***
Рихард смотрел, как в лучах солнца в комнате кружатся пылинки. Скоро музыканты уедут отсюда, а эти пылинки, потревоженные грузчиками, выносившими ящики с оборудованием Rammstein, улягутся на свои места и будут дожидаться других музыкантов. Круспе тряхнул головой: ну и бредовые же мысли иногда посещают его! Докатился — размышляет о каких-то пылинках! Какое ему до них дело? Наверное, такое, что где-то в глубине души он не хотел покидать La Fabrique. Странно… Долгие недели записи казались ему адом на земле, и вот сейчас, когда в новом альбоме поставлена жирная точка, он чувствует, что не хочет оставлять это место. Вздохнув, Рихард прошёл по мягкому ковру и уселся на диван, обводя взглядом опустевшее помещение, где оставалось исключительно студийное оборудование. В прошлые приезды на запись он никогда не ловил себя на меланхолии. Альбом закончили — и отлично, скорее в тур! Скорее работать дальше, а тут… Это было в последний раз. Совершенно точно — последний. Rammstein сюда больше не вернётся, разве что Тилль с сольным проектом или во время работы над каким-нибудь feat'ом. А сам Рихард — ему тут точно нечего делать. Если когда-нибудь он решит что-то снова начать записывать, то Emigrate не та группа, которой нужна подобная студия, всё необходимое для собственного проекта есть у него дома. Круспе смотрел на знакомые стены, пульт, на книжные полки и шкафы, занимавшие всё пространство по стенам, и старался запомнить их. Он точно будет скучать по этой странной студии-библиотеке, где иногда ему попадались очень увлекательные книги. Сколько их было прочитано за всё время! Только вот в этот раз как-то не появилось настроение полазить по полкам в поисках интересных книг. Чёрт возьми, да он будет скучать даже по портрету Ленина, оказавшемуся над камином по какой-то причуде дизайнера! Рихард глянул на небольшой диванчик у окна. Сколько раз, сидя на нём, он записывал свои партии? Да, наверное, постоянно, с тех пор, как группа стала работать на La Fabrique. И неделю назад он сыграл тут последний аккорд для Rammstein. А на коленях у него была гитара Пауля. Перед тем как решиться на перезапись ритм-гитары, Рихард несколько дней играл на Les Paul для себя. Нет, как гитарист он привык к инструменту через час, тем более что сопротивление толстых струн уже было знакомо ему, а вот само эмоциональное состояние… На подкорке сознания всё время крутилось: ты касаешься инструмента, который держал в руках Пауль. И Рихард поймал себя на мысли: запись можно было бы вообще считать интимной, если бы он оставил на гитаре прежние струны. Те самые, на которых в последний раз играл Пауль. Они точно хранили на себе его частичку. Но год безмолвия не прошёл даром для инструмента: едва заметные следы коррозии заставили Рихарда заменить струны на гитаре. Да, он сам сделал это, не доверил работу технику. И, когда вытягивал струны из держателей, невольно прикусывал губы — чувствовал, что всё-таки вторгается в чужую жизнь. Это ведь была та самая домашняя гитара Пауля, на которой он сочинял новые риффы, сам её настраивал и менял струны. Но работа есть работа. Не просто так он, Рихард, решился на это. Не просто так в его руках снова заиграла эта Les Paul, которая, по идее, должна была теперь молчать. Рихард помнил до мельчайших деталей, как записывал дорожку ритм-гитары, как старался повторить технику любимого, как на слух улавливал малейшие нюансы в получившейся записи. Сколько же дублей он сделал перед тем, как у него вышел тот самый! Настоящий. Тот, на котором Пауль был с ним? Много. Но всё это теперь не имело значения. Всё осталось в прошлом. — Вот ты где! — из раздумий Рихарда вывел появившийся в дверях Тилль. — А мы тебя обыскались уже. И телефон ты в комнате бросил! Всё уже почти