая в ответ. Почему я не могу так сделать, а?       Почему, черт подери, Нацу? Почему я должна видеть, как тебе больно и одиноко, и ничего не делать, не помогать, не кричать вместе с тобой? Я ведь готова! Я всегда готова разорвать саму себя на куски, разбить на мириады осколков ради тебя и твоих серых глаз. Так прими это, наконец, проклятый эгоист!       Детский плач. Я вижу, как ты дергаешься и с видом волка, защищающего свою семью, оборачиваешься к нам. Ты ненавидишь, когда плачет твой сын. Ведь он всегда должен смеяться, верно? Ему не должно быть грустно или больно. Но так нельзя. И ты это знаешь. И я знаю. И наше дитя тоже. Поэтому этот крохотный упрямец на моих руках сердито ударяет меня в грудь своим кулаком, а я тихо смеюсь его горячности и мягко раскачиваю на руках. Он затихает, и я улыбаюсь тебе, а ты расслабляешься. Опасности нет, клыки и когти можно прятать.       - Зря я вас с собой потащил, - вздыхаешь ты, а я хочу тебя пнуть.       - Ты знаешь, что я тебе скажу, Драгнил, - в моем голосе отчетливо слышна злая укоризна. - Поэтому заткнись и веди.       - Знаю, - легкая обида проскальзывает на твоем красивом лице, и ты так похож на ребенка, что я тихо усмехаюсь, идя рядом с тобой по залитой тусклым светом фонарей дорожке из ровных, потускневших от времени и занесенных землей и пылью камней.       - Смотри, - я покорно поднимаю глаза, и вижу перед собой аккуратное двухэтажное здание с выбитыми окнами, да посеревшими, обросшими плющом стенами. Непокорное растение, не сдерживаемое руками садовника, жадно забралось на покатую крышу, обвилось вокруг и, кажется, стало забираться внутрь одной из комнат второго этажа сквозь приоткрытую раму.       Дом твоих родителей. Грандина отдала тебе ключи от него уже очень давно, но ты решился приехать сюда только сейчас, спустя почти два года после нашей главной победы над собственными страхами и судьбой.       - Мне тут нравится, - говорю я, и мне, правда, хочется тут жить. Не в квартире, что затеряна где-то в недрах нашего с тобой города, не в гильдии, а здесь. В этом небольшом уголке спокойствия, расположенном почти у самого океана. Здесь красиво, свободно, и у горизонта нет края. Каждый день я буду выходить на балкон и смотреть, как ты играешь с сыном в футбол во дворе, как вы вдвоем пытаетесь снять с дерева незнамо как забравшегося на него Хэппи, как ты будешь учить его водить машину, а потом - стрелять по бутылкам. Ты ведь будешь это делать, я знаю. А я буду запрещать. А вы - два несносных мальчишки - будете мне противоречить. Из тебя выйдет хороший отец, Нацу.       А из меня - замечательная мать.       Ты идешь вперед, выискивая что-то глазами. И я знаю, что именно, поэтому ищу вместе с тобой. Где-то там, чуть подальше - ограждены невысоким забором два дерева. Вишни. Уже отцветшие, и между ними насыпан небольшой холм, заросший пожухлой под гнетом осени травой и крохотными белыми цветами.       - Отец.       Ты замираешь и, кажется, даже дышать перестаешь. Я чувствую твою нерешительность, вместе с тобой переживаю твои сомнения и легкую, тянущую тоску, смешанную с мелкими всплесками застаревшей боли. Твои столь давно уже зарубцевавшиеся шрамы начинают зудеть где-то у самого сердца.       Я первой ступаю под своды сакур. Их голые ветви причудливо сплетаются над нашими с сыном головами, зарешечивая закатное небо. Красивое место.       - Спасибо, - шепчу я, почтительно склонив голову перед пустой могилой. Ты говорил, что здесь нет тела. Его так и не нашли, поэтому под этим холмом хранятся лишь воспоминания. Фантом, призрак твоего отца, но и этого достаточно. Может, так даже лучше. Боль не так сильна.       - Спасибо, пап, - твой голос непривычно тих. Ты становишься рядом и обнимаешь рукой мои плечи. И так тепло, так правильно, что я просто закрываю глаза и слушаю негромкие напевы ветра и биение твоего сильного сердца.       Мы теряемся во времени, стоя у могилы твоей памяти. Молча думаем о том, кем для каждого из нас являлся Игнил. Для тебя - отцом. Для меня - спасением. И лишь когда ребенок на моих руках ворочается, мы отмираем, и секунды вновь начинают плавно скользить по своим делам.       - Надо его уложить, - тихо говоришь ты. Я киваю, и мы идем к машине, где на заднем сидении о чем-то тихо переговариваются Венди и ее мать. Я уже хочу сесть на свое место, как ты кладешь руку на мое плечо и отрицательно качаешь головой.       - Нацу?       - Приглядите за ним? - спрашиваешь ты, и Венди с готовностью протягивает тонкие руки, чтобы забрать у меня сына. Ей так нравится с ним возиться, едва ли не больше, чем нам с тобой. Она любит его. Она любит тебя. Нашу семью. Огромную, на самом деле, шумную и безумную семью. Как и я. - Пойдем?       - Что ты опять задумал? - в моем голосе явно слышно подозрение. Ведь ты можешь быть очень и очень непредсказуемым. - Если ты опять хочешь с…       - Не опошляй момент, - смеешься ты, утягивая меня в сторону крыльца. Ступени скрипят под нашими ногами, а дверь отворяется лишь с третьего раза - замок успел знатно проржаветь за все эти годы. - Сюда.       Внутри пахнет плесенью, пылью, деревом и влагой. Темно. Но я следую за тобой, а ты держишь мою руку, не давая оступиться. Мы идем наверх по широким ступеням, потом по небольшому коридору, соединяющему три довольно просторных комнаты. Здесь, наверное, были светлые стены, стояли цветы или какие-нибудь безделушки, валялись игрушки.       - Здесь была моя спальня, - в твоем голосе столько тепла, что я улыбаюсь, представляя, как по некогда светлому дому бегает тот самый мальчишка с фотографии, обнимающий большого плюшевого дракона и любящий отцовские сказки на ночь.       - А тут?       - А это кабинет Игнила, - ты как-то неловко передергиваешь плечами. - Ну и, по сути, его спальня, - твой голос полон насмешки. - Он спал на своем столе гораздо чаще, чем в собственной постели, чертов трудоголик.       Я смеюсь, и эхо разносит этот звук по пустому дому.       - Мы пришли, Лу, - ты тянешь меня в сторону лестницы, ведущей на крышу. Я удивленно моргаю.       - Ты шутишь?       - Боже, женщина, - ты наигранно закатываешь глаза и всплескиваешь руками. Дитя малое, честное слово, - не столь давно ты под пули бросалась, а теперь боишься на крышу залезть?       - Падать высоко, - с досадой фыркаю я, прекрасно зная, что ты пытаешься взять меня на слабо. Ох, Драгнил, сам напрашиваешься же. За язык тебя никто не тянет. Я же залезу туда.       - А будешь падать, - говоришь ты, протягивая мне руку совсем как тогда, в нашу первую встречу, - я поймаю.       - Ловлю на слове.       Мы взбираемся по хлипкой конструкции наверх. Затягиваешь меня на крышу, прижимаешь к себе, чтобы не дать мне той самой возможности упасть. Ловишь еще тогда, когда я падать не начинаю. Черепица хрустит под нашими ногами. Смеясь и чувствуя ту самую эйфорию, что испытала однажды, оказавшись на крыше и глядя на ночной город светлячков, я поднимаю руку, ловя пальцами ветер, а ты крепко держишь меня за талию, стоя позади и глядя в небо, на котором в разрывах облаков кружатся в вальсе звезды.       - Глупая принцесса, - твой шепот звучит прямо над моим ухом, и я с вопросительной полуулыбкой поворачиваю к тебе голову.       - Как ты меня назвал?       - Тогда ты боялась открыть глаза, - смеешься ты. - А я тебе сказал «открой да посмотри».       - А потом ты объявил, что ты на вершине мира, - я кладу ладони поверх твоих и чуть сжимаю сильные пальцы.       - А разве нет?       Я пожимаю плечами, мне нечего на это ответить. И вместо слов я просто поворачиваюсь прямо в твоих объятиях и запечатываю обветренные горячие губы поцелуем, пью твое дыхание и пою тебя своим. Ты спокойно отвечаешь, будто только этого и ждал. Какая же я, все-таки, предсказуемая.       - Ты ведь знал, что я это сделаю? - тихо шепчу я тебе в губы, обхватывая твое лицо ладонями. Эти чертовы глаза хитро смеются надо мной, сверкая зеленоватыми искрами.       - Ты слишком сентиментальная, - отвечаешь ты и, заметив, наверное, выражение моего лица, добавляешь, совсем не раскаиваясь: - Прости, солнце.       - За это не извиняются, - произношу я, утыкаясь лбом в твою грудь и будучи не в силах согнать с губ счастливую улыбку.       Если ты будешь падать, я тоже тебя поймаю, любовь моя.       Знаю, что ты не позволишь мне кричать и плакать с тобой. Да мне этого и не нужно - твоего позволения, ты же знаешь. Я ведь никогда не спрашиваю твоего разрешения. Поэтому мне тоже больно было идти на могилу твоего отца, и мои шрамы тоже кровоточили. А теперь... А теперь мы их излечим, как и миллионы раз до этого. Ведь для этого мы есть друг у друга - чтобы не было ран в наших душах. Лишь шрамы.       Мне не разрешено переживать твою боль.       Но вот быть счастливой и свободной в твоих руках мне всегда позволено.       Спасибо, Нацу.