Возвращение

Откинувшись на сиденье, Рихард задумчиво смотрел вверх сквозь лобовое стекло. Вот они — нужные окна, крайние слева на четвёртом этаже. Он знал этот дом очень хорошо: много раз приезжал на парковку под старыми каштанами и дожидался, пока из дверей подъезда, надвинув на глаза бейсболку, появится Пауль. Так уж у них повелось — все встречи проходили на территории Круспе или на Хиддензе, а берлинское холостяцкое логово Пауля так и оставалось неприкосновенной территорией. Почему? Да кто его знает, но Рихард мог по пальцам пересчитать ночи, которые они проводили там вдвоём. Наверное, потому, что каждому из них требовалось собственное место для творчества и квартира в старинном доме всегда была для Ландерса в первую очередь домашней студией и уже потом жильём. — Ты даже сам не знаешь, где тут у тебя приправы стоят, — говорил однажды Рихард, роясь в шкафчиках стильной модерновой кухни, пока на сковородке шкварчало мясо. — Да, ведь я шесть дней в неделю живу у тебя. Это был твой последний аргумент в пользу моего окончательного переезда к тебе? — Пауль, дожидаясь обещанного рибая, изогнув бровь, смотрел на Круспе. — Да, вполне себе аргумент, — ответил Рихард. Его решимость сделать один большой шаг в развитии их отношений уже ничто не могло поколебать. Сколько можно жить на несколько домов, если вот уже три года как они пара? Им пришлось притереться друг к другу, научиться жить под одной крышей по несколько дней подряд, так почему не замахнуться на большее? А там и до ещё одного шага будет рукой подать. Но даже тут он не успел… Не смог подобрать подходящие слова, чтобы убедить любимого окончательно разделить с ним одну крышу над головой. Тряхнув головой и отгоняя от себя не вовремя накатившие воспоминания, Рихард выбрался из машины под пригревающие лучи солнца. Он не предполагал, что ещё когда-нибудь вернётся в эту квартиру, но насмешница судьба всё решила за него. Можно было бы отрядить Тилля или кого-то ещё, но… Круспе решил всё сделать сам. — Привет, рад тебя видеть, — сказал, широко улыбаясь, открывший дверь Эмиль. — Чай? Кофе? Молодой человек улыбнулся, и у Рихарда заныло сердце. Та самая улыбка. То же выражение глаз. Хоть Эмиль и не был копией своего отца, но всё равно Круспе видел в нём частичку своего потерянного счастья. — Я тебя не напрягу, мне только порыться на жёстком диске. Кое-что из черновиков нужно, — сказал Рихард, понимая, что хочет поскорее уйти из квартиры Пауля, в которой сейчас изменилось совершенно всё: начиная от цвета стен и заканчивая мебелью. Вот так — живёт же его сын как-то — стёр следы отца, напоминание о том, как тот обустраивал свой дом. А Рихард… Почему сейчас ему стало ещё больше казаться, что он не имеет права забывать Пауля? Он должен хранить память о нём! — Я понял, — спокойно кивнул Эмиль, провожая Рихарда в домашнюю студию. — Хорошо, что ты заранее мне позвонил, а то у меня на сегодня были другие планы. Старый системник я уже подключил, чтобы время не терять. Дверь в музыкальный мир распахнулась без скрипа. Рихард нахмурился: Эмиль, что ли, смазал петли? У Пауля вечно не хватало на это времени! Однако под ногой привычно скрипнула одна из плашек рассохшегося паркета. Рихард осмотрелся в небольшом пространстве: конечно, тут тоже всё изменилось. Новый хозяин студии всё сделал по своему вкусу и под свои