готово, торжественный обед ждёт нас! Стол накрыли на улице. — Извини, что-то я задумался. — Рихард постарался улыбнуться, глядя на чуть напряжённо смотрящего на него друга. — Не хочется уезжать? — внезапно спросил Тилль, усаживаясь рядом с Рихардом. Круспе молча кивнул: давний друг прочитал его мысли. — Но теперь ведь всё… — тихо сказал Тилль. — Всё, — со вздохом, почти эхом повторил за ним Рихард. Друзья замолчали, глядя на то, как в солнечных лучах продолжали кружиться пылинки. Тилль уставился себе под ноги и принялся считать ромбы на студийном ковре. Он лежал там уже чёрт знает сколько лет и был основательно потрёпан, но до сегодняшнего дня Линдеманну в голову прийти не могло считать ромбики незатейливого рисунка. — Но если не готов всё отпустить, то, может, передумаешь насчёт промо? — спросил наконец Тилль. Ромбиков на ковре оказалось тридцать два. Рихард лишь вопросительно посмотрел на друга. Линдеманн постучал пальцами по колену: он не собирался начинать разговор на эту тему, но сейчас, как ему показалось, настало подходящее время. По глазам Рихарда Тилль видел, что тот не хочет отпускать Rammstein. Не хочет переворачивать главную страницу своей жизни. — Мы могли бы придумать что-то со всеми этими промо, — осторожно заговорил Линдеманн. — Можем, например, давать интервью только в письменном виде. Ты мог бы отвечать только на те вопросы, на которые захочешь. Или запретить присутствовать журналистам на мероприятиях поддержки. Фотографы пусть работают, а всем остальным выписать пинка… Или давай ты не будешь давать интервью. Не ходил же ты на мит-энд-гриты. И ничего, никто от этого не умер. Подумаешь, фанаты побухтят. Всё равно потом забудут. — Ты сам-то слышишь, что предлагаешь? — спросил Круспе, внимательно глядя на друга. Он отчётливо читал в глазах Тилля намерение расшевелить его, Рихарда. Сейчас становилось ясно, что Линдеманн отказывался принимать положение вещей таким, каким оно складывалось. — Ну да, вполне же дельные варианты, — ответил Тилль. Рихард покачал головой. — Ничего это не дельные варианты. Это цирк получится. Который породит слишком много ненужных вопросов и домыслов. — Без тебя промо тоже будет цирком, — тихо сказал Тилль. Рихард лишь хмыкнул и усмехнулся. — Rammstein — это шесть человек, Тилль. Я уже говорил это. То, что мы делам, — это как что-то противоестественное. Я говорил вам всем об этом в офисе, когда решали записывать альбом. Я говорил тебе о том, что завершённости не будет, на рыбалке… Так что прими уже моё решение. Если хочешь, я сам скажу о нём остальным. Я готов выслушать всё, что они обо мне после этого думают. Линдеманн лишь покачал головой и сложил пальцы в замок. Пару минут он задумчиво смотрел на свои руки, время от времени самым внимательным образом изучая буквы татуировки. — Rammstein — это бóльшая часть нашей жизни, Рихи. Это твоя жизнь, ты её создал и дал всем нам. Но я бы хотел… — голос Тилля чуть дрогнул от нерешительности. — Я бы хотел, чтобы в последний раз всё было так, как всегда, — выпалил он. — Чтобы на всех этих мероприятиях мы не были осколками. А были единым целым. Наша сила в единстве. Ты нужен нам, Рихи. — Опять заставляешь делать то, чего я не хочу? — тихо спросил Рихард и бросил на друга мимолётный взгляд. Тилль прикусил губу и немного сгорбился. — У меня нет сомнений, что мы с твоей помощью записали шикарный альбом. Ты вложил в него всего себя. Поэтому давай всё-таки пройдём путь до конца. Я понимаю, без Пауля для тебя всё иначе, но, Рихи… Rammstein — это и моя жизнь. И мне нелегко её отпускать. Дай с ней попрощаться нормально, — сказал Тилль и поморщился. Слова вышли какими-то жалкими, плаксивыми, но в них отразилось то, что долгое время Линдеманн загонял в самые отдалённые уголки своей души