— Напомни, почему я всё-таки пошёл с тобой?
— Тебе, — цокнула Гермиона, — собственно, как и мне, надоело сидеть в четырёх стенах, — она, саркастически улыбнувшись, прибавила шаг, оставляя парня позади. Пешеходная дорожка безлюдной улицы, по которой они шли, казалось, принадлежала лишь одним им, и Грейнджер хватило возможности, придерживая полы пальто, развернуться по оси, чтобы озвучить более правдоподобный вариант: — Или потому, что Гарри велел тебе за мной присматривать, аврор Малфой.
По истине осенняя погода посылала ветром пылинки в глаза так же, как и сухие жёлтые листья — к ботинкам. Драко казался тёмным пятном в своей чёрно-серой одежде, находясь в палитре жёлто-оранжевых красок, покрывающих всю природу вокруг. Он был впечатляющим. Чарующим. Словно олицетворяя осень. Пока солнце, до ужаса яркое этим утром, добавляло света его растрепавшимся волосам, в руках у Малфоя был их ценный трофей, из-за которого им пришлось обойти три лондонских кондитерских, — белая коробка с бисквитом «Ламингтон».
Она поймала себя на мысли, что ей до безумия хотелось убрать с его пальто красный лист, притаившийся на плече. И, несмотря на слишком загруженное и удручённое выражение лица Малфоя, Грейнджер чувствовала, что этот день с самого утра будет необычайно спокойным на фоне предыдущих. А они выдались… сложными.
Вчерашнее утро, проведённое в долгом разговоре о Сенсе, не придавало уверенности в стабильности происходящего, и уловить капельку радости казалось искушением, на которое Гермиона согласилась. Ей хватило дня за книгами и чтением бесконечных исследований, чтобы понять важную вещь: такого прецедента, как в случае с Сенсой, не было. Им предстояло долгое исследование её возможностей.
Ведь… что-то непонятно прекрасное должно жить.
— Надеюсь, это не значит, что я прошёл испытательный срок, — поравнявшись с ней, хмыкнул Драко, и мысли Гермионы как по щелчку исчезли, когда она заинтересованно дослушала, склонив голову: — На должность твоего телохранителя или, скажем, няни, — парень сделал
такой упор на последнее слово, что если бы у него в заложниках не был её десерт, в него тут же бы прилетело проклятье.
— Боюсь, ты мне не подходишь, — ведьма закусила нижнюю губу. —Однако если нужны будут рекомендации, обращайся, — Грейнджер, словно обрадовавшись верной догадке, резко остановилась. Наклонив голову набок, вглядывалась в стеклянную дверь. Когда её компаньон, пройдя несколько шагов, обескураженно обернулся, она кивнула, поправив свисающие через плечо волосы.— Кстати, вот мы и пришли.
Когда девушка потянула ручку двери, от подувшего ветерка звякнул колокольчик. Пройдя внутрь помещения, Гермиона уловила мелодию — пластинка Эрика Клэптона — так же ненавязчиво играющую, как и витающий в помещении аромат ромашек.
— Миона пришла! — разразился детский голосок, и, чуть ли не сбивая с полок горшки с цветами, к девушке подскочил двухлетний мальчик.
— Майк, осторожнее! — выкрикнула миссис Грейнджер, выглядывая из-за прилавка, заставленного ромашками, которые она обрезала. — Гермиона, здравствуй! — покачала головой женщина, оборачиваясь в сторону: — Дорогой, у нас гости.
Мужчина, вышедший из подсобки с большим мешком удобрений в руках, кивнул, подозрительно прищурившись:
— Рады, что тебе уже лучше, — опуская мешок на пол у прилавка, придерживая спину, невольно крякнул мистер Грейнджер, снова вставая, уточнив: — А кто будет твой спутник?
— Драко. Драко Малфой, — не грубо, но вполне твёрдо ответил за себя стоящий рядом с ней мужчина с белой коробкой в руках. — Коллега. А ещё мы учились вместе.
Переведя взгляд сначала с отца на спутника, а потом на маму, Гермиона неловко ей улыбнулась. Отбирая из рук Малфоя десерт, девушка поспешно направилась к прилавку, придерживая брата за руку.
— Гермиона, я сейчас поставлю чайник, — услышала она, стоило поставить коробку на прилавок, которая затерялась средь ромашек, пока мальчик, крепко сжимавший её ладонь, повёл девушку в сторону стульев, куда обычно могли присесть гости цветочного магазина.
Гермиона опешила, покосившись на Малфоя:
— Нет-нет, мы ненадолго, — её ожидания о том, что миссис Грейнджер остановится на полпути в подсобку и дослушает лепетания Гермионы о причинах, почему их гости не могут задержаться, распались гранитными камешками, с которыми любил играть её младший брат Майк. — Миссис Грейнджер, мы…
— Ну, Гермиона, — перебили её откуда-то сбоку, и она опешила, увидев отца, по-дружески шлёпнувшего её спутника по спине и направившегося в сторону гостевого уголка, — ты как всегда скромна, однако нам нужно сообщить тебе большую новость, да и выпить чай — прекрасный повод.
— Ну хорошо.
Опустившись на деревянный, специально покрашенный в белый под интерьер стул, Гермиона посадила к себе на коленки взбудораженного Майка. Драко, устроившийся на соседнем месте, пристально наблюдал за двухлетним мальчиком, ловя взглядом его хаотичные движения руками, и за Гермионой, покорно кивающей на вопросы ребёнка.
Мальчик — на своем языке, ответственно — докладывал, что за время её отсутствия ухаживал за фиалками, и невольная улыбка, тронувшая лицо Гермионы Грейнджер в этот момент, была искренне детской.
— Липовый чай, — раздала им по чашке миссис Грейнджер и, положив перед ними открытую коробку с бисквитом, почему-то задумчиво уточнила: — Твой любимый, Гермиона.
Оставшийся единственный без чашки чая Майк захныкал. Девушке, которая желала спросить, как дела у её родителей, пришлось передать расстроенного мальчика на руки отцу.
— Гермиона, мы приняли очень важное решение, — подув на чай, в попытке его остудить, проговорил Джордж Грейнджер, и если бы его жена не принесла большую чашку с уже разбавленным чаем для Майка, он бы так и продолжил мучаться.
Гермиона следила за сменой эмоций на лице мальчика, который, несомненно, обрадовался своей любимой кружке, и только когда он успокоился, мисс Грейнджер договорила за мужа:
— Мы хотим вернуться в Австралию.
Гермиона затаила дыхание лишь на мгновение, прежде чем почувствовать цепи, рушащиеся в груди, и улыбнуться, проговорив:
— Я искренне рада за вас, если повод для этого хороший, миссис Грейнджер.
