***
Мерное укачивание. Шум мотора. Едкие запахи резины и бензина. Роб дремал на заднем сидении старого автобуса, крепко обняв потертый полупустой рюкзак. Он ехал домой. Громкий хлопок. Роб подскочил на месте и испуганно огляделся. Какой-то мальчишка уронил игрушечную машинку… Выдохнул. Конечно, а что же еще? Ад не смог пересечь океан. За это они и боролись. Утреннее солнце ярко светило прямо в глаза. Но задергивать шторы не хотелось. Сердце, что ускорилось от страха, теперь трепетало от предвкушения. За окном был родной город. И Роб пытался уловить каждую его грань. С радостью впитывал в себя знакомые пейзажи, так непохожие на руины, что он видел там. С восторгом отмечал новые детали, что появились, пока на той стороне города превращались в пыль. Жизнь здесь не стояла на месте, все дышало и преображалось, смерть осталась позади. И теперь Роб мог влиться в это бесконечное течение. Наконец-то начать жить. Он считал оставшиеся остановки и предвкушал уют дома. На языке перекатывался почти забытый вкус маминой стряпни, живот заурчал. Он так спешил, что не стал есть на вокзале. Знал ведь, что она уже наверняка встала и что-то наготовила. Не в ее привычках было спать допоздна даже в выходной. Роб, щуря глаза, улыбнулся от мысли, что мать, увидев его, обрадуется и заплачет наверняка. А он просто молча обнимет ее покрепче, как мечтал все эти годы… Она и не знала, что он вернется именно сегодня. Интересно, как она? Прибавилось ли морщинок и седых волос? Все так же работает в две смены? Он вернется на работу, чтобы разгрузить ее. Долгожданная остановка. Нетерпеливый прыжок из едва раскрывшейся двери автобуса. Рывком закинув рюкзак на спину, побежал до родного дома. Вот и он. Лужайку бы постричь и забор покрасить, но это все потом, сегодня встреча, слезы, улыбки, бесконечные разговоры. Все то, что заставляло его продолжать шевелиться все эти годы вопреки всему. Взлетел на крыльцо и постучался. Он наконец-то дома. Ожидание невыносимо. Ну же… Звук шагов. Дверь распахнулась. Сердце замерло и похолодело. Что-то не так. На пороге стояла соседка. Смотрела на него, глупо хлопая ресницами. А за ней темно, слишком темно. — Роб… Мы думали, ты погиб, — смогла выговорить она. Глупость какая. Он же здесь. Живой. Почему она тут? Почему не пускает? — Твоя мать… Не смогла с этим смириться. Она…***
Рывок в темноту. Руки и ноги потянуло обратно. В кожу впились грубые ремни. С трудом открыл глаза. Уставился в потолок. Голова совсем ватная. Хотелось пить. Мир вокруг плыл. Дневной свет едва пробивался сквозь плотные шторы. Но его вполне хватало, чтобы рассмотреть совсем маленькую комнату. Пустые белые стены. Из мебели лишь кровать, на которой он был надежно зафиксирован, и стул рядом. Воспоминания запоздало возвращались, мысли формировались нехотя. Он… в больнице. Почему?.. Точно. Мама где-то здесь. Надо идти. Попытался встать. Ремни напомнили о себе. Как же?.. «Прости», — проговорило голосом Берта затихающее эхо в голове. Не четкое воспоминание, но ощущение. Обидно. Горько… Насколько смог, размахнулся и ударил по матрасу. Пружины каркаса едва заскрипели — сил почти не было. Берт, ты все-таки предатель. Глупо было надеться на что-то еще. А ведь почти поверил… Сколько прошло времени? Где же подмога? Им здесь есть чем заняться. Тар. Главный врач явно болен и находится в нечеловеческих условиях. Его заместитель замешан. Он… Голову прошила насквозь фраза Деймона: «Грета Штицхен мертва». Нет! Не может быть. Он точно знал, что она…***
