Фантики

Игорь приезжает каждый день, около четырёх, и каждый день Серёжа мелко трусится с самого утра: вдруг не приедет? Вдруг дела, или забудет, или — самое ужасное — передумает? Вдруг они оба передумают брать Серёжу? Поймут, какой он проблемный, и откажутся? Пока документы не собраны, это возможно — Серёжа специально узнавал у Татьяны Михайловны. Поэтому после окончания занятий во двор он выходит с видом приговорённого к казни и успокаивается, лишь когда за кованым забором появляется знакомая фигура в кепке и с портфелем под мышкой. — Привет! — Привет! Улыбка Игоря настолько заразительная, что Серёжа начинает улыбаться в ответ. И до самого ужина они разговаривают через решётку — без взрослых одного не впускают, а другого не выпускают с территории детского дома. Говоря по правде, Серёже особенно не о чем рассказывать — все его дни занудно похожи друг на друга. Однако он с огромным удовольствием слушает Игоря, а тот, не жалея красок, рассказывает про свою квартиру, двор, соседей, школу. Про перестановку в их будущей общей спальне, про уже купленную для Серёжи кровать, про лично дядей Костей и Игорем сколоченную и повешенную на стену книжную полку. И иногда задаёт вводящие в ступор вопросы вроде «Тебе какие ящики стола оставить: верхние или нижние?» или «Мы завтра с папой приедем — бумажки вашей заведующей отдать. Ты какой гостинец хочешь?» Отвечая на них, Серёжа всегда испытывает одновременно благодарность, что его вообще спросили про такую мелочь, и стыд, что вместо нормального ответа мямлит какую-то ерунду. Хорошо хоть Игорь, в отличие от многих, с пониманием относится к невнятному бормотанию. И даже когда Серёжа, чувствуя обязанность взамен тоже поделиться чем-то важным, признаётся в любви к рисованию, не смеётся и не требует немедленно показать альбом. Только вздыхает: — Круто! А у меня в этом плане руки из задницы — училка вечно трояки лепит, — и Серёжа мысленно клянётся помогать, чем может. Однако хвастаться своими рисунками всё-таки не спешит — стесняется. Как-то раз Игорь немного опаздывает — испереживавшийся Серёжа благополучно успевает сгрызть два ногтя, — а когда появляется, переносица и костяшки пальцев у него залеплены полосками лейкопластыря. — Что случилось? — от беспокойства Серёжа забывает о приветствии. — Фигня, — без тени позы отмахивается Игорь. — Просто в школе два придурка никак не запомнят, что за своим языком надо следить. Вот и пришлось им слегка поправить стоматологию с хирургией — для лучшей памяти. Тут же проникнувшись восхищения пополам с белой завистью, Серёжа опасливо уточняет: — А тебе от дяди Кости не влетит за драку? — Не-а. Когда драка за дело, папа не вмешивается. Кстати, — вдруг вспоминает Игорь, — что там ваша ссыкливая компашка? Не лезет к тебе? — Не лезет, — отвечает Серёжа, и это правда. После того, как сарафанное радио разнесло, что Разумовского берут в семью, от него отстали вообще все, даже воспиталки. Наверное, будь Серёжа, по выражению взрослых, «более социальным», его бы такое положение вещей задевало. Но чего нет, того нет, и он лишь тихо радуется этому своеобразному бойкоту. Узелок на шёлковой нити дружеского общения возникает лишь однажды. Серёжа, не подумав, спрашивает у Игоря про маму, и тот, враз посмурнев, сжато отвечает: — Она умерла пять лет назад. Рак. — Прости, — виновато опускает голову Серёжа. — Да ничего. — И Игорь с преувеличенной бодростью переводит разговор на секцию самбо, куда его вчера записал дядя Костя. Опрометчивый вопрос уходит в прошлое, но после прощания идущий к зданию интерната Серёжа вдруг понимает: о его маме и папе Игорь так ничего и не спросил. За что преисполняется благодарности, поскольку на две темы — родителей и кошмаров — он не готов разговаривать вообще ни с кем. Беда лишь в том, что если первую ещё можно как-то обходить, то со второй фокус не прокатит. Сложно избежать расспросов, почему ты орёшь по ночам. Тем не менее Серёжа робко надеется, что после переезда кошмары в принципе прекратятся. В конце концов, со дня судьбоносного разговора в кабинете заведующей он спит более-менее спокойно — так отчего бы не посчитать это добрым знаком? И естественно, в первую же ночь на новом месте эти надежды идут прахом. Впрочем, начинается всё отлично. Наевшись купленного