потребности. Но всё равно рядом с пультом стояла гитара. Обычный рядовой Gibson, который время от времени использовал в своих записях Эмиль. А вот дальше, на стене у окна… — Решил её сохранить, — улыбнулся Рейнке, проследив за взглядом Рихарда. Круспе постарался не выдать нахлынувших на него эмоций. Глупо было бы сейчас расклеиться в присутствии сына Пауля. Да, между ними были нормальные отношения, Эмиль спокойно относился к партнёру отца, но всё же то, что почувствовал Рихард, увидев старую гитару Пауля, было слишком личным. Та самая, из их прошлого, когда Rammstein только делали свои первые шаги, а Пауль, чтобы быстрее сменить струны на концерте, если вдруг случится ЧП, никогда не обрезал лишнее на колках. Запасной-то гитары у него не было! — Я тоже скучаю по нему, — неожиданно заговорил Эмиль, подойдя к инструменту. Он провёл пальцами по чёрному с белым корпусу и на минуту задержал их на выжженной на нём кривоватой надписи «Самый лучший папа». Рихард лишь вздохнул в ответ. Что тут сказать? Что вообще можно сказать сыну, потерявшему отца? Сыну, ставшему новым хозяином и обитателем квартиры, но всё равно сохранившему в студии гитару, которую повесил Пауль? Ту самую, что он, Эмиль, будучи ребёнком, решил украсить надписью ко Дню отца. — Кажется, вчера было, а оказывается, двадцать с лишним лет прошло. Помню, как он на меня тогда наорал, — тихо произнёс Эмиль, глядя куда-то в окно. — А потом обнял и сказал, что этот подарок он никогда не забудет. Я даже под домашний арест не угодил. Я же не подумал, что у вас не было денег на нормальные инструменты, а с такой гитарой отец смотрелся бы на сцене очень глупо. Рихард лишь молча кивнул. — Я помню ту историю. Пауль тогда в долги влез, чтобы купить новую гитару. А через полгода пришёл наш звёздный час. Эмиль пристально посмотрел на Рихарда, словно сомневаясь в том, что хотел сейчас сказать. Круспе лишь вопросительно приподнял брови, давая понять, что ждёт продолжения разговора. — Думаю, это хорошая идея, что вы решили сделать ещё один альбом. Папа был бы рад, — сказал со вздохом Эмиль и прикусил нижнюю губу, тяжело глядя на Рихарда. Рихард молча кивнул: вот и ещё одно мнение в противовес его собственному. Похоже, все хотят записать ещё один альбом. Без Пауля. А что до его собственных чувств… Да кого они волнуют? Пора уже засунуть их куда подальше. — Когда Тилль позвонил разведать, что я думаю по поводу альбома, я не знал, что делать. Сначала не хотел отдавать записи и все его наработки, а потом… — снова заговорил Эмиль после продолжительного молчания. — Ты же знаешь, как должна звучать гитара моего отца. Пожалуйста, Рихард, сделай так, чтобы она была живой. Чтобы он на этом альбоме был с вами, а не где-то там… — Эмиль стиснул тонкие губы, стараясь удержать эмоции в себе. В два широких шага Рихард подошёл к молодому человеку и просто обнял его, давая необходимую сейчас поддержку. Во сколько лет не останься без отца — всё равно дыру в душе не залатать. И Рихард очень хорошо знал это по себе: когда отец маленького Свена ушёл из дома, он умер для своего сына. — Я всё сделаю, обещаю, — тихо сказал Круспе, ощущая, как Рейнке несмело обнял его в ответ. — Давай включать компьютер. Зная твоего отца — нужные файлы мы до ночи не найдём в его бардаке… — добавил он, пытаясь сделать атмосферу в студии чуть менее гнетущей.