и всеми силами скрывал. Не было у него времени и возможности показывать свои чувства, тем более в последнее время, когда рядом был человек, которому было гораздо хуже. Телефон Тилля пискнул входящим сообщением. — Теперь и меня все потеряли, — сказал Линдеманн, прочитав послание и тряхнув головой, отгоняя невесёлые мысли. — Пойдём уже к столу. Вылет на вечер назначен, не хотелось бы переносить. Рихард с лёгким усилием поднялся с дивана. — Я согласен, Тилль. Если ты настаиваешь, я буду на всех промо… — сказал Круспе, понимая, что в глубине души он только что пожалел о произнесённых словах. Слишком импульсивны они были. Но так уж совпал момент: растрёпанные чувства самого Рихарда наложились на эмоциональное состояние Тилля — и вот… Вот он опять собрался сделать что-то ради кого-то. А не для себя.***
За последними штрихами мастеринга, дизайном буклета и обложки, которые Рихард не выпускал из виду ни на секунду, полностью оправдывая своё давнее прозвище мистера Тотальный Контроль, он не заметил, как лето подобралось к своему экватору. Июль выдался хоть и жарким, но слишком уж дождливым, отчего влажность в городе иногда зашкаливала, а рубашки и футболки постоянно липли к телу. Выбравшись на террасу выкурить очередную сигарету, Рихард поморщился: в воздухе не ощущалось даже малейшего дуновения ветерка, и, как назло, начал накрапывать дождь. Морщась и стараясь не обращать внимания на капли воды, Круспе закурил и встал под навес у бассейна. Выпустив кольцо табачного дыма, Рихард посмотрел на небо: похоже, метеорологи не ошиблись и тяжёлые дождливые тучи не собирались покидать Берлин до следующего утра. С тихим щелчком стрелки уличных часов у турника начали отсчет ещё одного часа. Всё меньше времени оставалось до момента, когда в House of Weekend, одном из самых помпезных ночных клубов, соберутся родственники, друзья, журналисты, избранные из фан-клуба и состоится релиз долгожданного сингла. А кое-где на улицах, как и раньше, на стены домов запустят проекции нового видео. Хотя не как раньше: в этот раз Rammstein выпустила анимационный клип. И там они снова были вшестером, но только каждый в своём мире… Месяц назад Rammstein наконец-то подняли завесу тайны и подтвердили слухи, что заполняли собой страницы интернета и самых разных печатных изданий. Группа, маршируя своей железной поступью, снова была готова взобраться на вершину музыкального Олимпа. Все ждали этот релиз, и, всякий раз читая ленты новостей, Рихард ловил себя на мысли, что шумиха по поводу выхода их сингла была едва ли не больше, чем из-за релиза альбомов некоторых именитых исполнителей. Фанаты, критики, да и просто любители музыки с нетерпением ждали последнего слова Rammstein. Круспе знал, что уже через шесть часов в сети начнут появляться первые комментарии по поводу сингла. И они будут противоречивыми. «Крещение огнём» никого не оставит равнодушным. Со знаком плюс или минус. Круспе вздохнул и отправил в пепельницу очередной окурок. Во рту появился мерзкий привкус — даже для него, Рихарда, такое количество сигарет с утра было очевидным перебором. Пора немного тормознуть. Но легко сказать! Каких же неимоверных усилий ему сегодня стоило не совершать импульсивных поступков и действовать только по заранее намеченному плану. Плану, исполнения которого Рихард всё-таки боялся: в глубине сознания сидел противный сомневающийся голос, твердивший, что, возможно, сегодня он совершает свою самую серьёзную ошибку в жизни. Но Круспе упорно гнал голос подальше. Он уже всё решил для себя. Он не может ошибаться. Он определился с тем, что хочет и как будет лучше. По крайней мере, для него. — Спасибо тебе! — тихо сказал Эмиль несколько недель назад, когда Рихард приехал к нему отдать инструменты Пауля и привёз