Жива! Вздох облегчения. На кухне. Мать стоит у окна и еще не заметила его. — Мама, — позвал он тихо. Сердце больно стучало в горле, глушило слова. — Мама! Чуть повернула голову в его сторону. Роб не выдержал, бросился к ней, крепко сжал в объятиях. Удивился тому, какой маленькой и хрупкой она была. А как поседела… Из растрепанного темного пучка выбивались многочисленные серебряные нити. — Прости, что так долго… Не отпуская мать, он оглядывал кухню. Ей будто и не пользовались вовсе. Пожелтевшая посуда ровно стояла на своих местах. Пахло старой штукатуркой и хлоркой. Цветы на подоконнике давно засохли. В углу на потолке белела паутина. Жизнь в их доме словно застыла. Но это ничего. Теперь он тут… — Теперь все наладится, — пообещал он вслух. Почему она молчит? Не обняла даже. Тонкие руки безвольно висят по бокам. Обиделась? Не отпуская острых плеч, отстранился, чтобы вглядеться в родное лицо. И выдохнул пораженно. Ожидал увидеть слезы, радость, печаль, гнев… Что угодно, но не пустоту. Она ровно смотрела на него без узнавания. Никаких эмоций. Словно… он чужой. Может, он так изменился за четыре года разлуки? — Мам, это я, Роб. — Здравствуй, Роб, — ответила ровно и тихо. Голос глухой. Неживой. — Ты заболела? Плохо себя чувствуешь? Роб растерялся. Не так он видел эту встречу. Он проверил ее лоб. Не горячий. Взял за руки, растер ладони. Она не сопротивлялась, но и не тянулась к нему. Позволяла. Взгляд упал на ее запястья. Не белой коже неровными линиями алели длинные шрамы. «Что же ты наделала?..» — Грета пыталась… уйти, — объяснила подошедшая соседка. — Но я тогда как раз зашла ее проведать. Удивилась, что было утро, а свет на крыльце горел. Как почувствовала! Если бы чуть позже… Она говорила, а Роб не слушал. Он искал в светло-голубых глазах хоть каплю жизни. Он сжимал расслабленные ладони и надеялся, что мать сожмет его руки в ответ. Но ничего. Ничего. Ничего. Затрясся от бессилия. Слишком устал, но теперь не до передышки. Он разберется. Все будет хорошо. Нужно лишь время. Нужно собраться с духом. Зажмурился, переводя дыхание.***
Лицо защекотали прикосновения мокрой ткани. Роб улыбнулся. Жива, а остальное лишь дурной сон. Все наладится. Вместе они преодолеют невзгоды… Щеку ошпарило теплое дыхание. Свежий запах мяты. Вдохнул поглубже, впуская знакомый и такой родной пряный аромат. Хотел дотянуться, прикоснуться. Не смог. Ремень удержал руку. Жесткий край резанул раздраженную кожу запястья, выдирая из оков беспокойного сна. Роб недовольно замычал и открыл глаза. Встретился с обеспокоенным взглядом Берта. Руку крепко сжала его прохладная ладонь. — Не надо, не рвись, — просил он. — Берт, ты… — Язык еле слушался. Слова никак не хотели складываться в запутанном сознании. Воспоминания о последних днях нещадно врывались в уставший мозг, грубо комкая неясное видение. Сны и реальность никак не вязались вместе. Жива? Не жива? Было или не было? Берт встревоженно осматривал израненные грубой кожей запястья. Темные волосы были спутаны, круги залегли под глазами, докторский халат весь измят. Душу рвало в клочья от одного его вида, от того, что он рядом. Невероятно сильно хотелось прижаться, телом ощутить тепло, не отпускать, смешать их дыхания в одно. Не меньше хотелось Берта уничтожить за то, что он причастен. А лучше вовсе забыть. — Тебе надо попить. Берт поднес стакан к сухим губам. Роб отвернулся. Опять ведь отравит. — Нет. — Собственный голос совсем хриплый. — Пожалуйста… Тонкие пальцы провели по шершавой щеке, спустились ниже, с дрожью сжали плечо. — Просто вода. Роб снова заглянул в темные глаза. И его жгучая ярость захлебнулась в чужой печали. Кивнул. Да будь что будет. Пил быстро и жадно. Вода смачивала пересохшие язык и горло. Наполняла жизнью. Берт нежно гладил его по волосам. Касания бередили душу. Почему так приятно? Почему так больно? Почему он заодно с Деймоном? И почему тогда сейчас он рядом? — Почему? — вырвался размытый вопрос. Берт смотрел на него задумчиво. — Сколько бы я ни искал. Это единственный выход для нас с тобой. Для меня. Роб хмурился, пытаясь постичь смысл фразы. Но думать было все еще непросто. Холодные кончики пальцев касались его лба, скул, подбородка. Словно Берт пытался изучить его и запомнить. Прикосновения вызывали мурашки. Прикрыл глаза, чтобы чувствовать…***