***

Апрель выдался на удивление тёплым и солнечным даже для Лазурного берега. Тихий Сен-Реми утопал в весенней свежести, ароматах цветов и безоблачном настроении местных жителей. Флаке, напутешествовавшись на велосипеде по окрестностям и вдоволь налюбовавшись на стройные ножки молоденьких француженок, стайками заполонивших лавочки в скверах, к вечеру вернулся в поместье девятнадцатого века, в котором располагалась так полюбившаяся Rammstein студия La Fabrique. Пристраивая в стойку велосипед, Лоренц почувствовал, как от каменной стены здания, нагретой солнечными лучами за день, идут потоки тепла. Флаке даже позволил себе прижаться спиной к старинным камням, движимый желанием подзарядиться этой природной энергией. Спустя несколько минут, поправив панаму, Лоренц направился в жилой корпус перекусить и принять душ, но по пути заметил расположившегося на солнечном газоне сада Шнайдера. Пристроив напротив себя на кованом уличном столике планшет, Дум увлечённо с кем-то болтал и попутно пытался что-то записать на норовившем то и дело улететь листке бумаги. Тилля посетило вдохновение и он позвонил, чтобы поделиться новым текстом? Заинтересованный происходящим, Флаке направился к другу. Однако вскоре понял, что у Шнайдера разговор совсем не творческий: бедняга Дум пытался проверить домашнее задание старшего сына. Не вмешиваясь в процесс обучения, Флаке пододвинул к столику второй стул и уселся напротив, дожидаясь, пока Шнайдер стряхнёт пыль со своих познаний в математике. — Старший мучается с домашним заданием, — поделился родительскими проблемами Дум, закончив общение и выключив планшет. — Отметки стали совсем паршивыми. Я сам всегда всё проверял, а тут Ульрике из-за младших совсем не до этого стало. Вот и результат… Надо мне как-то изловчиться и растолковать пацану всё, что он не понимает. Можно было бы, конечно, его в частную школу перевести или нанять педагога, но я пока не хочу. Чем меньше внимания к моим детям, тем лучше для них. Флаке кивнул: мысли друга не были лишены здравого смысла. Ребёнок, прежде всего, должен оставаться ребёнком, и у него должно быть нормальное детство, а не детство, сдобренное звёздным статусом его отца. — Давай, как Тилль вернётся, ты слетаешь домой? Он, вроде, говорил, что ещё дня три — и закончит решать вопросы с Lindemann. Дум кивнул, одобрив идею друга. — Да, неплохо было бы, если только не случится никакого прорыва в записи. Флаке лишь усмехнулся и махнул рукой. — Это сильно вряд ли… Как тут вообще дела за день? — спросил он. В принципе, отправляясь в Сен-Реми, Лоренц не рассчитывал, что запись альбома пойдёт легко и быстро. У них и в лучшие времена на неё уходило никак не меньше пары месяцев со всеми репетициями и срачами друг с другом. — Тихо всё. Если, конечно, не считать, что Рихард наорал на шеф-повара и сам вызвался делать обед. Лоренц удивлённо приподнял брови: La Fabrique славилась не только своим оборудованием, но и условиями, которые предоставляла для комфортного проживания музыкантов. И чтобы Рихард наорал на шеф-повара, в мастерстве которого они не раз убеждались на личном опыте… Тут должно было случиться что-то из ряда вон выходящее. — У него всё так же ни черта не клеится с треком, — пояснил Дум. — Вот он и сорвался на повара. Олли предложил Рихарду помощь, но в итоге тоже пошёл в какую-то там асану. — Блять… Неделю уже на одной песне… — Флаке поморщился и поправил очки. — Ага. — Шнайдер кивнул. — То, что первые пять песен так легко проскочили, — это сплошное везение. А дальше… Это пиздец просто. Олли правду сказал, когда назвал то, что мы