Гермиона сделала глоток чая, пытаясь избавиться от сухости во рту, и в какой-то непонятный, слишком сумбурный момент, когда она слушала про друзей своих родителей, пригласивших их открыть бизнес в Аделаиде, ведьма поняла, что не сняла своё пальто — ей было душно. И жарко. От сладости бисквита ещё больше захотелось пить — она уже пожалела о том единственном съеденном пару минут назад кусочке.
А родители всё рассказывали и рассказывали о своих перспективах; о том, каким Лондон кажется мрачным после их пребывании в Австралии. Малфой задал им какой-то вопрос, смысл которого терялся на фоне ромашек, на которых девушка едва фокусировала свой взгляд.
— … мы не хотели трогать тебя, пока ты на больничном. Тем более, что в ближайший месяц мы планируем продать магазин. Что думаешь, Гермиона?
Она кивнула, пытаясь до конца осознать, о чём её только что спросили. С ромашек взгляд гриффиндорки переместился на малыша, который допивал липовый чай из своей большой кружки с Человеком-пауком.
— У нас ещё были некоторые важные планы, — сказал Малфой, дотронувшись до её локтя, и когда она обернулась, еле кивнув, он встал, проговорив: — Полагаю, нам пора.
Забирая чашку, Миссис Грейнджер приобняла Гермиону, на прощание прошептав:
— Мы благодарны тебе за работу.
Где-то на периферии Майк тоже порывался к ней, но, не в силах оставить свою кружку и приняв уговоры папы, продолжил пить чай. Грейнджер кивнула ему, послав воздушный поцелуй.
— Я приду через две недели. В четверг. Помочь вам.
— До встречи.
Пройдя к двери несколько метров, уже у порога она обернулась, воскликнув и задорно помахав брату рукой в ответ:
— Незабудки просто прекрасны!
От картины, где её папа аккуратно передал Майка маме, а после схватился за поясницу, она перешла к той, где на улице за стеклянной дверью, к которой она неспешно направлялась, её ожидал
вроде как коллега и бывший школьный враг. Он же шёл с ней плечом к плечу.
И пройдя полпути до антикварной лавки в полном безмолвии, Гермиона поняла, что не чувствовала себя одинокой. Она вообще пыталась понять, что происходит. Что она
должна в такой ситуации ощущать и что в итоге чувствовала — в ней не было той пустоты и совершенно логичного желания плакать.
И вот где-то на середине пути, когда ей на глаза попалась лавочка в маленьком сквере, Грейнджер, ухватившись за ладонь спутника, направилась туда — к маленькому скверу с видом на мост через Темзу. Он был не столь величественен, как Тауэрский, но казался маленьким и сказочным — в стиле величественной истории.
— Присядь, посиди со мной, — ведьма, глубоко вздохнув, опустилась на скамью, приглашая и Малфоя.
Она была склонна искать робкое утешение в таких моментах, как этот: когда сидела и ловила спокойную тишину в голове, в то время как шумный город ярко и абсолютно живо двигался перед её глазами. Люди, постоянно находившиеся в движении, содержали смысл больший, нежели просто фоновая картинка. Они индивидуальны и прекрасны, невозмутимы и непредсказуемы. И, затаив дыхание, не двигаясь, удобно устроившись на лавочке, Гермиона веровала, что наблюдает за десятками историй одновременно. Десятки историй, личностей, персонажей проходили мимо неё, пока рядом сидел тот, чья судьба непосредственно пересекалась с её.
Малфой не сводил взгляд с моста, будто разбирая его на кирпичи, пытаясь подсчитать их количество. Он сидел, на удивление, тихо — Грейнджер сказала бы даже, что послушно.
Этот мост ей доводилось проходить десятки раз по пути в цветочный магазин родителей, и она не отметила в памяти ни один раз. Это было обычной привычкой. Дорогой, которой она шла. Даже тот момент пару часов назад, когда они с Малфоем проходили через него и о чём-то спорили, не отпечатался в её голове.
— Что думаешь? — ровный голос сбоку — блондин продолжал неотрывно смотреть перед собой.
— О чём? — искренне не понимая, выдохнула Гермиона, облокотившись на спинку скамьи, прикрывая глаза.
Она так давно не позволяла себя расслабиться на улице. В людном месте. Не позволяла себе закрыть глаза и насладиться звуками города, торопливыми шагами прохожих, гудками машин, порывами ветров, приносящих не только речной смрад, но и всякое сочетание парфюмов вперемешку с запахами уличной еды.
Когда слизеринец так ничего и не ответил, ведьма выдохнула, продолжив:
— Если ты о моих родителях, — не открывая глаза, тихо начала говорить Гермиона, — то я не могу дать логического объяснение своим чувствам сейчас, — ведьма даже не дернулась, когда её ладонь легонько сжали. — Знаешь, я… — ей было тяжело это сказать не из-за того,
кому она это говорит, а из-за предыстории, преследующей её. Но, собравшись с духом, она нашла в себе силы признаться: — Я почувствовала облегчение.
Это фантомное чувство, подобное глотку свежего воздуха, наступило тогда — ещё с той самой первой фразы миссис Грейнджер о переезде.
Гермиона чувствовала его кожу, тепло ладоней, и чуть сжала в ответ, когда услышала голос:
— Вину. Её ты чувствовала? — ведьма даже сквозь закрытые глаза видела, как он кивал на свой якобы риторический вопрос. — Поэтому пришла к ним в цветочный магазин.
Она хмыкнула и притянула его руку к себе на колени. Казалось, если ведьма откроет глаза, всё исчезнет, и ей больше не представится возможность чувствовать его рядом.
— Интересное предположение, Малфой, однако неверное, — звук плачущего ребенка недалеко от них отвлёк, и девушка на секунду замолчала, прежде чем смутно продолжить: — Точнее, не совсем. Я знала на что шла, когда лишала их памяти, — она хмыкнула в подтверждение своих слов. — Тогда я дала обещание, что мы снова будем счастливы. Как семья. Однажды. Я хотела сделать их счастливыми тогда, как и сейчас, даже если это и означало бы, что они не будут меня помнить.
Мальчик прекратил плакать ровно в тот момент, когда Грейнджер договорила и сделала паузу, чтобы обдумать и резюмировать:
— Я дала обещание, которое не смогла сдержать, Драко.
Откинув голову, она открыла глаза: небо распласталось над ней. Бесконечно высокое, оно было прекрасно голубым сегодня. И ясным.
