Безмолвный крик в пустоту

      

Танцуй, рассекай волосами ветра. Под ногами асфальт покрыт пылью. Танцуй, ведь это последний наш раз, А затем мы простимся и сгинем.

      Закатные огненные лучи солнца касались панорамных окон высотного здания на окраине Петербурга и ползли большими лапами к самому низу. Туман окутывал морозный северный воздух, зажимал в своих объятиях. Конец зимы близился, но холод не отступал, как обычно это и бывало. Большой пылающий шар не грел, люди изредка выползали на улицу по собственной воле. Темнело по-прежнему рано, однако пять часов всё ещё были богаты драгоценными бликами солнца.       Работники один за другим покидали офис «Vmeste», здание медленно опустевало. Тишина обволакивала каждое помещение, лишь изредка негромкий шум отражался от хладных стен высотки.       Сергей Разумовский указывает на что-то на экране компьютера, рисует пальцем в воздухе, параллельно объясняя нечто работнику и поглядывая на него, убеждаясь, что тот впитывает каждое сказанное им слово: чтобы не упустил после ничего. Другая ладонь упирается в деревянный стол, порой убирая вечно мешающие рыжие пряди с лица. Его монолог на одном дыхании прерывает телефонный звонок. Он замолкает не сразу, несколько секунд спустя, когда мелодия врезается в голову тупым ударом. Прерывается на полуслове, будто из-под толщи воды слыша, как молодой парень неловко извиняется, встаёт и отходит в сторону. Серёжа замирает, не до конца сомкнув губы. Он не может понять, где слышал эту песню с рингтона, не может понять, почему она так крепко вцепляется в него нотами своей мелодии и строчками куплета прямо сейчас.       Сжимает руки в кулаки, подушечками больших пальцев растирая кожу до покраснений, пока, как во сне, движется к себе в кабинет, автоматически сворачивая на поворотах. В голове всё витает шепчущий внутренний голос:       Откуда, откуда, откуда...       Дверь захлопывается, мужчина поворачивает замок и оказывается в режущей слух сплошной тишине. Он стоит, уперев ладони в плотную поверхность двери. Прикрывает глаза, протяжно выдыхая. В это мгновение, когда солнечные тусклые лучики скрываются за густой тенью, в закоулках сознания Серёжи всплывает образ. Образ мужчины с ломкими чёрными волосами, как сама тьма; карим цветом выразительных глаз. Он высок, широкоплеч и достаточно крепок для своего возраста. Серёжа не узнаёт, не понимает, не понимает. Пытается вспомнить, пока разум всё чётче очерчивает силуэт незнакомца. Он знает его? Он знает его.       Волков.       Волков?       Олежа.       Из груди выбивают весь воздух.       Шаг за шагом взлетают вверх по ступенькам, одну или другую иногда пропуская. Серёжа тянет тёмноволосого за крепкую руку, тот просто послушно следует, не сопротивляясь. Преодолевают последние пролёты, тяжко дыша (Разумовский забывает часто, что его лёгкие не такие сильные, как у Волча, который способен пробежать километры и не дрогнуть ни одной жилкой). Наконец, добираются до знакомого подоконника, где сидели вместе, болтали, засыпали в обнимку, малиновые закаты с пылкими рассветами встречали, целовались в первый и все последующие разы – прятались от всего мира. Синеглазый прижимается спиной к ветхому деревянному обшарпанному подоконнику и трубам батареи с прохладной водой: июнь на дворе. Одна рука Олега на худой костлявой талии, другая сжимает ладонь подростка. Переплетают пальцы, медленно скользя кожа о кожу. У обоих руки, как воды ледяной Невы. Внизу раздаётся громкая музыка, ударяющая по хлипким стенам старой школы, заставляя их дрожать. Кажется, что это совсем-совсем далеко, явно не в их мире, крепком, надёжном и защищённом.       Свободной рукой Разум скидывает со своего плеча красную ленту с надписью «Выпускник». Олег, убирая руку с талии лишь на доли секунд, лишает себя ненужной детали следом. Ладонь юноши с синими глазами уверенно, но легко накрывает бледную щёку Волка. Касается лбом лба, опаляет холодную кожу парня горячим частым дыханием. Всё ещё не может угомонить лёгкие и лихорадочное биение сердца, в то время как грудь чёрноволосого движется уже равномерно.       – Ш-ш-ш, – еле слышно звучит тихий голос – рука на талии успокаивающим жестом гладит кожу сквозь мятую рубашку.       Алкоголь внутри обжигает их кровь, все органы, согревает. Они слегка пьяны. Губы Олега изгибаются в слабой улыбке. Парень расслабляется, становится более раскрепощённым, даже тело чуть обмякает. Серёжа знает его мягким больше, чем кто-либо другой, но опьянённый Олежа снимает с себя все до последней маски.       – Нам ведь ничего не будет? – в ответ шепчет Разум.       Вечно пугливый лисёнок, которого загоняли в угол всё детство, потому что не такой как все, потому что тихий, скромный, странный, рисунки свои никудышные везде лепит, голову скрывает за обложками старых дурацких книг. Серёжа никогда не давал сдачи, ведь боли никто не заслуживает, как он всегда считал. Добрый, не тронет. Тронет Олег, с первого взгляда, вздоха, касания почувствовавший разноцветный глубокий космос, хранящийся в безобидном, добродушном мальчишке одиннадцати лет.       – Ничего, – качает он головой.       Юноша прерывисто вдыхает и легко выдыхает.       Оранжевый закат касается темнеющей линии горизонта впереди, за грязным окном. Только десять. Тем не менее, певчие птицы всё ещё не спят, летают с ветки на ветку, а затем на встречу горящему солнцу. Тепло… Воздух пропитан летом, Петербургом, лёгкой сыростью и пылью. Лучи оставляют свои следы на стенах, пока что насыщенные. Олег не взирает на красоту по ту сторону стены школы, которой они говорят сегодня прощай. Зачем Олегу та огромная звезда, если перед ним, прямо в его руках самое прекрасное огненное солнце, которое он когда-либо видел, и, он уверен, которое существует. Ему хочется только зарыться носом в эти ярко-рыжие густые волосы, прижать к себе ещё ближе, чтобы с самым сердцем рядом, которое ради него бьётся.       – Серёж.       – М? – трётся носом о нос, ласково, аккуратно льнёт, вызывая румянец на щеках Волка.       — Знаешь что? – ещё больше понижает громкость голоса, почти неслышно произносит.       — Что же? – нетерпеливо, но нежно, ненастойчиво спрашивает синеглазый.       Наклоняется ещё ближе, в самые губы говорит, обжигая словами и дыханием:       — Я так сильно тебя люблю.       Из актового зала доносится звучание песни, медленной, неторопливой, и мелодия течёт, как ручей бежит легко по зелени и мелким камушками, беспрепятственно, словно в свободном полёте. Голос на фоне нежен, такой искренний и эмоциональный…       Юноша бессилен в попытках сдержать столь широкую, счастливую улыбку. Олег нечасто бросает с уст такие слова, а Серёжа изредка улыбается так красочно, будучи абсолютно счастливым.       — Всего тебя, — продолжает Волков, целуя ямочку меж губами и носом, с легкостью касаясь грубыми, но до мурашек нежными устами. – От и до, Серёж, — касается кончика острого маленького носа. — Каждый твой изгиб, каждую прядь твоих рыжих волос, насыщенный цвет твоих глаз, бледность кожи и мелкие веснушки, — переносица, щёки, лоб. – И ноги твои худые с руками ловкими, пальцы длинные, — макушка. – Всё снаружи и внутри тебя. За что же ты мне позволил быть рядом… — губы блуждают по линии челюсти, заставив бывшего школьника запрокинуть голову чуть назад.       — Не мог не позволить... – голос хрипит.       Кареглазый оставляет невидимый след на уголках губ и наконец заключает тонкие уста возлюбленного в поцелуй. Они не спешат, двигают губами в такт, будто бы слушая внутренние голоса друг друга. Рука Серёжи перемещается на затылок парня, стискивает короткие волосы в своих хрупких пальцах, не давит вовсе, не направляет, только нуждается в том, чтобы касаться Олега, как можно больше касаться. Пальцы скользят из стороны в сторону, перемещаясь, оказываются то на плечах, то нащупывают ключицы под одеждой, то перемещаются к груди, после – к прессу, что мгновенно напрягается, и, боже, как же Лис любит своего Волка.       Теперь тревожный Серёжа перестанет бояться мыслей об их разлуке, об уходе Олежи сразу после их восемнадцатилетия, о потери этих прикосновений, любви. Синеглазый знал, что пойдет на программиста, не знал лишь куда направится его любимый. Он не спрашивал, а Волков не начинал первым. Так и тянули дни за днями, пока не наступил выпускной. Серёжа боялся до нескончаемой дрожи и слёз. Боялся потерять его. Только вот тревога, опутавшая всего Разума своими корнями и ветвями, отступала, пока Олег крепче сжимал его ладонь в своей, шарил рукой по талии бережно, целовал самым искренним и откровенным образом, прикладывая всю свою аккуратность, но не жалел своей любви. Олег всегда просил верить ему. И Серёжа верил прямо сейчас.       Лис разорвал ненадолго поцелуй губ, лишь чтобы вымолвить:       — И я тебя люблю, Олеж.       