с собой флешку с новым альбомом. Круспе не смог отказать парню, когда тот попросил его остаться, чтобы послушать альбом вместе. И теперь, спустя сорок восемь минут тридцать одну секунду, Эмиль не знал, как справиться с накатившим на него волнением. За то время, что они слушали запись, Рихард несколько раз замечал, как глаза Рейнке начинали неестественно блестеть, а потом парень отворачивался или утыкался взглядом в носы своих кроссовок. Круспе понимал чувства Эмиля. Он сам только недавно смог спокойно слушать получившийся материал, несмотря на то, что буквально пропустил через себя каждую ноту. — Я рад, что ты оценил. — Рихард поймал себя на мысли, что хочет придвинуться к Эмилю чуть ближе и обнять сидящего рядом растерянного парня. Но вряд ли сейчас это было уместно. Эмиль по-детски шмыгнул носом, но сдержался. — Это полный сюр какой-то, — сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Рихардом. — Новый материал, а отца нет… — он тяжело вздохнул. В комнате повисла тишина. Рихард ждал. По своему опыту он знал: Эмилю нужно дать время, чтобы эмоции немного улеглись и он смог спокойно говорить дальше, не боясь показаться слюнтяем перед любовником отца. С матерью, с сестрой — он бы повёл себя иначе, а тут… Рядом с ним сидел, по сути, чужой мужчина, пусть и игравший в жизни отца огромную роль. — Я не знаю, когда смогу это ещё раз послушать, — заговорил наконец Рейнке. — Понятия не имею, как Лили послушает… Это очень, очень тяжело. — В комнате снова повисло молчание: парень сосредоточенно пытался оторвать заусенец с пальца. — Но ведь то, что вы сделали, — это правильно. Отец бы хотел, чтобы этот альбом был, и он ему бы обязательно понравился. — Эмиль поднял взгляд на Рихарда. — Вы ведь не обидитесь, если Лили не придёт на премьеру сингла? Мы с Ари пытаемся её уговорить, но она ни в какую. Боится, что разрыдается на публике. Не хочет перед камерами… Но не понимает ведь, что сделает только хуже, что будет слишком много сплетен. Рихард вздохнул: кажется, он, как никто другой, понимал чувства и опасения Лили. — Я точно не обижусь, — ответил Круспе. — Да и остальные тоже. Всё это — сингл, альбом, — слишком тяжело для тех, кто любил твоего отца. — Спасибо тебе ещё раз! — воскликнул Эмиль и обнял Рихарда. Круспе чуть напрягся, но сомкнул руки на спине Рейнке, чувствуя, как в парне сейчас бушует ураган эмоций, который вот-вот вырвется наружу. Вроде бы и не мальчишка давно, и пытается походить на отца, никогда не позволявшего себе лишнего проявления эмоций, но ничего у него не выходит. Наверное, в этой ситуации самым верным поступком со стороны Рихарда было бы встать и уйти, дать Эмилю побыть наедине с самим собой. Но Рейнке неожиданно заговорил: — Ты сделал невозможное, — произнёс он, уткнувшись носом в плечо Рихарда. — Ты отца вернул. Он снова рядом, снова жив. Этот альбом… Он звучит так, словно и не было всего этого кошмара, словно отец и не уезжал никуда. Я до последнего сомневался в результате. Но ты… Рихард, кроме тебя, никто бы не смог. Ты словно стал моим отцом, его гитара в твоих руках… — парень пытался как-то внятно донести до Круспе свои мысли, но получалось это у него с трудом, и Рихард по большей части интуитивно понимал Эмиля. — Иначе я и не мог… — тихо ответил он, когда Рейнке умолк и долгое время молчал. — У меня не было права на ошибку, и я не мог все бросить. Парень вздохнул и отстранился. Рихард заметил, что его ресницы оказались немного влажными. Но не стоило акцентировать на этом внимание. Тряхнув головой, Эмиль поднялся с дивана, взял со стола у окна папку с бумагами. — Держи. — Рейнке протянул её Рихарду. — Тут всё, что касается дома. Вроде бы все документы выгреб. Разрешения, счета… Ещё куча всего, может быть, тебе