— И я долгое время пыталась это исправить, — прикусив нижнюю губу, Гермиона поняла — ощутила, что его ладонь больше не находится в её руке. — И тогда пришла в цветочный магазин под другой фамилией, только чтобы побыть рядом, присмотреть. Понять, как я могу сдержать это проклятое обещание, — крупицы былого раздражения, что ей пришлось испытать в то время, постепенно рассасывались, оставляя кислый привкус. — Сейчас уже я могу признаться, что была слишком зациклена и одержима. И.. отнюдь не тем, чтобы сдержать обещание. Нет, — когда девушка отрицательно помахала головой, её кудряшки растрепались. — А тем, чтобы не остаться одной и снова стать любимой дочерью. Цепляясь за былые воспоминания, я так не хотела остаться в одиночестве, что в итоге это и произошло.
Она так же невозмутимо наблюдала за птицами в небе, когда подувший ветерок очертил незримые дорожки её слез.
Гермиона улыбалась, впервые за много лет чувствуя лёгкость, почти невесомость, и, резво оттолкнувшись от деревянного бортика локтем, повернулась к Драко, чтобы договорить — его глаза пристально наблюдали все это время за ней:
— Сегодня, буквально полчаса назад, я поняла, что мои родители всё это время двигались вперёд, искали счастье и чувствовали его. Я рада за них, — небольшие каблуки её сапог цокнули, когда, встав на ноги, Гермиона принялась убирать невидимые складки с пальто и, наконец улыбнувшись, она проговорила эту жгучую мысль, закрепляя её: — Я тоже хочу двигаться вперёд, чувствовать, мечтать. Сейчас я выбираю себя. Ведь… — протянув ладонь парню, девушка не отпустила её даже тогда, когда он встал со скамьи — заинтересованный, задумчивый и такой невыносимый
он, — как сказал один мой знакомый: «если ты будешь знать свою мечту в лицо, то тебе не понадобится зеркало Еиналеж».
И настало время понять, какое лицо носит
её мечта.
Она развернулась практически на каблуках, чтобы направиться к тому самому мосту, одиноко жаждущему, когда его перейдут. И в этот раз, один из последних, ей хотелось
запомнить.
Малфой, перехватив её запястье, притянул девушку в свои объятия.
— Я же сказала, что не расстроена…
— Я знаю, — тихо, почти шёпотом в её шею выдохнул он, и Гермиона почувствовала одну его руку на ребре, когда второй Малфой заправлял ей локоны за ухо. — Ты не перестаёшь меня поражать.
Она захихикала, утыкаясь холодным носом в район его шеи.
Драко продолжал перебирать её локоны, когда, снова прикрывая глаза, Грейнджер подумала, что сотни историй и судеб, проходящих мимо неё ежесекундно, стоят наблюдения хотя бы ради того, чтобы чувствовать трепет и хрупкость момента… когда ты не наблюдаешь, нет — ты творишь свою историю. И тогда одна из — как ты изначально считала — неуловимых, мимо проходящих перед твоим носом историй пересечётся с твоей. И вы станете главными персонажами в судьбе друг друга.
Человек, чью историю она знает, чью историю Гермиона
хочет узнать, стоит перед ней, отчаянно обнимая, держа в своих руках, словно хрупкую статуэтку. Этот человек прекрасен в маске своей спокойной невозмутимости, а ещё он просто великолепен, когда искренность его взгляда, обращенная на неё, поражает словно электроимпульс при разряде дефибриллятора. Заставляя сердце биться сильнее.
Он отстранился, прижав ладонь к её скуле, пытаясь погладить ямочку на щеке касанием большого пальца. Глазами ловя и смакуя в воспоминаниях черты её лица. И это заставляет Гермиону сделать шаг назад от него, всего лишь заливаясь краской, еле заметным румянцем, показывая своё смущение с робкой, но такой свободной улыбкой.
— Я говорил тебе, что ты удивительная? — проговорил он, а Грейнджер лишь комически нахмурилась.
Она, отрицательно мотнув головой, вспомнила, еле сдерживая смешок:
— Утром, когда мы искали любимый десерт моих родителей, ты всего лишь назвал меня чокнутой.
— О Мерлин! — закатив глаза, Драко легко коснулся губами её щеки. — Я порой забываю, какая у тебя прекрасная память.
Подарив девушке ещё один поцелуй, но уже в висок, он услышал бурчание:
— А ещё забываешь, что я
Золотая девочка, самая умная ведьма чего-то там и так далее по списку.
Невольно рассмеявшись, он застыл, даже и не думая выпускать ее из рук:
— Ты точно самая удивительная, — совсем близко к её лицу, почти в губы. — Могу ли я поцеловать тебя?
— В прошлый раз ты особо и не спрашивал, — Грейнджер первая едва коснулась краешка его губ своими на долю секунду и поделилась чем-то слишком сокровенным, чересчур личным: — Хотя и тогда я вряд ли отказала бы.
Ладонью, что находилась на щеке, блондин приподнял её подбородок только для того, чтобы увидеть в шоколадных глазах отражение себя и мимолетные искорки — слишком непредсказуемые и завораживающие. Завлекающие. Губы Малфоя накрыли её, и Гермиона позволила себе быть нетерпеливой и раскованной, свободной от прежних предрассудков, не имея ничего за спиной и мыслями, кроме огромного желания.
Без экивоков и двойного дна.
Он поцеловал её так, как делал, кажется, абсолютно всё в своей жизни: с мастерством и долей краткого изящества. Еле уловимого. Слишком бережно и призрачно, чтобы в её глазах это не казалось
намерением.
Поднявшись на носочки, Гермиона еле уловимо, будто подразнивая, чмокнула его в скулу и, моментально отстранившись, позвала одними губами:
— Пошли домой.
Ухватившись за его ладонь, с приподнятыми уголками губ, Грейнджер направилась в сторону моста — того, что пару часов назад показался ей слишком мрачным.
Когда они почти дошли до дома в той мягкой тишине, что не позволяла затеряться ноткам неловкости или недосказанности, Гермиона вдруг вспомнила об одном важном моменте и, чуть ли не расцепляя их ладони, воскликнула, сама удивляясь своей нетерпеливости и проскальзывающему в её словах праздному любопытству:
— Как ты оказался здесь?
Но в её голове крутилось «
зачем ты вернулся?»
— Где
здесь, Грейнджер?
В этом самом моменте, Драко Малфой. Как мы оказались в нём?
— В Лондоне, Драко, — как что-то очевидное уточнила она, поспешно добавляя: — Когда ты вернулся? Как ты жил всё это время?
Гермиона не могла подобрать конкретных слов и лаконично сложить их, когда неозвученный вопрос крутился на языке, пока она неотрывно наблюдала за профилем парня, идущего с ней по улочкам Лондона и крепко сжимающего её пальцы в замке.
Но он задумчиво кивнул, словно понимая, что года, прошедшие с их встречи в Визенгамоте, как и чувства, бушевавшие сейчас, невозможно вписать в те жалкие крохи устной разговорной речи, который они привыкли обходиться в жизни.