— Я дома, — объявил громко, снимая куртку. Прошел месяц, как он вернулся в полицию. А сегодня получил повышение и постарался не задерживаться. Хотелось отпраздновать. За окном смеркалось. Роб шел по дому, включая свет. Нашел мать в полутемной кухне. Она, как обычно, сидела у окна. Он переставил туда старое кресло, когда понял, что там ей, видимо, комфортнее. — Привет, — поздоровался неловко он. Посмотрела на него, кивнула молча. — Я тут подумал, что сегодня мы могли бы сходить в ресторан. Отдохнуть от моей готовки. Что думаешь? — Как хочешь. — А потом можно погулять в парке. Ты же любишь осенний лес. — Как хочешь. Она смотрела на него, не отрываясь. Отвечала ровно, тихо. Всегда одинаково. Внутри холодело от безразличного взгляда. Роб вздохнул и натянуто улыбнулся. — Или мне снова приготовить макароны с сыром? — Как хочешь. — А что ты хочешь? — Едва не повысил голос. Она молча смотрела на него. Как и каждый день до этого. Как и тогда, когда он ей рассказывал о том, где был. Не все, конечно. Слишком многое он и сам хотел бы забыть, но слишком свежие воспоминания до сих пор напоминали о себе ночными кошмарами. А она лишь кивала… — Хочешь, я уйду? — спросил вдруг он. — Как хочешь. — Даже не задумалась. Уходя, Роб хлопнул входной дверью.***
Очнулся в темноте от звука закрывающейся двери и тихого разговора в коридоре. — Берт, еще раз, тебе не нужно больше за ним смотреть. Мы закончили, — говорил, кажется, Деймон. Роб прислушался. О чем они? Что «закончили»?.. — Сам разберусь. Считай, что это моя личная инициатива, — огрызнулся Берт. Надо же, с ним он так грубо не говорил. — А другие пациенты? Им тоже нужно внимание. Ты вообще спишь? — Бывает… Но это неважно, Деймон. Эффект уходит. Он вспоминает. Ты же сам знаешь, на что он способен, когда… — Он на нейролептиках, привязан, закрыт. Ничего в этот раз не случится. Так что прекращай уже быть курицей-наседкой и возвращайся к работе. Роб силился уловить суть… «Вспоминает». Это про эти неясные сны о прошлом? О ней… Если это воспоминания, то как бы он мог такое забыть? — Тебе ведь плевать. — Берт не спрашивал, утверждал. — Для тебя Роб не человек даже. Эксперимент. — Снова ты за свое… Мне совсем не плевать на успех этого эксперимента. Не мне тебе говорить, каким прорывом это станет в психиатрии. Никаких больше зверств и бесполезных пыток. История Штицхена станет известна всему миру. — И ты будешь таскать его за собой по этому миру, как какой-то трофей… — Буду. А тебе что с того? Беспокоишься о преступнике? Роб выдохнул. Каком еще преступнике? Он детектив. Это он расследует преступление и ищет виновных. А сейчас Деймон даже не таит, что использует его в каком-то эксперименте… — Неужели влюбился? — рассмеялся Деймон, не дождавшись от Берта ответа. А потом спросил серьезно: — Берт, объясни наконец, как ты допустил столько ошибок? Почему он нашел свои таблетки? Свои? О чем это он? Надпись «Штицхен» на флаконе… Его? Попытался подняться, чтобы не пропустить ни слова, но ремни держали крепко. — Не знаю. Мэри забыла убрать, наверное. — А альбом? Твои художества, считай, и загубили эту попытку. Выброси уже или увези домой, если они тебе так дороги… Зачем ты его вообще повел в свою комнату? — Я… запаниковал. Он нашел дверь. — Как? — Селена подсказала… — А потом стащила снотворное и устроила хаос, в котором он ухитрился добраться до Тара. Как хорошо все складывается, не находишь? — Бывают же совпадения. Роб почти