пригодится. — Спасибо, — поблагодарил Рихард. Эмиль вздохнул и с некоторой нерешительностью посмотрел на Рихарда. — Если вдруг мне захочется туда приехать, ты не будешь против? Я не стану напрягать тебя. Так, максимум на несколько часов… Ты же вряд ли станешь там всё время жить… Просто это моё детство и иногда… Мне казалось, что я ещё успею нагуляться по Хиддензе с отцом… — Конечно, приезжай, когда захочешь, — ответил Рихард с мягкой улыбкой. — Только позвони, предупреди. Эмиль немного удивлённо посмотрел на Рихарда. — Ты там будешь жить? — спросил он, и Круспе увидел в глазах парня неподдельную радость и какое-то облегчение. — Я не ради прихоти стал хозяином этого дома, — ответил Рихард. — Может быть, на какое-то время после всей этой шумихи я уеду туда. Но только… — он внимательно посмотрел на Эмиля. — Попрошу тебя об одном, напоминаю: никому не говори, о нашей с тобой сделке. Рейнке, не раздумывая, согласно кивнул. И вот теперь, вспоминая тот разговор, Рихард вертел в руках ключи от дома Пауля и смотрел на Берлинскую телебашню, чей силуэт немного расплывался в водяной взвеси. Эти ключи от небольшого домика — один от калитки, другой от входной двери, — были пропуском для Рихарда в другой мир, в непривычную ему жизнь. Но стоило ли сейчас им воспользоваться? Прислушиваясь к звону капель дождя по отливам и звукам городской суеты, долетавшим до террасы, в мыслях Круспе возвращался в солнечное утро в Сен-Реми, когда он оказался один на один с природой. Рихард воскрешал в памяти те чувства, что посетили его тогда, и всеми силами души хотел снова испытать чувство покоя и внутреннего баланса, что он ощутил, когда оказался один на один с самим собой и природой. А следом за этим воспоминанием всплывало и другое — разговор с Тиллем накануне отъезда. Рихард обещал другу участие в промо, он слышал его откровения. И был признателен за них. Нечасто, закрытый от проявления эмоций, Линдеманн позволял себе поделиться с кем-то переживаниями. Так уж сложилось: в их дружбе именно Рихард был открытой книгой для Тилля и тот чаще выслушивал и подставлял плечо, а не наоборот. И вот теперь… Рихард снова принялся вертеть в руках ключи. Тёплый металл приятно касался кожи. Поймёт его Тилль или нет? Простит за то, что он, Рихард, собрался сделать? Паршивый же он после этого друг. Но Тилль поймёт. Определённо. Не сразу, но поймёт. А вот насчёт простить… Круспе вернулся в гостиную и задумчиво посмотрел на лежащий на диване чехол с гитарой и собранный ещё утром чемодан. Тот самый, с вмятинами и сколами, что объездил с ним половину мира. Утром, укладывая в него всё самое необходимое, Рихард методично убеждал себя, что другого пути просто нет. Только так и никак иначе он сможет жить дальше. Сильно, конечно, сказано — жить. Круспе понимал: в глазах друзей и детей то, что он делал теперь, вряд ли выглядело жизнью, но уж как есть. По-другому жить у него не получалось. И, чтобы сохранить себя, нужно уйти как можно дальше от шумихи и внимания. Сбежать, скрыться, спрятаться, завернуться в непроглядную тьму и существовать. И чтобы никто ничего от него не хотел и не ожидал. После записи внутри Рихард ощущал лишь полную темноту и пустоту. В каком-то роде он был мёртв. Круспе прошёлся по гостиной, осторожно разминая спину. Убойная доза обезболивающих, принятая с утра, обещала ему отсутствие неприятных неожиданностей на сегодня. Он точно справится со всем, что наметил без посторонней помощи. — Пап, что-то случилось? Ты зачем нас позвал? — в гостиную вошла Кира, а следом за ней Мерлин. Линдеманн замерла, настороженно глядя на бросившийся в глаза чемодан и удивленно посмотрела на отца. В это время он уже должен был готовиться к поездке на презентацию, но одетый по-дорожному Рихард, водрузивший на голову одну из