Прежде она не спрашивала у него это. С той самой встречи в допросной, а после в кабинете Гарри, Гермиона ставила преграду, которую сама же сегодня несколько раз пересекла.
— После того суда отца посадили в Азкабан, — пожав плечами, он чуть замер, сглатывая. — Это было ожидаемо. Нам с мамой каким-то чудом удалось избежать этой участи и уехать во Францию, а потом…
— Не
каким-то чудом, Малфой, — перебила гриффиндорка, окунаясь в воспоминания того дня, когда, будучи в зале суда, она следила за статной женщиной, увядающей на глазах, будто поцелуй дементора настиг её раньше, чем предполагалось. Жгучее желание помочь этим людям, прозябающим под гнётом преступления главы семейства, до сих пор не пропало, и это заставило её уверенно и твёрдо проговорить: — Вас оправдали.
Мужчина, резко остановившись, вздохнул. И Гермиона, истошно желающая поделиться с ним своим чувством невесомости в этот прекрасный осенний день; желающая излечить его раны, забрать и стереть шрамы, оставленные войной, поднеся их сцепленные руки к лицу, коснулась губами его ладони. А после, прижимая ладони к своей шее с желанием согреть, проговорила:
— Что было дальше? — в независимости от того, что в голове крутилась совершенно другая фраза.
«Давай не будем об этом».
В этот день, который планировался быть хорошим, меньше всего хотелось вспоминать. Особенно то, что давно пора было скомкать, сжечь и распылить по ветру. Принять. Понять. И растоптать.
— Во Франции у мамы остался дом,— начал рассказ Малфой. И Гермиона была как никогда благодарна ему за это. Она бы хотела стать тем человеком, которому он может рассказывать всё. И, давая своим вопросом ему выбор, ведьма была готова к отказу. Но никак не к тому, что он, лишь крепче сжав ладонь, пойдёт дальше по мощённой дорожке мимо кондитерских, где они были утром, и будет всё это вспоминать рядом с ней. — За время, проведенное там, мы его даже отремонтировали. Пока я проходил обучение в местном Аврорате и стажировался, мама занималась садом, особенно её радовали магнолии в оранжерее и кустовые розы — их было десятки разных сортов, — парень призадумался, словно сверяя в памяти, сколько именно цветов было и какие сорта находились там, в его воспоминаниях. Гермиона пожалела, что не практиковала с ним сейчас легилименцию. Однако его слова могли сказать больше, и это малая доля того, что сейчас ей суждено получить: — О, кстати, мама научилась печь прекрасные лимонные пироги — не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами!
— Драко, я тут вспомнила, — прищурившись, Грейнджер хотела озвучить то, в чём была не до конца уверенна: — Пэнси мне как-то сказала, что… Нарцисса сейчас больна.
— Да, точно, — отрезал он, и Гермиона увидела ту самую чёткую грань их разговора, — к сожалению.
Перехватив его взгляд, девушка перевела тему:
— А как ты вернулся?
— Ой, любопытная Грейнджер, это наискучнейшая история, — развернувшись, он наклонился, чмокнув её в нос.
Гермиона, пришедшая в ступор, не сразу сообразила, что они уже стояли возле двери в антикварную лавку. Его руки, сжимая её талию, обнимали, желая прижать к себе, не оставляя ни единого миллиметра в пространстве между ними. Его губы, касаясь её болезненно бледной кожи после всего произошедшего, в нежном прикосновении требовали ещё и ещё. Как и её кожа, на которой от маленьких поцелуев оставалась еле заметная краска.
— А всё же? — уворачиваясь от очередного поцелуя, пробормотала она.
— Меня пригласили на работу по рекомендации, — прислонившись своим лбом к её, ворчал он, и это казалось правдой. Той скучной правдой, случайностью или судьбой, что привела его, надменного слизеринца, к ней, гриффиндорке и неисправимой заучке. И его следующие слова практически потонули в поцелуе, который Гермионе нестерпимо захотелось ему подарить: — Говорю же, скучная история.
Как, открыв дверь, они ввалились в лавку, непрерывно целуясь, осталось для Гермионы загадкой. Так же, как и тот момент, когда она оказалась прижатой к стене, где раньше находился чёртов книжный шкаф, в одной рубашке, ведь пальто было брошено на кресло где-то по пути.
Он неспешно выводил указательным пальцем узоры на её коже, сминая длинную юбку девушки.
Её невозмутимо соблазнительный спутник, растягивал своими длинными пальцами первые пуговицы рубашки непрерывно целуя ключицу. Обжигая своими хаотичными касаниями не меньше чем губами, и ему удалось уловить тихий стон, прежде чем, она выдохнула:
— А я думала, что
Малфой и
скучно — это антонимы.
Отстранившись, мужчина поймал её затуманенный взгляд, непривычно мягко прошептав ей в губы:
— Опровергнута, — девушка мельком ловила, касания его пальцев, когда он продолжил тягуче медленно расстёгивать её рубашку. То ли смакуя момент, то ли дразня — А я, к слову, думал, что
Малфой и
Грейнджер — антонимы.
Неловко поймав его пальцы, ведьма прижала его ладонь к своим губам:
— Похоже, и это опровергнуто, — чуть прикусывая его большой палец, она провела языком по этому же месту и усмехнулась. — Я же права?
— Всегда, — это слово было увековечено горячим выдохом ей в щёку, пока пальцем Малфой ласкал её нижнюю, пухлую из-за поцелуев губу.
Они застыли так. Вместо сомнений чувствуя жгучее притяжение на кончиках пальцев с желанием продлить момент, которого в прошлый раз не было: они до него банально не дошли.
Внимательная бережность, что Драко вкладывал в следующие поцелуи, противоречила ожиданиям Гермионы, поэтому, переместив свои пальцы с его кисти на шею, а позже зарывшись ими в пепельные волосы, ведьма показала свою решительность. Она нежно ласкала стенки его рта языком, но, не выдержав такой пытки, тут же сорвалась и вернулась к губам, оттягивая их, сминая до боли, чтобы невысказанные в прошлый раз слова в буквальном смысле
отпечатались на их губах.
Её язык, не способный связать и пары слов, чтобы описать эту ситуацию, категорично отвечал на сладкое искушение, забирая, впитывая в себя стоны. Глуша их. Желая записать на подкорке и оставить этот звук, этот момент на долгие десятилетия жизни в укромном уголке.
Звук аппарации на втором этаже сурово вернул в реальность.
Слишком бесцеремонно.
Расцепляя губы, чуть припухшие от поцелуев, они позволили их дыханию смешиваться ещё несколько секунд, прежде чем где-то сверху послышалось:
— Гермиона! — голос Джинни словно нож разрезал пространство между ними. — Гермиона Джин Грейнджер, ты где?!