наверняка знал, что Берт в этот момент улыбнулся. Деймон шумно вздохнул. — Мы не можем привязываться к пациентам, Берт. Может, мне найти другого доктора? «Пациентам». Если он — пациент, то… Как? Шестеренки в голове с ощутимым скрипом вставали на свои места, пока Роб пытался сопоставить факты и странности, которые никак не давали ему покоя все эти дни. — Ну ты и лицемер, Деймон. Разве ты сам не делаешь это все ради жены? Используешь Роба, как подопытную крысу, оттачиваешь на нем этот свой метод. А все ведь затем, чтобы потом вылечить Лилит. — Селену. Я не… Она даже не помнит, что мы семья. Просто ненавидит меня. Не помнит и про Приму, нашу дочь… — Голос Деймона дрогнул. — Сейчас я ее лечащий врач, который сделает все, чтобы вернуть ее в норму. Замолчали. Берт вдруг спросил: — Когда? — Когда вспомнит. Раньше нельзя. Берт открыл дверь палаты. Мертвенно белый свет коридора ослепил привыкшие к темноте глаза. Роб зажмурился. Деймон спросил напоследок: — Берт, когда ты в последний раз ездил домой? — Давно. Там слишком тихо. Никто не воет по ночам. Ненавижу тишину, — отшутился тот в ответ.***
Поздний вечер. Роб допивая очередную чашку кофе, потер уставшие за день глаза. Перед ним расплывались мелкие буквы дела. Нечто совсем несрочное и неважное. — Штицхен, иди уже домой, — одеваясь, подгонял его сослуживец Кент. — Угу. Он и не собирался. Лучше он будет один здесь, чем один там. С ней. То одиночество невыносимо. Дома тошно. — Никто не будет платить тебе сверхурочные. Снова промычал в ответ и сделал еще глоток. — Я не пойму. Почему ты каждый день сидишь тут. Неужели тебя никто не ждет? Чашка в руке Роба застыла, он поднял взгляд на коллегу. Почти прошептал: — Никто. — Слушай, а пошли со мной в бар. А то сколько уже тут работаешь, а я о тебе и знать ничего не знаю. Роб вздохнул. — Не сегодня. Мне нужно тут закончить, — кивнул он на бумаги перед ним. — Ну как знаешь. Смотри, не сойди с ума с этой бесконечной работой. — Угу, — снова погрузился в себя Роб. Вот уже полгода он забивал голову чем угодно. Читал книги, газеты, работал на износ. Лишь бы не оставаться взаперти со своими мыслями. Непонимание и бессилие его изводили. Когда Кент закрыл за собой дверь, Роб закурил.***
Очнулся от запаха сигаретного дыма. — Хочешь? — спросил Берт с улыбкой, демонстрируя раскуренную им сигарету. Роб кивнул. Эта дурная привычка помогала отвлечься в самые темные моменты его жизни. Может, поможет и сейчас, когда в его голове были сплошной туман и непонимание. Сны ощущались реальнее происходящего. А вся его реальность — это застывшая в безвременье палата. И Берт. Доктор поднес к его губам сигарету. Роб сделал глубокую затяжку и закашлялся, когда дым обжег горло. Берт с тревогой посмотрел на него. — Еще, — попросил Роб. Снова затянулся. Теперь осторожнее. Прикрыл глаза, задержав терпкую горечь в легких. Медленно выпустил струйку дыма. Засмотрелся в темные спокойные глаза своего вечного спутника. Спросил после паузы: — Давно я здесь? — Два года. Кивнул. Похоже, лекарства лишили его способности удивляться. — Значит, никто не приедет, — констатировал он. Берт покачал головой, вновь поднося сигарету. — Мои сны? — Вероятно, воспоминания из прошлого, подавленные гипнозом. Дым перекатывался на языке, выходя серыми клубами. — Зачем? — Ты не мог с ними примириться. Очередная затяжка. Комнату заполнил плотный туман.***