делаем, ювелирной работой. Собрать полные партии ритм-гитары из всех этих кусков головоломки… Я не знаю, сколько сил на это нужно. Я представить не могу, насколько это морально тяжело для Рихарда. Лоренц вздохнул. — Ты присматриваешь за ним? Тилль просил нас быть повнимательнее, пока он в отлучке. Если Рихард от всего этого напряжения сорвётся, то хрен мы его потом остановим… — Ага. И Олли тоже. Да ты сам всё видишь. Так или иначе, Рихард у нас перед глазами всё время. Я уверен, что на территории студии нет наркоты. А за ворота Рихард не выходит. Так что хоть тут всё будет в порядке. — Шнайдер постарался улыбнуться, но получилась лишь кривая ухмылка. — Ему тяжело и хреново, и он не может это скрыть, но насчёт наркоты — я уверен, Рихард не думает о ней. У него есть цель — новый альбом. И он хочет её достичь. — Это просто какой-то полный сюр. — Флаке снял очки и потёр глаза. — Дум, я до сих пор никак не могу уложить в голове, что мы всё это делаем. Что это реальность. Шнайдер вздохнул. — Мне самому не по себе от происходящего. Но разве есть другие варианты? Флаке прикусил губу и пару минут задумчиво смотрел на какую-то птичку, примостившуюся в кроне каштана. — Нет у нас никаких других вариантов. Тилль прав был: или мы запишем этот грёбаный альбом, или следом за Паулем отправится Рихард. Я смотрю на него и понимаю, что его действительно нужно было спасать. Но как слышу все эти записи в черновиках, так… — Лоренц обхватил себя за плечи тонкими пальцами. — Не могу поверить, что всё действительно так. Что Пауля больше нет. Иной раз кажется, что он сейчас войдёт в студию и отпустит парочку своих дурацких шуточек. Или опять своими грязными ножищами затопчет ковёр, и нам потом прилетит бонус в счёте. Шнайдер криво усмехнулся. — Просто это место так на нас действует. Я сам тут на днях сидел вечером в комнате, придумал кое-какую сбивку — и знаешь что? У меня мелькнула мысль: «О, надо Паулю сейчас же показать, ему будет что добавить на гитаре!» А потом у меня внутри всё словно заледенело, — поделился переживаниями Шнайдер. — Сам от ощущения нереальности отделаться не могу. Понимаю, что мы не могли отказать Тиллю, когда он попросил о помощи и выдал эту идею с альбомом, но я не думал, что мне самому будет настолько хреново. Вроде последние годы и отдалились друг от друга, а всё равно: одно дело жить в разных концах Берлина и не общаться месяцами, а другое — вот так — знать, что Пауля больше нет. — Дум оторвал заусенец с большого пальца и уставился на выступившую капельку крови. Флаке опустил голову и вздохнул. — А помнишь — ещё в ГДР — мы как-то спорили, кто первый откинется? Пауль ещё ржал на тему, что мы все скучные и он всем нам нос утрёт? — Ну тогда речь шла про наркоту и прочее… Он тогда ещё без палева травку на кухне на газете сушил. А Тилль какие-то таблетки бодяжил… — ударился в воспоминания о давно минувших днях Дум, но его внимание привлёк шум, донёсшийся от входа в студию. Когда из помещения пробкой выскочил один из звукоинженеров — Жорж, старинная дверь хлопнула так, что задрожали стёкла. Rammstein работали с Жоржем уже не первый год, и сейчас Дум и Флаке впервые видели, чтобы невозмутимый профессионал был настолько взбешён. — Я беру на завтра выходной. Не могу так больше с ним работать, — сообщил Жорж, подойдя к заинтересованно глядящим на него музыкантам. — Я передам Андре, чтобы завтра вышел на смену. Меня ещё так никто не оскорблял. Я сопляк и слюнтяй! Подумать только! После заявления Жоржа Флаке и Шнайдер переглянулись. — Пойду разузнаю, в чём дело, — сообщил Дум и направился в студию.