Услышав, как открылась дверь и по лестнице вниз затопали детские ножки, Гермиона мысленно отметила, какой же верный вопрос задала её подруга, чертовски верный. Хотя бы потому, что она была где угодно, но только не
здесь.
Грейнджер расширенными, покрытыми пеленой зрачками пристально следила за тем, как Малфой шептал какие-то заклинания. Губами, которые ей довелось миллисекунды назад ощущать на своей коже.
— Тётя Герми!
Она сделала пару шагов от Драко, нехотя отшатнувшись и схватив на руки подлетевшего к ней ребёнка.
— Привет нарушителям спокойствия, — улыбнулась она, чмокнув в носик мальчика.
— Вот вы где, — сменив звонкие каблуки на кеды, по лестнице спустилась миссис Поттер. Обычно в последние годы Гермиона видела Джинни в деловых костюмах, на высоких каблуках, слишком вошедшей в амплуа жены главы Аврората. Грейнджер, подняв бровь, кивнула подруге на обувь и закатила глаза, когда в ответ ей тоже послали вопросительный взгляд. Её гостья, поправив рыжую косу, протянула: — Надеюсь, мы вам… эм, не помешали? — Гермиона незаметно покосилась на свою рубашку, с благодарностью понимая, что та всё же застегнута; гостья встрепенулась: — Как насчёт чая?
Гермиона, замедленно кивнув, поправила отросшую чёлку Джеймса, подумав, что им предстоит долгий день.
***
—... и вот Элиза говорит, что если я соскучусь по итальянской пасте с кьянти, то могу вернуться к ним в редакцию в любой момент, чтобы повторять триумф, как с тем интервью Лучано Вольпи, — заварив себе вторую чашку чая, Джинни тараторила уже больше получаса: излагала длинный, структурный и сильно красочный рассказ, словно за ней записывает самопишущее перо, чтобы выпустить из этого двухтомник.
Гермиона же краем глаза иногда посматривала на Джеймса. Мальчик, облокотившись на её журнальный столик, обложился карандашами и белыми листами, устроив вокруг себя творческий хаос, привычный для него. Раскрашивая сейчас на одном из них жирафа, он редко оборачивался к Малфою, сидящему рядом с ним на диване, что-то невинно уточняя. Мужчина же, завалив ногу на ногу, прищурившись, наблюдал за тем, как животное на бумаге становилось цветным.
Медитативно засматриваясь на тающий кубик сахара, Джинни помешивала маленькой серебряной ложечкой чай, скорее всего, представляя, как нависшие над ними неурядицы исчезают с такой же скоростью, только не оставляя за собой въедливого приторного вкуса.
— Гарри сам не свой в последнее время, — выдохнула бывшая Уизли и, откладывая ложку, оглянулась на Драко, видимо, прикидывая, слышен ли слизеринцу в гостиной их разговор, явно не предназначенный для
засланца, шпиона и заместителя главы Аврората. — Ты злишься на него за… это? — Джинни смятённо обвела помещение руками.
Гермиона, встав со стула и вытянув руки над головой, немного размяла плечи. Она не успела переодеться, поэтому белая деловая рубашка, до сих пор стягивающая грудь, ощущалась непривычно в стенах кухни. И ей пришлось расстегнуть пару пуговиц до груди, чтобы не было так душно.
— Нет, — покачала головой она, говоря чистую правду. — Думаю, что нет.
Хоть они и не разговаривали с того момента в больнице, Гарри отправил ей письмо с пожеланиями скорейшего выздоровления и попросил записать с Малфоем показания о покушении на неё. Кратко. Ёмко. По сути. С постскриптумом, что он беспокоится за неё.
Гарри Поттер делал свою работу. И выполнял её блистательно во избежание слухов, что он не заслуживает это место. Поттер цеплялся за статус, правильно его применял и был более везучим, чем она.
Когда Грейнджер ушла из Министерства, он стал главным трудоголиком в их троице. Гермионе оставалось лишь пожелать ему хорошего дня с гордой улыбкой старшей сестры и надеяться, что результат выбранного им пути стоит тех стараний и усилий, что он вкладывает.
Его жена была не из тех, кому хватает односложного ответа.
— А на Рона? — не унималась рыжая ведьма, пробуя чай, и добавила очередную ложку сахара. — Он спрашивает о тебе, беспокоится.
Минутное молчание и неловкое:
— Джинни, я не хочу…
Не просто не хочет, а
запрещает. Это не то, о чём нужно думать сейчас.
— Что, Гермиона? — неожиданно повысила голос её подруга, и от этого внезапного вопроса ведьма замерла, сравнивая подругу с толикой кайенского перца. Такой же острой как на вид, так и внутри. — Не хочешь или боишься?
— Джинни, пойми, наши дороги разошлись, и я... просто не вижу во всём этом смысл, — наспех оправдывалась Гермиона, снова коря себя, проглатывая факт о том, что она просто не сможет снова смотреть ему в глаза. Что любовь и трепет, испытываемый ими несколько лет назад, исчез и стёрся в прах, оставляя лишь безграничное чувство вины: они столько друг другу наговорили перед расставанием.
Количеством тех слов, превращающихся в претензии, можно исписать десятки листов. Собрать несколько глав, а из них целую книгу — книгу историй с плохим концом: где парень не поддерживал свою девушку в выборе пути, не разделял её боль, принимая как данность их быт; где девушка была глупа и слепа до чувств близкого ей человека и, зациклившись на одном лишь желании, потеряла саму себя.
— Он передал тебе письмо вместе с приглашением на свадьбу, — снова заговорила Джинерва, на что её подруга лишь обречённо вздохнула, прекрасно понимая, к чему шёл разговор. Ведь стоило в разговоре затронуть тему Рона, его сестра обзывала их двоих тугодумами и баранами, а заканчивалось все обычно одинаково: Гермиона Грейнджер скорее снова превратится в кошку, чем поступится своей гордостью.
Заканчивалось упоминанием её гордости.
И если чувство вины являлось синонимом этому определению, то Джинни была права.
— Джинни, дело не в гордости…
А в том, сколько ожиданий возложили на известную всем пару героев войны, и когда эти надежды рухнули, они оба были максимум — разочарованы в себе, минимум — разочарованы друг в друге.
— А в чём, раз ты даже не открыла чёртов конверт?! — и этот вопрос, пронёсшийся в тишине квартиры, предсказуемо остался без ответа, потому что, развернувшись, Гермиона пронеслась мимо попивающей чай девушки, оставив ту наедине со своими претензиями в стенах своей же кухни.
Закатывая рукава белой рубашки, она зашла в гостиную.
— Тётя Герм, — подняв голову, оторвался от занятия малыш, — Драк превратил карандаш, смотри!