своих старых кепок, её сильно озадачил. — Пап… — Кира нахмурилась: кажется, она начинала понимать, что сейчас скажет её отец. — Я позвал вас, чтобы сказать, что уеду на какое-то время, — спокойно произнёс он. — Но ведь презентация через пять часов… — удивлённо протянул Мерлин, глядя на хронометр на руке. — Да. — Рихард кивнул. — И она пройдёт без меня. Брат с сестрой молча переглянулись, словно убеждая себя, что отец ещё не выжил из ума. — Но как это… — Очень просто, Кира, — ответил Рихард. — Я не хочу никакой шумихи. Не хочу внимания прессы, фанатов. Я хочу уехать подальше ото всех. И всё. Я хочу, чтобы все оставили меня в покое. — Но ты же не можешь… — попыталась возразить дочь. — Могу. — Рихард остановил её. — Могу. Имею на это право. Я пошёл на поводу у желания остальных выпустить альбом. Я сделал всё, чтобы он был идеальным. И теперь всё — я никому ничего не должен. Я хочу жить так, как хочу. Я имею на это право. — Но ведь… — снова попыталась что-то возразить Кира, но ей на плечи легли руки брата. — Не нужно, — тихо произнёс Мерлин и, посмотрев на отца, сказал: — Куда ты собрался? Надолго? Рихард вздохнул. Он хотел бы вообще не говорить детям, где будет находиться, но ведь так нельзя. Они с ума сойдут от волнения и точно поставят на уши полицию. — Я долго не вернусь в Берлин. Еду на Хиддензе. Дом Пауля теперь мой. — Рихард увидел удивление в глазах детей. — Но я не хочу, чтобы об этом кто-то знал. Вы и Эмиль в курсе моих планов. Всё, больше ни одна живая душа не знает, где я буду. Если кому-то станет известно — значит, я ошибся, доверяя вам и Эмилю, — серьёзно сказал Круспе, отбивая у Киры всякое желание пытаться воздействовать на ситуацию при помощи Тилля. Мерлин кивнул, молча заверяя отца, что от него никто точно ничего не узнает. — А как же Максим? Как с ней быть? — спросила старшая дочь, цепляясь за надежду остановить и, как ей казалось, образумить отца. — Пока она побудет с вами. Марго прилетает послезавтра. Поживёт тут какое-то время. Я позвоню Максим вечером и всё объясню. Что до пентхауса — он в вашем распоряжении. Но только, чур, студию не угробьте. — Рихард слегка улыбнулся. Кира лишь вздохнула, напряжённо глядя на него. Круспе прочёл в глазах дочери страх, непонимание и досаду. Она всеми силами пыталась вернуть его к прежней жизни, но, похоже, у неё ничего не вышло. — Пап, может быть, передумаешь? — в этот момент Линдеманн лихорадочно пыталась сообразить, что ей делать. Она же хотела как лучше, пыталась вытащить отца из его кокона одиночества и грусти, а вышло… Раньше он находился рядом и девушка была уверена, что с ним хоть относительно, но всё в порядке, а так… Там, на Хиддензе, где он окажется предоставлен самому себе… Она боялась заглядывать в ту пропасть, в которую отец хотел добровольно шагнуть. — Я уже всё решил. — Рихард подошёл к дочери и обнял. Чмокнул в щёку и погладил по плечам. — Не волнуйся за меня. Всё будет хорошо, обещаю. Я сейчас просто не в состоянии пройти через все эти промо… Но всё будет хорошо. Кира втянула носом знакомый запах отца: его парфюм и неизменные ноты табака. — К тебе хотя бы приехать можно будет? — спросила она. — Можно. Но попозже. Дай вся шумиха пройдёт. Телефон Рихарда пискнул напоминанием. — Мне уже пора, расписание паромов никто из-за меня менять не будет. Мне ещё три часа ехать. — Круспе отстранил дочь и улыбнулся ей. — Всё действительно хорошо. Мне так точно будет лучше. Тиллю не звони. Я оставил для всех письма в отложке. Они поймут. Но, если будут спрашивать, вы не знаете, куда я уехал, но я на связи и со мной всё в порядке. Кира с недоверием во взгляде постаралась улыбнуться. Круспе взял с дивана чехол с гитарой и хотел взяться за чемодан, но Мерлин его опередил: — Давай до машины донесу…