***

Рихард обнаружился за микшером, однако перед тем, как подойти к другу, Дум распахнул окно: так сильно было накурено в помещении. Усевшись в соседнее кресло, Шнайдер решил дождаться, пока Рихард сам обратит на него внимание. Но Круспе, глядя куда-то в потолок, продолжил молча курить. — Жорж психанул, — сказал наконец Шнайдер, не дождавшись реакции от Рихарда. — Чего ты и на него наорал? — Да пошёл он, — поморщился Круспе. — Что не так? Рихард докурил сигарету, затушил её в пепельнице и пристально посмотрел на Дума. — Я уже который день пытаюсь собрать воедино всю дорожку ритм-гитары и ни хера не выходит, — сказал он. — Но то, что мы слушали в среду, было вполне себе ничего, похоже на что-то приличное. — Именно — «похоже», — ощетинился Рихард. — «Похоже» — вот ключевое слово. А мне не нужно, чтобы было «похоже». Мне нужно так, как это сыграл бы Пауль. — А что именно не так? — Дум нахмурился и мысленно покачал головой, когда увидел покрасневшие глаза Рихарда. Недосып? Усталость? Вместо ответа Круспе щёлкнул мышкой, запуская воспроизведение собранной из отрывков дорожки. — Кусок от двух сорок пять до трёх тринадцать, — сообщил он, на чём стоит сакцентировать внимание. — Сплошная грязь. Послушав дорожку, Шнайдер осторожно кивнул: даже он слышал то, как разительно отличалось качество материала на разных отрывках. — Пауль играл на отъебись на черновике, — пояснил Рихард. — Мы никак не можем обойтись без этого куска. Есть вариант сократить на десять-двенадцать секунд, но всё равно остаётся дерьмо. Дум почесал кончик носа. — А другие варианты есть? — Варианты чего? — фыркнул Рихард. — Я перерыл все черновики, какие были на студии и у Пауля дома. Ничего, что ещё относилось бы к этому треку, — нет. Это весь наш материал. В общей сложности тридцать семь минут партии ритм-гитары. Что-то было записано по три-четыре раза, а что-то существует в единственном экземпляре. Мы не сможем нормально обыграть это сами. Ритм-гитару не выкинуть. И Жорж тут ничего не может сделать, такое не отрихтовать. — Ты из-за этого на него наорал? — осторожно спросил Дум. Рихард усмехнулся, после чего покачал головой. — Нет, не из-за этого, — он метнул на Дума настороженный взгляд. — Знаешь, что он мне предложил? Шнайдер лишь пожал плечами. — Он предложил мне самому взять гитару и перезаписать этот кусок! — воскликнул Рихард. — Но это же… — Дум в буквальном смысле прикусил язык, поняв, что последовавшие в продолжение слова о том, что это стало бы реальным выходом, вызвали бы грандиозную ссору. — Это бред! — зло выплюнул Круспе и с силой ударил кулаком по подлокотнику. — Я не стану ничего трогать. Мы договаривались ничего не править в материале, который оставил Пауль. Шнайдер лишь молча кивнул, подтверждая недавнюю договорённость. — А если не упираться на этот трек? Есть же ещё куча наработок. — Угу, — Рихард поморщился. — Только в других случаях или почти нет текста и Тилль не знает, что делать, или ритм-партии шаблонные, или их слишком мало, чтобы собрать всю песню. Материала-то у нас полно, но только при условии, что что-то с ритм-гитарой надо дозаписать… А ещё есть вещи, которые Пауль точно не хотел бы выпускать! Дум вздохнул. Когда они решились на эту авантюру, им казалось, что материала много, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что с ним большая напряжёнка. Черновиков-то завались, но вот их качество… Лет двадцать пять назад они могли бы такое выпустить, а сейчас — это был не их уровень звучания. Группа с мировым именем не могла отправить что-то подобное на альбом даже при условии, что один из музыкантов уже не мог принять участие в исправлении материала из-за своей смерти. — Я, блять, сотню раз уже переслушал всё! — продолжил Рихард, нервно кусая нижнюю губу. — Я разобрал всё чуть ли не по нотам! Я даже пошёл и переслушал Made in Heaven! Queen было проще! Фредди всегда отрабатывал на все сто, а мы позволяли