Он весело размахивал карандашом перед её носом, как будто в руках у него была первая волшебная палочка, купленная в лавке мистера Олливандера за день до отправления в Хогвартс.
— Что? — рассмеялась ведьма в кулак, всматриваясь в предмет канцелярии, так и не поняв, что в нём волшебного, и, поражаясь беззаботному, ещё неизвестному ей открытию ребёнка, уточнила у бывшего слизеринца: — Так что с карандашом?
— Жираф же оранжевый, — просто пожал плечами Драко.
Гермиона ободряюще покачала головой, присаживаясь перед столиком на колени. Рядом с Джеймсом, почти в ногах у Драко. И, вспомнив, что в наборе изначально не было оранжевого, лишь усмехнулась.
«Что-то старое.
Я слышу в этом словосочетании мелодию любимой музыкальной пластинки моего отца с примесью запахов старой коллекции маминых книг, доставшихся ей от моей бабушки.
Что-то старое.
Это определённо, дорогие читатели, память поколений. Что-то, несущее в себе любовь семейных уз, как поцелуй мамы перед сном в детстве или утренние блинчики от бабушки. Эта та волшебная деталь образа невесты, которая обычно передается по женской линии, символизируя связь с семьёй. И когда ты будешь смотреть на себя в зеркало в тот самый день, с которого , как принято думать, начинается отсчёт твоей новой жизни, под тобой будет краеугольный камень, поддерживающий решимость твоего выбора…»
Гермиона закрыла ноутбук, облокотилась на спинку дивана. Откинув голову, она прикрыла глаза и помассировала переносицу.
И в этой тишине, спустя несколько часов после ухода Джинни к родителям, а Драко — в лабораторию, ведьма, написав несколько абзацев статьи, прокручивала в голове слова подруги: чего-то, о чём они разговаривали стабильно раз в три месяца и после чего всегда расходились, оставаясь при своих мнениях.
Вечер, плавно перетекающий в ночь, застал её врасплох.
Темнота за окном наводила на мысль о прошедшем.
Она вспоминала предложение руки и сердца от Рона в качестве рождественского подарка. Это был вечер, наполненный сюрпризами: их маленький домик, круг близких друзей, вспоминающих далёкие времена учебы в Хогвартсе; ёлка, украшенная красными стеклянными шарами, серебряными ангелочками и золотой гирляндой; пирог с патокой, что принесла Джинни, и карамельные леденцы от Луны; много красивых слов о семье, дружбе и безграничной любви; и серебряное кольцо — как вишенка торжества.
Свечи. Точно. Ещё было много красивых, ярких огоньков, сопровождающих её в воспоминаниях в гостиную. Звонкий смех с осязаемым уютом, похожий на тёплый рождественский свитер.
Почувствовав, как на плечи плавно лёг плед, она резко открыла глаза, встречая перед собой задумчивое выражение лица.
— Будем ужинать? — предложил Драко, совсем не в его стиле сомневаясь, будто заранее предвещая ответ.
Она зарылась в плед поглубже, отрицательно помотав головой, ловя сомнение, которого не было утром, но оно зашевелилось в груди, выбивая воздух из её лёгких.
Парень, присев на краешек другого конца дивана, кинул на журнальный столик перед ней знакомый конверт, перевязанный бордовой ленточкой, с золотой надписью на почти выцветшем пергаменте и чуть потемневшим от сажи уголком.
«Гермионе Джин Грейнджер, прекрасному другу.
От Рональда Билиуса Уизли».
Она усмехнулась, прекрасно представляя, как его новоиспечённая невеста уговаривает его подписываться полным именем, которое так ему претило.
— Мы нашли его с Гарри, когда убирались, — Малфой, закинув ногу на ногу, сказал это без усмешки или порицания в голосе, чего она не ожидала. Открыв было рот, чтобы объясниться или же поделиться, Грейнджер сама толком не понимала, что ей хотелось сказать в тот момент. Её же собеседник, покачав головой, дополнил глубоким голосом: — Тебе самой решать, открывать его или нет, Грейнджер.
Это лишь твой выбор, Грейнджер.
Хоть он обратился к ней по фамилии, девушка не чувствовала укоризны или напора с его стороны — это было слишком… заботливо. Гриффиндорке показалось, что слизеринец погладил её по голове последней фразой.
Взглянув на клочок жалкой бумажки, принесённой им, значащей сейчас намного больше, чем она могла представить, Гермиона, снова откинув голову, закрыла глаза. Пусть часы показывали пол-одиннадцатого вечера, а они сидят на одном диване на расстоянии вытянутой руки. Пусть этот момент зациклится и письмо пропадёт из этой парадигмы, ведь тогда в её картине мира прошлому не будет места.
Когда вдруг она начала жалеть о прошлом? Весь день без этого прекрасно обходилась, а тут прям самое время заняться самобичеванием. И всё началось после слов Джинни.
— Я бы хотел пойти спать, — поправляя рукава своей рубашки, выдохнул рядом сидящий мужчина. — Однако пока ты сидишь на этом диване, мне негде.
Верно. В течение нескольких дней, что Малфой
охранял гриффиндорку по приказу или просьбе Гарри, он спал только в спальне рядом с ней на кровати. Из-за её панических атак. А сейчас задался таким вопросом. Это, конечно, не стало уже само собой разумеющимся фактом, учитывая теперь её состояние и то, что она полностью в сознании.
— Мне нужно ещё немного поработать, — сглотнула Гермиона, принимая свою полуложь. Может, он всё же был взбудоражен сегодняшними поцелуями так же сильно, как она? И всё ещё с закрытыми глазами попросила: — Если так хочешь, ляг в моей спальне.
Она хотела ещё что-то договорить, однако слова никак не могли сформироваться на языке; что-то добавить, объяснить, почему ему нужно это, или сказать, что, придя спать сама, разбудит его. Гермионе отчаянно казалось, что озвученное ею будет определённо отвергнуто, если ей не удастся придумать надлежащий повод.
Не открывая глаза, ведьма отчётливо услышала, как Драко поднялся с дивана. Сделал несколько шагов.
Грейнджер плыла в догадках только в какую сторону — от нее или к ней, но, почувствовав касания его ледяных пальцев на своем лбу, перестала копаться в паутине мыслей и предположений.
Его восхитительно мягкие пальцы провели по её переносице, стирая всю нелепую недосказанность; нежно обвели лоб, убирая морщинку, что невольно появлялась, когда она хмурилась. Они зарылись в её волосы, распуская тугой пучок, что девушка собирала, когда работала за ноутбуком, перебрали непослушные кудряшки, едва касаясь кожи головы.
Прикусив нижнюю губу, Грейнджер чуть ли не издала блаженный стон.