Почти полночь. Только у их крыльца не горел свет. Роб стоял у порога неприлично долго, крепко сжимая ручку двери. Собирался с мыслями, готовился к встрече с этой женщиной. Со своим одиночеством. Он уже перестал пытаться. Рабочие смены были все длиннее. А после он слонялся по городу. Домой возвращался только из чувства долга, ведь ей нужен был уход. Договорился, чтобы соседка приходила к ним днем, пока он на работе. Вечером же следил за ней сам. Зашел наконец. Тихо прошел до кухни, в которой сильнее всего пахло хлоркой. Хотя даже этот резкий запах не помогал скрывать другой — болезни и бессилия. Она сидела все в том же кресле в полной темноте, смотрела прямо, словно брошенная кукла. Когда Роб включил свет, она инстинктивно сощурилась, не выказывая прочих эмоций, даже не поворачивая головы в его сторону. Он молча принялся за ежедневную рутину. Отточенный до тошноты ритуал — убрать, переодеть, накормить, уложить. И все это — в полной тишине, под звук собственного неспокойного сердца. Ведь на его вопросы она отвечала все реже, потому Роб и сам перестал что-либо спрашивать. Тем более, рассказывать. Какая разница? Слова давно перестали иметь смысл в этих стенах. Никому не было до них дела. Он почти не смотрел на нее и старался избегать стеклянного взгляда. Под ним было неспокойно и тревожно. Сильнее всего чувствовался контраст между прошлым и настоящим. И куда острее была тоска по ушедшей матери. Той, что никогда не допускала этой безжалостной гнетущей тишины. Лежа в постели, он смотрел в потолок. Засыпать не хотелось. Ночью терзали кошмары, а тишину заполняли выстрелы и истошные крики давно убитых врагов и соратников.***
Выстрел. Тело напарника упало на асфальт как мешок. Уже без души. Где-то на фоне шум, крики, погоня… А в ушах Роба звенела тишина. Он смотрел, как растекается лужа крови под человеком, которого он мог назвать другом. Как стекленеют его глаза. Напрасно пытался зажимать рану. Все было решено в момент. Собственные руки, лицо, одежда — все стало ярко-алым. Серое небо давило. Мир сотрясался. Цвета вокруг померкли. Все, кроме красного. Его довезли до дома. Сказали успокоиться и отсидеться несколько дней. Он не хотел. Там она. Помыть. Покормить. Уложить. В бесконечной тишине, в которой каждый стук ощущался выстрелом, а скрип половиц оборачивался криками. Застыл в дверном проеме. Смотрел на нее долго. Не узнавал. Не понимал. Кто эта женщина? Почему он должен возвращаться к ней снова и снова? Ее стеклянный взгляд и резкий запах. Ее безразличие. Безвольные руки. В этом манекене было не больше воли и жизни, чем в его мертвом напарнике, чем в изуродованных телах его соратников. А глаза еще более пустые, сейчас смотрели в потолок, не мигая. В этой оболочке не осталось ничего, кроме ржавого механизма внутри, что продолжал работать, несмотря ни на что. Зачем?.. Шаг вперед. Громкий крик половицы. Еще шаг отозвался выстрелом. Еще. Не подорваться бы на мине. Сердце набатом било в ушные перепонки. Он должен выжить, ведь дома его ждут… Руки-нитки не шелохнулись. Хрупкая грудь замерла. Подушка упала из дрожащих рук на пол, заставив вздрогнуть. Взгляд не изменился. Ни страха, ни гнева, ничего. И жизни не больше, чем в его мертвом напарнике. Просто шестеренки, которые по ошибке еще крутились, теперь совсем застыли. Тихо закрыл за собой дверь. Его ждут. Ротта Рехаб. Он видел сегодня в архиве. Там, должно быть, все еще заперта его мать. Пусть начальник отмахнулся, но он обязан проверить. Утром первым же делом отправится туда…***
Роб очнулся от крика. Грудь сдавило словно булыжником. Горло саднило. В животе застыл твердый ком. Лицо мокрое от слез. Чувство вины не знало пощады. Душило и рвало на части. Берт подскочил на стуле, так же разбуженный криком. Ему хватило одного короткого взгляда на Роба, чтобы все понять. Он пересел на кровать и молча обнял. Тихо твердил, обдавая щеку теплом, что Роб не виноват, ведь он не осознавал, что творил. Что ей становилось бы только хуже. Что он был загнан в тупик. — Она мертва, — ответил Роб, слыша, но не понимая. — Я ее убил. Признание, произнесенное вслух, обернулось обвинительным