Фантики

День за днём выхватывает время из календарной сетки. Игорь с Юлькой то мирятся, то ссорятся, Серёжа с Олегом вроде бы дружат как раньше, только прежней беззаботности уже нет. — Не спеши, — утешает дядя Костя. — Главное — ваше желание, остальное рано или поздно сложится. Серёжа понимает, что он прав, но всё равно хочет «рано», а не «поздно». Так проходят зима и весна, наступает лето, и вместе с ним — пора экзаменов. У Игоря выпускных, у Серёжи общеобразовательных. И когда они закрывают табели одними пятёрками, то получают от дяди Кости заслуженную награду — экскурсию по питерским крышам. До сих пор Серёжа был уверен: уж центр-то города он знает хорошо — и лицо, и изнанку. Но теперь знакомые места открываются для него с третьей стороны, и это так волшебно, что дух захватывает. Но ещё волшебнее — разделять свои чувства с близким человеком. — Знаешь, — вполголоса говорит Игорь, стоя над Невским плечом к плечу с Серёжей, — если бы не полиция, я бы пошёл в руферы. — Знаю, — отзывается Серёжа. — И я. Если бы не программирование. Таким ему и запоминается тот день: вверху — исчерканное облаками небо, внизу — серые пространства крыш, и между — они с Игорем, созвучные до последнего ощущения. А потом случаются «Алые паруса». Идти на праздник Серёжа отказывается, хотя его зовут и Олег, и Игорь. Вместо этого он до полуночи сидит за компьютером, а затем долго ворочается в кровати, прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь. Но нет, Игорь возвращается утром, около шести, странно рассеянный, будто мысли его остались где-то на засыпанных послепраздничным сором улицах. Отвечает невпопад, смотрит не видя, и Серёжу пронзает догадкой: Юлька. Внутренности перекручиваются, как выстиранное бельё — не вдохнуть, не выдохнуть. Промямлив что-то неопределённое, Серёжа сбегает в ванную и, открыв кран, всем весом налегает на край раковины. Картинка перед глазами плывёт, и хочется или взвыть, или в кровь разбить кулаки о стены. Да, у Игоря должно было это случиться — неважно с какой девчонкой, важно, что не с Серёжей, но почему не когда-нибудь потом?! Например, после того как Серёжа уедет учиться в МГУ или ещё дальше и не будет знать, не будет видеть!.. «Предатель, — вкрадчиво поддакивает внутренний голос. — Как он мог и, главное, с кем! Мы должны отомстить, правда? Выжечь дотла». Последняя фраза окатывает Серёжу ледяной водой. Чувствуя, как волоски на загривке встают дыбом, он медленно поднимает голову и заглядывает своему отражению прямо в черноту окружённых расплавленным золотом зрачков. Нет. Больше никаких пожаров. Никаких смертей. Теперь решения принимает только он. Пауза длится вечность. «Как знаешь», — наконец отвечает внутренний голос, и золото неохотно сменяет обычная синева. Тогда Серёжа аккуратно отцепляет сведённые судорогой пальцы от бортика раковины и закрывает кран. От нервного напряжения у него постукивают зубы — столько лет всё было тихо, он и забыл об этом. Который, выходит, никуда не делся, а значит может... «Не может, — Серёжа упрямо встряхивает головой. — Я стал сильнее и ни в коем случае не допущу, чтобы этот причинил кому-либо вред». Если до его внутреннего слуха и доносится многозначительное хмыканье, то вполне возможно, что оно только кажется. С того дня всё начинает идти наперекосяк. Олег с приёмными родителями уезжают на месяц в Крым, к друзьям. Игорь занят Юлькой и вступительными — кроме ЕГЭ ему надо сдать ещё сочинение и физподготовку. И, как будто этого мало, у дяди Кости на работе закручивается что-то очень серьёзное. Настолько, что дома он почти не бывает, а если всё-таки приходит переночевать, то своим угрюмым видом отбивает всякую охоту задавать вопросы. Однако по-настоящему Серёжа пугается, когда сразу после завершения экзаменов у Игоря, дядя Костя говорит: — А давайте-ка вы, молодёжь, пару недель поживёте у Фёдора на даче. Он как раз завтра туда едет — Лене продуктов подвезти. Подышите чистым воздухом, от учёбы отдохнёте, витаминов поедите. Собирайтесь. Дураку ясно, что это не обсуждается, и Серёжа с Игорем, переглянувшись, послушно уходят в свою комнату. Где первый тут же спрашивает: — Слушай, такое раньше когда-нибудь было? — Нет, — Игорь выглядит не менее встревоженным. — Но ты не волнуйся, — он ловит и успокаивающе пожимает ледяные Серёжины пальцы. — Папа с дядей Федей обязательно со всем справятся и всех, кого надо, посадят. Вот увидишь. Серёжа соглашается и даже изображает подобие улыбки, однако склизкий комок в подреберье всё равно никуда не девается.