— Не засиживайся допоздна, — слишком нежный, всё ещё до мурашек непривычный тон в этот раз ознаменовал его уход.
И когда, открывая глаза, Гермиона чувствовала отголоски касаний Драко в разложенных по спинке дивана растрёпанных кудрях, она услышала хлопок двери в собственную спальню. Плед на плечах продолжал согревать, стоило ей от бессилия скатиться по спинке, развернувшись, вытягиваясь полулёжа на диване.
Ведьма повернулась на бок, пристально гипнотизируя взглядом конверт. Будто она могла наложить на него инсендио, не произнося при этом ни слова, если бы после последнего использования невербального заклинания у неё успели восстановиться бы силы.
***
Она захлопнула за собой дверь осторожно, надеясь, что за те полтора часа, что её не было, Драко успел крепко уснуть.
Беззвучно снимая тапочки и забираясь под одеяло, Гермиона свернулась калачиком, утыкаясь лбом в его большую мужскую спину.
— Завтра будет новый день, Драко, — прошептала она, прижимаясь чуть ближе.
Гермионе нужно было только, закрыв глаза, попытаться уснуть, унимая бешено стучащее сердце. Страх перед завтра остался бы с ней до самого утра, если бы ведьма не чувствовала тепло блондина рядом с собой.
И пусть это завтра будет означать, что ей суждено оставаться собой до самого конца.
***
Она проснулась в пять тридцать утра, уже с ясным пониманием того, что через полчаса ей нужно выйти из дома. И следом за этим проскользнула картинка о недовольном Малфое, который будет её отчитывать, как староста нашкодившего третьекурсника. Грейнджер, надеясь вернуться раньше, чем он проснётся, отказалась от идеи оставить записку.
Гермиона вздохнула, следя за его плавно поднимающейся во сне грудью. За ночь он перевернулся на спину, скомкав своё одеяло между ними. Его левая рука была согнута на груди таким образом, что девушке представилась возможность рассмотреть его предплечье. И метку, которую рукава его футболки не смогли скрыть.
Со временем потускневший символ всё равно завораживал. Удивительно, что не было чувства страха или злости. Ведь это чертова извивающаяся змея с черепом принесла когда-то Драко много боли.
Не только физической.
Чёрное пятно выжжено не только на коже, но и в душе. Прикрыв веки, она тихонько отстранилась, вставая с кровати, потому что легче было уйти из комнаты, чем преодолеть желание дотронуться до его кожи.
Надев изумрудную футболку с любимым джинсовым комбинезоном и удобными кроссовками, Гермиона спустилась в лавку.
Цокнула, посмотрев на часы.
5:48.
Её волшебная палочка находилась в кобуре в расширенном кармане комбинезона, когда к Гермионе пришла слишком дикая мысль. Своего рода эксперимент.
Спустившись в лабораторию, она достала знакомый до скрежета в зубах кожаный свёрток. Вынув из него палочку, ведьма почувствовала знакомые импульсы. Может быть, в непредвиденных ситуациях
ей стоит быть рядом с ней, где-то совсем-совсем рядом, во избежание очередных попыток кражи.
Сенса в своём желании выпустить свою силу и получить свободу подпитывала её энергоспособность похлеще утренней чашки кофе.
Скрывая артефакт всё в том же кармане своего комбинезона, Грейнджер поспешила к выходу из лавки, где за стеклянной дверью к ней спиной стоял её лучший друг детства, соратник и бывший жених.
Вчера она, разорвав конверт, нашла вместе с приглашением письмо. Маленькую записку с искренней просьбой о встрече. О разговоре.
Послать ему вчера практически в одиннадцать вечера сову было смело. Согласиться на встречу с комом в горле, когда он предложил зайти к ней и поговорить перед работой — тоже.
Грейнджер, не стушевавшись даже на сотую долю секунды, потянула дверную ручку на себя.
— Коллопортус, — прошептала она, запирая дверь за собой.
— Хей, Гермиона! — на удивление, бодро развернулся к ней Рон и, улыбнувшись, протянул ей стаканчик кофе.
Свежее солнце, само проснувшееся только двадцать минут назад, бросало блики на его рыжие, отросшие волосы, создавая светящийся ореол.
У неё кольнуло в подреберье, когда ей все же пришлось прервать молчание и, отведя взгляд от слепящего солнца, поприветствовать парня:
— Доброе утро, Рон, — кивнув, она приняла обжигающий кончики пальцев стаканчик, невольно вспоминая, как её бывший парень, Рон Уизли, не любит вставать в такую «несусветную рань». Осмотревшись по сторонам на ещё закрытую и спящую улочку, Гермиона уточнила: — Где ты достал кофе в такое время?
— Тебе ли не знать, что авроры без кофе, как ты без истории Хогвартса, — фыркнув, он шутливо добавил: — Абсолютно не вдохновлены на подвиги.
Воу. Какие словечки. Грейнджер хотелось поправить его, как бы она точно сделала раньше, однако сейчас, отпивая жуткий на вкус, обжигающий язык и удручающий её своей горькостью напиток, ведьма лишь, закатив глаза, предложила:
— Давай пройдёмся? — лизнув обожженную нижнюю губу и не подав даже вида, Гермиона указала пальцем в сторону парка и детской площадки через два небольших дома. — Там точно сможем поговорить, — уловив его кивок, она направилась в том направлении, что указала. — Спасибо за кофе, кстати.
Он шёл чуть позади неё.
Чувствуя взгляд на своей макушке, Гермиона Грейнджер лишь сильнее выпрямилась в гордой осанке. И ей ничего не оставалось, кроме как принять эту тишину, как данность, в которой она на мгновение ощутила себя сиротливо среди ещё спящей улицы, которую ласкало рассветающее солнце.
Они дошли до детской площадки, которой таковую можно было назвать только из-за пары качелей и большой детской песочницы. Стряхнув пару песчинок с сидения качель, Гермиона поспешила удобно на них устроиться.
— Как ты? — чуть раскачавшись, спросила она, наблюдая за тем, как Рон усаживается рядом на соседней качеле.
— Работаю, — Гермиона краем глаза заметила, как он сделал внушительный глоток кофе, прежде чем задумчиво дополнить: — И женюсь вот, — он хмыкнул с такими нотками, которые ведьма не способна была понять. А когда после Уизли начал тараторить, она вообще потеряла нить разговора. — Мы не очень хорошо расстались… точнее, плохо, очень ужасно. И в этом наша общая вина. Лаванда сказала, что недоговоренности и напрасные обиды будут продолжать тянуть нас с тобой вниз, поэтому я и… Эм. Подписал ту записку. Ты очень долго не отвечала, и я подумал, что ты даже не откроешь письмо, заволновавшись, — он наконец сделал глубокий вдох и продолжил: — Тебя обвиняли в убийстве, а потом Гарри и Малфой ни черта ничего не говорили про то дело, однако мистер Беккер продолжал липнуть к твоей репутации и провоцировать их, — имя заместителя министра из уст бывшего жениха заставило скрипнуть зубами и сжать проклятый горячий стаканчик с такой силой, что ожоги от пожара казались уже мелкими неприятностями. — Я так хотел поговорить с тобой, узнать, в порядке ли ты, ведь я беспокоюсь — мы так много пережили вместе.