себе на черновиках халтурить. — Но ведь никто из нас и предположить не мог, что всё так обернётся… — сказал Дум и тут же пожалел о своих словах: слишком уж затравленно Рихард посмотрел на него. — Да, никто из нас не знает, когда сдохнет. Только разве что самоубийцы всё всегда знают, — едко ответил он и снова включил воспроизведение. — Я не понимаю, что мне делать с этим дерьмом! — воскликнул он, когда дорожка дошла до проблемного места. — Я знаю, что песня охеренная, что это, скорее всего, наш последний хит, но из-за лажи в середине мы всё сольём! Я не могу пропустить такое! — Он резко встал, отчего кресло, едва не упав, откатилось назад. Рихард пару раз измерил помещение шагами, постоял у окна, щурясь на яркие лучи заходящего солнца, после чего опустился на огромный белый диван, который, казалось, будет стоять в главной студии La Fabrique ещё не один десяток лет. — Я не могу оставить всё как есть, — продолжил он, закуривая очередную сигарету. — Не могу закрыть глаза на то, что у нас получается, и потом оправдываться перед журналистами, говоря, что это все наработки, какие у нас были! — Но, может быть, не всё так плохо? — попытался чуть-чуть подбодрить друга Дум. — Все же будут знать, как мы писали этот альбом и с чем работали. Какие тут могут быть претензии к тебе? К кому-то из нас? Рихард остервенело замотал головой, отчего и без того растрёпанные отросшие волосы упали ему на глаза. — Нет. Ты не понимаешь! Да, для фанатов, для критиков — ничего страшного не произойдёт, — горячо заговорил он. — Нас поймут. Все косяки и недочёты сойдут с рук. Может быть, даже кто-то отдельно умилится такой ситуации, а кто-то вообще прорыдается с неё, но я не могу так поступить! Не могу закрыть глаза на лажу. — Рихард, успокойся, пожалуйста. Твой перфекционизм похвален, но в нашем случае нужно принять то, что у нас есть. Мы работаем как можем и с тем, что имеем. Круспе нервно откинул сигарету в пепельницу и, уронив голову на руки, несколько минут неподвижно сидел. — Ты не понимаешь, — заговорил Рихард после долгого молчания. — Я не могу это сделать не потому, что боюсь лажи, а потому, что обещал Эмилю, обещал себе: на альбоме будет всё так, как было бы при жизни Пауля. Всё будет записано так, будто бы он был с нами. В этой студии. Будто бы он сам заново писал все свои партии. Я знаю, что такую лажу он бы ни за что никогда не пропустил в альбом. Эта лажа — наше признание бессилия. Признание, что его не было с нами и не будет! Он не заслуживает этого! У него нет могилы, его похороны были фарсом. Так какого хрена мы собрались превратить его последний альбом в такой же фарс? Дум прикусил нижнюю губу и почувствовал, как от слов Рихарда по спине пробежал холодок, а горло сдавило жёстким обручем. Слова Круспе оказались слишком горькими и для Шнайдера. Кнопка был его другом, несмотря ни на что, и вместе они прошли слишком длинный и сложный путь от никому неизвестных панков до звёзд мировой величины. Это ему Дум был обязан всем, что имел сейчас. Однако прошлое — это прошлое. Есть и настоящее… — Рихи, — осторожно заговорил Дум, усаживаясь рядом с Круспе на диван, — но ведь так и есть. Пауля больше нет. Нужно принять это. Нужно жить с этим. Тебе больнее всех нас вместе взятых, но нужно как-то приспособиться… Рихард поднял голову и посмотрел на Шнайдера. Только сейчас Дум заметил, что покрасневшие глаза Рихарда слишком уж блестели. Но это не был блеск, который возникает от наркоты. Круспе сдерживал эмоции из последних сил. — Не собираюсь я приспосабливаться, — резко бросил Рихард. — На этом альбоме Пауль с нами. Он жив. Если не для вас всех, то для меня. Что неясно? — он с вызовом посмотрел на Шнайдера и стиснул челюсти. Дум молча кивнул. — Давай вместе ещё раз послушаем все отрывки, какие есть. Одно дело твои уши, другое — свежие мои. Может, ухвачу что-то, — предложил Дум. В ответ Рихард лишь кивнул в сторону микшера.