дядей Костей «Муравейника», радостно-возбуждённый Серёжа едва ли не до часу шёпотом переговаривается с лежащим на соседней кровати Игорем, строя на завтра грандиозные планы. А когда наконец смежает усталые веки, то открывает их уже в кольце высокого рыже-алого пламени. Паника захлёстывает с головой — мгновенно, не давая даже крохотного шанса взять себя в руки. Жар от огня такой сильный, что волоски на коже скручиваются и опадают пеплом, а сама кожа вскипает болезненными белыми волдырями. Серёжа загнанным зверем мечется по уменьшающемуся пятачку — ни единого просвета. Ни единого шанса на спасение. Тем временем пламя темнеет, наливается пульсирующим багрянцем. Вот-вот его стены сомкнутся над жертвой, и в их утробном гуле смертельно перепуганному Серёже ясно слышится: «Думал избавиться от меня? Променять на каких-то людишек? Нет уж, ты мой, мой, всегда был и теперь всегда будешь! Мой!» Багровые языки складываются в жуткую клювастую маску, и не выдержав ужаса, Серёжа кричит. А если точнее, сам того не осознавая, зовёт. — И-иго-орь!!! И тогда — впервые! — случается чудо. Посреди огненного ада Серёжу окутывает блаженной прохладой, и чей-то — Игоря, ну конечно, Игоря! — голос произносит: — Я здесь. Всё хорошо, идём. И вмиг успокоившийся Серёжа бестрепетно шагает прямо в огонь. — Игорь! — Здесь, здесь, всё хорошо. Спальню освещает неяркая настольная лампа под зелёным абажуром. Серёжа резко садится на кровати, видит рядом с собой встревоженного Игоря, и вслед за облегчением на него водопадом обрушиваются жгучий стыд и морозный страх. Стыд — оттого что разбудил своими воплями. Страх — что уж теперь-то все в нём гарантированно разочарованы. В дверь отрывисто стучат, и Игорь громко отвечает: — Можно! — Что у вас случилось? — встревоженно и потому требовательно спрашивает вошедший дядя Костя. — Да вот, — Игорь подбородком указывает на Серёжу, — кошмар приснился. Кошмар же? Онемевший Серёжа отрывисто кивает и съёживается в ожидании неминуемой выволочки. — Ясно, — роняет дядя Костя. — Свет пока оставьте. — И отдав это непонятное распоряжение, выходит из комнаты. В инстинктивной попытке спрятаться Серёжа тянет на себя одеяло и поджимает колени к груди. — Не переживай ты так, — ободряет его Игорь. — Подумаешь, сон плохой. Со всяким бывает. Серёжа виновато опускает голову и сипло произносит: — Эти сны мне через ночь снятся. Я же говорил, что я проблемный. — Пф! — легкомысленно фыркает Игорь. — Нашёл проблемность. Придумаем что-нибудь. Возразить Серёжа не успевает, поскольку в спальню возвращается дядя Костя с большой белой кружкой в руках. — Ну-ка, выпей. Тёплая керамика ложится Серёже в ладони. Он опасливо пробует напиток — сладкое какао — и уже смелее делает второй глоток. Тем временем дядя Костя переглядывается с Игорем, после чего тот уступает место на Серёжиной постели. «Спрашивать будет», — обречённо понимает Серёжа. И действительно, после того, как кружка показывает дно, дядя Костя мягко интересуется: — Расскажешь, что тебе снилось? Серёжа панически мотает головой. Устремлённый на него взгляд дяди Кости на секунду становится неприятно острым, однако голос звучит с прежней добротой: — Хорошо. Но если ты вдруг поймёшь, что можешь это обсуждать, то помни, пожалуйста: я всегда тебя выслушаю. Серёжа нервно сглатывает. «Можешь», а не «хочешь» — откуда он знает? А дядя Костя чуть наклоняет голову к плечу и уточняет: — Пока успокоился? — Д-да, — шёпотом отвечает Серёжа. — Ночник тебе оставить? Серёжа крепко сжимает пустую кружку. Ночник. Никто, никогда, да ещё ради него... — А мешать не будет? — Не будет, — быстро отзывается Игорь, отчего у Серёжи вдруг начинает зверски щипать в носу. Что, конечно же, не ускользает от дяди Кости. — Ну-ну, — он встаёт и ласково треплет опущенную Серёжину макушку. — Всё в порядке. Ложись. Забирает посуду, поправляет на послушно улёгшемся Серёже одеяло и, напоследок велев Игорю: — Если что, буди, — уходит. А тот, дождавшись, пока дверь закроется, немного мнётся и говорит: — Ты спи, не бойся. Я буду защищать тебя. И, смущённый, торопливо забирается в свою постель, оставив Серёжу в полном смятении чувств. Которое, впрочем, совершенно не мешает ему вскорости заснуть крепким сном без сновидений — так, как он будет спать все следующие ночи.