— Почему? — когда она обречённо задрала голову и покрутила ею, чтобы размять шею, солнечные лучи обдали своим теплом её лицо, и Грейнджер нахмурилась. — Зачем, Рон?
Отношения. Привязанность. Любовь.
Это всё была та территория, на которой Гермиона Грейнджер была слаба.
И в таких случаях она неосознанно хотела быть ведомой, когда во всём остальном ей это претило. Рон в данном уравнении никак не подходил под ведущего.
— Я.. — начал, Рон, пока Гермиона, отталкиваясь ногами от асфальта, потихоньку раскачивалась. — Ты очень важна для меня.
Сердцебиение ускорило свой ход.
Волнение.
Импульсы в голове ведьмы усилились, и она беззастенчиво делала то, чего не хотела.
Не сейчас.
Чувствовала и ощущала эмоции.
И отнюдь не свои. Впервые.
В безлюдье сегодняшнего утра ей пришлось задыхаться чувствами рядом сидящего человека. Безумие, которое привело её в состоянии, когда она едва ли могла говорить.
— Я.. — всё же сглотнула она, попытавшись… — Рон, — чем ей следовало ответить на это поток щемящей чужую грудь надежды, — ты…
— Ты можешь не отвечать прямо сейчас, — перебил он, натуженно смеясь только для вида. — Я же не предлагаю снова выйти за меня, — ей стало до боли нечем дышать. Они оба стали задыхаться от накативших воспоминаний. — Всего лишь признаюсь в том, что ты для меня всё ещё лучший друг.
«Это не любовь», — крутилось у неё в голове.
Это не может быть она. Это слово, что она чувствует у него в груди, это не оно.
Это не та всепоглощающая нежность или страсть. Это не их общая тишина, в которой им приятно. Это не глоток свежей воды в жаркой опаляющей пустыне обстоятельств. И, что страшнее всего, это не её мечта. Жизнь с человеком, с которым её хотели все видеть после войны.
Не это есть её мечта.
Это не любовь, в которой она видит их общее будущее.
Он, сидящий на качелях и наблюдающий за птицами — единственными живыми существами вокруг них, не предлагает сейчас то общее будущее, которое им пророчили тогда.
Тогда, когда её спросили о трёх детях, она от бессилия плюнула на красный вязаный свитер, на традиционный пирог с патокой, свечи, кофе и что-то обоюдно семейное, абсолютно не подходящее ей. Что-то из того, что толкало её вперед не с тем настроем, который Гермиона желала.
Серебряное кольцо оказалось мало не только для её безымянного пальца, но и для её амбиций.
Это была не та любовь.
То, о чём они говорили и что чувствовали, определенно было
не это.
— Я люблю тебя, Рон, — сорвалось с её языка, и это было самое правильное, что должно было прозвучать сегодня утром. Потому что груз несказанных слов не просто топил — он поглощал. — Только по-другому.
Только безопасней.
Поднявшись со скрипом качелей, друг заключил её в резкие объятья.
Чувство вины, что проскальзывало в его эмоциях, вдруг исчезло.
Он что-то хотел сказать. Что-то важное.
Гермиона тоже поднялась и потрепала его по голове.
— Меня кое-что беспокоило всё это время, Герм, — выдохнул Уизли, отстраняясь.— Обычно при таких разговорах говорят «как мне жаль», — Гермиона нахмурилась, сначала не поняв, куда он клонит, — но я не могу это сказать. Ведь я не жалею, что всё произошло так, как произошло, потому что это привело к моему лучшему будущему, — напряжение чувствовалось в его груди и беззаботную веселость в голосе. — Я беспокоился, что так говорить неправильно, однако я правда счастлив с тем, что имею сейчас. — Рон в момент стал серьёзным и после паузы уточнил: — Я хочу спросить, жаль ли тебе?
Минута.
Бисер плавными узорами сплетался в её голове.
Она неожиданно рассмеялась, понимая смысл сказанного и абсолютно осознавая, что такую постановку вопроса слышит впервые. Интереснее даже, чем в бульварных романчиках и мелодрамах.
Лёгкий, искренний смех окутал тихую улочку.
— Рон, — после быстрого глотка из стаканчика начала Грейнджер, — это чертовски верный вопрос. Ты даже умудрился на минуту поставить меня в тупик, — ведьма потянулась, поднимая руки к нему, немного разминая поясницу. — Я не сожалею, что всё так сложилась, однако, — загадочно протянула она, — мы могли бы и помягче расстаться, знаешь ли, — это круговое движение рукой, в которой у неё всё ещё находился стаканчик, вместе с подмигиванием выдавали шутку в последней части её высказывания.
Он её разгадал, тоже засмеявшись.
— Между прочим, хочу заметить, Гермиона Грейнджер, что это вы первая меня бросили. Так что в нашем тандеме нужно было жалеть именно
меня.
Вспоминая те времена, она и правда была бескомпромиссной.
Аккуратно придерживая стаканчик, чтобы жидкость не расплескалась, Грейнджер, поднявшись на носочки обняла бывшего жениха за шею, быстро чмокнув его в щёчку — немое извинение.
— Да ну вас, господин аврор, — хихикнула она, отстраняясь. — Передайте вашей невесте, — цокнув, ведьма допила последнюю каплю кофе, — я очень сожалею, что бросила вас так грубо.
И, видит Мерлин, последнее утверждение не было шуткой или едкой насмешкой — разве что над постепенно исчезающим из её груди чувством вины, что последний год росло, а сегодня приступило к самоуничтожению. Гермиона не только поняла, о чём говорил её бывший жених и лучший друг, но и почувствовала это.
Не без случайной помощи артефакта.
Рон улыбнулся, став рассматривать первых людей, появляющихся на улице и начинавших свой обычный день с привычным укладом, когда для них это утро было как лимонный пирог, который очень любила Гермиона, взамен чему-то традиционно привычному.
Он нахмурился, вспомнив:
— Кстати о свадьбе, — Гермиона почувствовала азарт, что он вкладывал в вопрос, с горьким привкусом того самого кофе. — Тебя ждать?
Рассвет всегда означал новое завтра, в котором Гермиона пообещала себе оставаться собой.
— Скорее всего, — сглотнула она, неопределенно пожав плечами. — Ты же меня знаешь.