приговором самому себе. В этот момент захотелось сгинуть. Таким, как он, не место в этом мире. Берт обхватил его крепче, продолжая: — Ее убил Тар. Ее и многих других. Истязал, а затем уничтожал души, называя это лечением. Но ты остановил его. Благодаря тебе пациенты получили шанс на исцеление. Роб качал головой. — Если бы ты не ворвался в больницу два года назад, Селена, Лиам и многие другие уже тоже перестали бы быть собой. Операции были назначены. Ты спас их, понимаешь? — Почему Тар внизу? Почему его не ищут? — наконец спросил Роб, лишь осознав, что покалечил еще и доктора. — Когда мы поняли, что он жив, спрятали его в карцере, выкопанном по его же приказу. Для всех он в командировках. Деймон отвечает на письма от его имени. А полиции сказали, что Тар успел уехать в Италию на конференцию за несколько часов до того, как ты чуть не придушил его заместителя. В голове прояснялось. Роб вспоминал дорогу до больницы. Перепуганный персонал и выстрелы. Тара, который только и твердил, что пациентку давно уже выписали. Свой гнев, вылившийся в череду ударов. Вспомнил и синеющее лицо подоспевшего на помощь Деймона… Он просто убийца. Его место на электрическом стуле, не здесь. — Поэтому Деймон и побаивается тебя, предпочитает уезжать, когда ты… детектив, — улыбнулся Берт. — Но я рядом. Всегда буду. Тяжелый вздох не принес облегчения. Роб запоздало осознал, что не привязан. Но бежать не хотелось. Больше ничего не хотелось.***
— Хоть этот цикл и сорвался, у нас есть прогресс, — сообщил Деймон Берту и Жозефине. — Он был менее агрессивен. А память была надежно заблокирована. Говорил так, будто Роб не сидел прямо перед ним в его же кабинете, выряженный в форму детектива и с бесполезным пистолетом в кобуре. Впрочем, пациенту тоже было все равно. Его сдавливало и медленно уничтожало чувство вины. А скормленный ему бутерброд с сыром рвался наружу вместе со слишком сладким кофе… — Но он все-таки выстрелил… Слишком много ошибок было допущено с нашей стороны. Роберт нашел то, чего не должен был видеть. Это спровоцировало его. Впредь нельзя допускать подобного. Иначе мы зря теряем время. — Деймон перевел внимательный взгляд на Берта. — Согласны, коллеги? Берт сжал крепче плечи Роба и молча кивнул. — Тогда приступим, — объявил Деймон и поставил на свой стол диск с черно-белой спиралью. — Пациент Роберт Штицхен. Экспериментальное лечение «Прима». Одиннадцатая попытка. Количество начальной порции психоделика незначительно увеличено. Последующие дозы остаются такими же. Скрип пера по бумаге — Жозефина записывала каждое слово. Берт наклонился и тихо прошептал, на краткий миг коснувшись губами лба: — В следующий раз я что-нибудь придумаю, Роб. Спираль медленно закрутилась перед глазами…***
Молодой мужчина стоял перед крепкой дверью психиатрической больницы Rotta Rehab. Двухэтажным зданием из потемневшего кирпича, возведенным вдали от остального мира. Темные окна с массивными решетками молча следили за каждым его вздохом. Он вновь повторял в голове план действий: потребовать встречи с главным врачом, допросить персонал и пациентов и, если потребуется, перевернуть все вверх дном. Грязно-серое вечернее небо отлично подходило не только под цвет его плаща, совсем уж тонкого для такой погоды, но и под настроение. Дорога его утомила. Он выехал ранним утром и ехал бесконечно долго по пустой трассе с однотипными пейзажами: облысевшие поля, небольшие населенные пункты и неприглядные заправки. Захваченный в одной из забегаловок сэндвич неуютным камнем оттягивал желудок. Похоже, хлеб был даже не вчерашний, а сыр оставил неприятный горько-соленый привкус на языке. Залп холодного ветра толкнул мужчину в спину, намекая, что он уже слишком долго стоит на крыльце. Он постучался.