***

По дороге на дачу Игорь пытается хоть что-нибудь разузнать у дяди Феди, но в ответ получает безапелляционное «Тайна следствия» и нехотя замолкает. Впрочем, стоит дяди-Фединой «шкоде» отъехать от дачной калитки, как он сразу же пристаёт с расспросами к тёте Лене. Здесь толку получается побольше: «Ох, Игорёк, что-то про наркотики», — однако более конкретно не может рассказать и она. — Ничего не понимаю, — бормочет Игорь, затаскивая свою и Серёжину сумки в мансарду. — Наркотой же спецотдел занимается, причём тут папа? — Попробуем узнать, когда дело закончится, — отзывается Серёжа. Дурное предчувствие по-прежнему сидит под сердцем толстой холодной жабой, и единственное, о чём он, как заведённый, просит: только бы обошлось. Увы. Не обходится. Рыбалка с ночёвкой — давняя традиция, и всегда нравилась Серёже. Палатка на берегу безымянного озерца, таинственный шёпот корабельных сосен в вышине, костёр, чьи искры взлетают так высоко, что остаются на небе огоньками звёзд. И засыпать в обнимку — ведь ночи уже прохладные, и встречать рассвет — розовое над молочным, и только вдвоём, будто одни в целом мире. Но в этот раз привычное счастье отравлено тревогой, по-комариному зудящей над ухом, и никак не выходит её отогнать — хотя бы на сутки. Серёжа видит, что Игоря тоже гложут скверные мысли, и потому, забыв про осторожность, льнёт к нему, заглядывает в лицо, ловит немного вымученные улыбки. «Всё будет хорошо», — снова и снова повторяют они друг другу. Но когда возвращаются, и им навстречу выбегает бледная, растрёпанная тётя Лена, Серёжа уже знает, что она скажет, и заранее мертвеет внутри. — Мальчики, ох, мальчики! Костя... Костю убили.

***

Как? Вопрос, на который тётя Лена не может ответить ничего вразумительного и который Игорь вместо приветствия задаёт приехавшему в обед дяде Феде. — Крыса у нас была, — сплёвывает тот, отбросив пустые отговорки. — Точнее, не у нас, а у «коллег» из спецотдела, чтоб им... — Он на секунду замолкает, проглатывая матерное окончание. — Костя эту мразь вычислил и на признание развёл, только кто ж знал, что у того ещё «беретта» в рукаве? Чуть-чуть мы не успели, совсем чуть-чуть, — дядя Федя с неподдельными виной и скорбью качает головой, и Серёжа механически отмечает, как он постарел за прошедшие несколько дней. У самого Серёжи внутри всё так же мёртвая зона, а язык будто затёрло в полярных льдах. Хорошо, что Игорь может расспрашивать за них двоих, задавая именно те вопросы, на которые больше всего хочется получить ответ. — Когда это случилось? Дядя Федя отводит глаза. — Позавчера. Рот Игоря сжимается в нитку. — Дел было много, — оправдываясь, поясняет дядя Федя. — Забрать вас сразу я бы не смог, а так хоть на два дня дольше спокойно пожили. — Не надо было, — веско роняет Игорь. На что дядя Федя отвечает ему, как взрослому: — Согласен. Прости. Игорь наклоняет голову, принимая извинения, и чужим голосом спрашивает: — Когда похороны? От страшного, неправильного слова кожа у Серёжи покрывается мурашками, и он утопающим вцепляется в руку Игоря. — Сегодня, — тихо говорит дядя Федя. — И нам уже пора ехать.