Разумовский как в тумане метается по своему собственному кабинету, чувствуя, как огненные слёзы, текущие градом, обжигают бледные впалые щёки. Эта песня играла на выпускном, пока они прятались от чуждых, ненужных глаз в их излюбленном месте, целуясь и признаваясь друг другу в любви в свои семнадцать так, как не признаются остальные: по-настоящему. Мужчину трясёт, ему будто снова девять, и он боится всего на свете. В одном они точно сходятся: Олега Волкова рядом нет.       Его Волка нет рядом.       Руки ищут себе место и не могут найти, гуляют по телу и в воздухе, царапают кожу – Серёжа ничего не чувствует. Никакой физической боли. Дышать даётся с ужасным трудом, вдохи перестают быть такими глубокими, всё внутри взрывается и лихорадочно движется. Хочется деть себя куда-нибудь, хоть куда, закончить всё хочется. Кидается к окнам – те заперты на ключ. Острого нигде нет. Таблетки свои тоже бросил, оставил где-то в спешке.       Невыносимо, как же невыносимо.       Ноги слабеют, не держат более, Серёжа бессилен. Он опадает на пол, коленями сильно бьётся прямо о каменный пол, ощущая спазм, растекающийся по всему трясущемуся телу. Воспоминания, которые были долгое время заблокированы в его голове под прочным замком, что он лично защелкнул, после выбросив ключ, иглами впивались в память. Он забыл их все, абсолютно все… Они молнией носятся в голове, как бесконечная киноплёнка: раз, два, три, четыре, десять, сотня, пятьсот… Вот годы в приюте, когда защищал и никого больше не подпускал; первый поцеловал, держал в объятиях целую вечность; приносил подарки, из-за которых Серёжа плакал от счастья… Лагеря, речка, целоваться перед сном, засыпать в одной кровати, прогулки в лесу и тайные места… Университет, живут вместе, работают, видятся редко, но каждая встреча бесценна, свидания, секс…       Синеглазый бегает глазами по помещению, считает предметы, пытаясь успокоиться, подавить всё снова, запереть все чувства и эмоции, как это получалось последние полгода, забыть. Не удаётся.       Олежа, Олежа, Олежа, Олежа, Олежа, Олежа, Олежа, Олежа…       Вдох не совершить, всё сжато внутри, дышит отрывисто. Почти не дышит. Жмурит глаза. Руками себя сжимает в объятиях, кожу щипает, пытается в чувства прийти. Но воспоминания всё бегут, бегут и бегут… Раскрывает рот и безмолвно кричит, орёт во всю глотку, не издавая ни звука, мышцы и связки голосовые тянет, почти рвёт, всё дерёт внутри и разрывается. Чуть не выдирает копны сальных ярко-рыжих волос, когда за голову хватается.       Последнее. Вот оно, последнее: стоят в их спальне, кровать которой делят уже четыре года, и Разумовский видит обессиленное лицо, не выражающее ни одной эмоции. Вот он, его Олег, стоит прямо против, в двух шагах, а как будто вовсе не рядом. Признаётся, что охладел, уходит. Напоследок рвёт сердце Серёжи напополам. И он больше ничего не помнит. Не знает, сколько плакал тогда, не знает, что было после, и как он выкарабкался. Знает только, что Олег ушёл и больше не возвращался к нему, как когда-то давно всегда возвращался его Олег.       Серёжа хотел лишь одного: Волкова рядом. Чтобы тот вернулся и никогда больше не оставлял его в этой непроглядной темноте, полной ужасов и кошмаров, от которых трясло постоянно. Олег однажды обеспечил Серому самый комфортный мир, в котором тот только мог оказаться. Этот мир был рядом с ним, строгим, но одновременно нежным, любящим, заботливым и в то же время с терзающим взглядом в сторону любого, кто посмеет хотя бы косо взглянуть, Олегом. Кареглазый был первым во всём и всегда. Был единственным, кто заставил Серёжу видеть своё будущее. То было не пустотой, мглой, где не существовало никого, ничего, самого Разума не существовало. То был ясный мир, небольшая квартирка для них двоих, свидания каждые выходные; болтать, пока рот сам не начнёт замыкаться от усталости, путешествия; порой нежный, а время от времени страстный секс, когда ноги трясутся ещё десять минут, потому что никто так не любил, как любили они друг друга.       Но Волк покинул свою Лису, и тогда Лисы не стало.       Горло всё ещё невыносимо жгло, но рыжеволосый лишь без чувств лежал на ледяном полу. Голова кружилась, всё тело ломало, конечности раскинулись в разные стороны. Помещение погрузилось в полный беспросветный мрак. Мокрые ресницы липли к воспалённой коже. Перед глазами – туман. Сначала Серёжа начал видеть что-то похоже на свет среди всей этой тьмы. Затем картина всё больше обрисовывалась, появлялись цвета и очертания предметов. Только вот незнакомая чёрная тень стояла прямо над Разумовским. После тень преобразовалась в тёмный силуэт. Силуэт стал человеком. В абсолютной тишине, как будто за стеклом, прозвучал глубокий низкий голос:       — Серёж…