***

Гражданская панихида проходит в красивом здании главного управления на Миллионной. Просторное, отделанное мрамором помещение с высокими сводчатыми потолками украшено белыми цветами и драпировочными тканями. Возле дальней стены — невысокий постамент и трибуна, на которую один за одним поднимаются какие-то люди и говорят о дяде Косте. Говорят хорошее, только Серёжа всё равно не вслушивается. Его взгляд беспорядочно блуждает по залу, избегая лишь висящего на стене большого дяди-Костиного портрета с перечёркнутым траурной лентой углом и до половины накрытого флагом гроба, стоящего на постаменте. В голове мельтешат обрывки мыслей, а в груди — пустота. Полная анестезия чувств. Но когда речи заканчиваются и приходит время прощания, у Серёжи слабеют колени. Он до судороги сжимает ладонь Игоря — кажется, они не разнимают рук с самой дачи, — получает в ответ такое же пожатие и только тогда заставляет себя сделать шаг. Это самые длинные пять метров в его жизни. Ноги ватные, тесный воротник рубашки немилосердно впивается в горло, в желудке будто плещется целое озеро кислоты. Приближаясь к постаменту, Серёжа хочет зажмуриться, однако зло одёргивает себя: дядя Костя не заслужил его трусости. И к гробу подходит с прямой спиной — в точности, как Игорь. Смотрит на лежащего внутри человека и в первую секунду не узнаёт. Слишком резкие, строгие черты лица — ни намёка на добродушную паутинку морщин от уголков глаз. Неестественный, восковой цвет кожи вместо привычного загара. По-дурацки зачёсанные назад волосы — зачем, ведь дядя Костя никогда так не ходил? Зачем вообще это всё, почему он должен был умереть, почему сейчас?! — Прощай, папа. Голос Игоря хрипл, как после многолетнего молчания. Краем сознания Серёжа понимает, что теперь его очередь, выжимает из себя: — Прощайте, — и впивается зубами в ребро ладони, чтобы не завыть. Действие анестезии закончилось, и теперь весь ужас, вся боль буквально хлещут из него — слезами и кровью на белоснежное сукно рубашки. — Серёжа! Игорь обхватывает его за плечи, шепчет: — Пойдём, пойдём, — и, полуослепшего, отводит от постамента, а потом и вовсе из залы. Когда же за ними бесшумно закрывается массивная резная дверь, разворачивает Серёжу к себе и крепко обнимает. Гладит по волосам, шепчет какую-то успокаивающую чепуху, а Серёжа ревёт, ревёт и никак не может остановиться. Подбежавшая тётя Лена пытается напоить его водой, но он лишь сильнее прижимается к Игорю. — Спасибо, тёть-Лен, — говорит тот. — Не надо пока. — Не надо так не надо, — вздыхает тётя Лена и по-матерински ласково касается вздрагивающих Серёжиных плеч. — Бедные дети. Может, не поедете на кладбище? Федя вас к нам отвезёт — отдохнёте, в себя придёте? От сердца сделанное предложение действует на Серёжу лучше стакана успокоительного. — Поедем! — возмущённо гнусавит он и даже немного отстраняется от Игоря. — Уверены? — с сомнением уточняет тётя Лена, и Игорь подтверждает: — Уверены. Только сначала в порядок себя приведём. В светлой и чистой уборной они кое-как отстирывают с Серёжиной рубашки кровавые пятна, и пока Игорь сушит её под феном, Серёжа долго и тщательно умывается ледяной водой. — Готово, — Игорь подаёт ему рубашку. — Что с рукой? — Вроде свернулось. — Теперь Серёже жутко стыдно за свой поступок. Устроил представление, будто истеричная барышня, а не мужчина. — Дай-ка взглянуть. Игорь внимательно изучает прокушенную ладонь — такой похожий на дядю Костю, что Серёжа принимается отчаянно моргать. Бесполезно — Игорь отпускает его руку, спрашивает: — Может, на всякий случай перевяжем? — и, конечно же, замечает глаза на мокром месте. — Эй, ты чего опять? — Так. Серёжа пытается отвернуться, но его ловят за подбородок. — Не надо, — с прорезавшейся болью в голосе просит Игорь, и Серёжа торопливо кивает. Шмыгает носом и вдруг, немного повернув голову, тычется губами в твёрдую ладонь. Игорь отдёргивает руку, будто от кипящего масла. — Ты что? — Н-не знаю, — Серёжа и сам в шоке от сделанного. Однако надо как-то исправляться, и он не придумывает ничего лучше, чем сказать: — Идём, нас, наверное, уже ждут, — и опрометью выскочить в коридор. Игорь догоняет его всего через несколько метров. Уверенно берёт за руку, и у Серёжи невольно вырывается вздох облегчения. Всё осталось по-прежнему. Хотя бы здесь.

***

На Серафимовском кладбище Серёжу накрывает ещё дважды. В первый раз, когда Игорю отдают свёрнутый сине-красным треугольником флаг и закрывают крышку гроба. И во второй, когда надо бросить на могилу три горсти. К счастью, в обоих случаях у него получается сдержать рвущиеся наружу рыдания, однако борьба с эмоциями забирает последние остатки сил. Поэтому Серёжа страшно благодарен всё замечающей и понимающей тёте Лене, которая после окончания церемонии говорит: — Мальчики, давайте на поминки вы всё-таки не поедете? Серёжа измученно молчит, так что отвечать за них обоих вновь приходится Игорю. — Да, пожалуй. Дядя Федя сможет нас домой отвезти? — Разумеется, — быстро подтверждает тётя Лена. — Только, может, лучше к нам? У вас же наверняка в кухне шаром покати, а вы полдня ничего не ели. Игорь вопросительно смотрит на Серёжу: — Поедем? — Нет, — с трудом отвечает тот. — Я... я домой хочу. Игорь поворачивается к тёте Лене. — Спасибо, но мы домой. А с едой что-нибудь сообразим. — Не передумаешь, Игорёк? — спрашивает подошедший дядя Федя, очевидно, слышавший конец разговора. — Оставаться одним после такого... — Не передумаю, — перебивает его Игорь. Несколько секунд они меряются взглядами, а затем дядя Федя уступает: — Ладно. Только сначала всё равно заедем к нам — Лена вам хотя бы съестного соберёт. Против этого Игорь не возражает, хотя, Серёжа уверен, ему сейчас не до еды. Им обоим не.

***

Квартира встречает их сонной тишиной и душным теплом закупоренного жилья. На вешалке висит дяди-Костина куртка, под обувницей стоят ботинки. На своём месте в ванной зубная щётка и бритва, в кухне — большая кружка с портретом Петра, на стуле в комнате — домашняя одежда. Вещи ещё не знают — и ждут. — Мы дома, — надтреснутым голосом говорит Игорь и вдруг, сдавленно всхлипнув, утыкается в куртку лицом. Пакет с выданными тётей Леной продуктами выпадает у него из рук, чем-то звякает, только на это никто не обращает внимания. Игорь плачет — беззвучно, лишь спина мелко подрагивает, а Серёжа обнимает его, прижимаясь щекой между острыми лопатками. У него самого текут слёзы, но тихо, как простая вода, хотя сердце от горя и сострадания рвётся на части. Однако всё, чем Серёжа сейчас может помочь, — это держать. Так крепко, словно они стоят на самом краешке бездонной пропасти. Когда Игорь наконец отпускает вымокшую от слёз куртку, в прихожей уже порядком темно. — Тебе воды принести? — шёпотом спрашивает Серёжа, продолжая обнимать его за талию. — Об-бойдусь, — икнув, отзывается Игорь и сердито вытирает кулаком глаза. — Т-ты есть хочешь? — Нет. А ты? — И я нет. Тогда чаю? Серёжа ненадолго задумывается. — Давай. Я поставлю? — Аг-га. Они не зажигают свет, и занавески призрачно колышутся от сквозняка из-за распахнутых форточек. Чай пьют в усталом молчании, но оно объединяет их сильнее любого задушевного разговора. Поэтому когда Игорь встаёт и, поставив кружку в раковину, говорит: — Пойдём спать, — Серёжа без вопросов уходит за ним в комнату дяди Кости. Помогает расстелить узкую кровать и, скинув осточертевший «официальный» костюм, первым ныряет под шерстяное солдатское одеяло. Засыпают они рука в руке, лоб ко лбу — как когда-то в детстве. Которое сегодня закончилось. По-настоящему.