Аффинаж душ

      19 сентября 2011 год.       Спустя десять лет.       Гермиона бросала на деревянную поверхность туалетного столика шпильку за шпилькой: первая, вторая, третья. И буйная копна её волос наконец-то почувствовала долгожданную свободу.       Неприлично дорогое платье, сшитое на заказ по эскизу Пэнси, она уже поменяла на домашние штаны и любимый свитер. Начало сентября в этом году ознаменовалось сплошными туманами, поэтому дома, как и порой в её кабинете в Министерстве, хотелось укрыться в уютной ткани на вид простенького свитера, подаренным Малфоем, когда она была…       Ай!       Запутавшаяся в кудрях шпилька настырно не поддавалась её пальцам.       Сегодня ей исполнилось тридцать два, а нелюбовь к причёскам и ужасно приторно пахнущим лакам для волос в ней только росла. Магические штучки для её копны она не любила ещё больше. Они превращали её волосы в послушную, но губку — вполне достойная ассоциация этому буйству?       Гермиона тщательно рассматривала себя в зеркало, пока пыталась подцепить украшение, а её мысли возвращались к сегодняшнему вечеру. Приём, устроенный в Министерстве в честь дня рождения первого заместителя министра, был сравним по количеству гостей с рождественским балом. Мама всегда твердила, что отметить день рождения с мужем и дочерью дома было лучшим подарком для неё. И это укоренилось в бывшей гриффиндорке ещё с тех давних времён пластинок и липового чая.       Она никогда не превращала этот день в помпезное чествование себя. Несмотря ни на что, её, несомненно, радовали довольно порхающие по залу Пэнси и миссис Малфой; гордый ею Кингсли, хвалящийся очередным успешно закрытым проектом в сфере образования; Рон, взволнованно преподнёсший ей яблочный пирог, который они, по его словам, с беременной во второй раз Лавандой испекли сами. Но на всякий случай он захватил ещё и пирог с патокой от Молли.       Коллеги заваливали её пестрыми цветами, лестными комплиментами и лёгкими улыбками, пока её любимые полевые цветы, преподнесенные Грейнджер ещё утром, стояли, украшая прикроватную тумбочку в их спальне.       Гермиона радовалась многочисленным вопросам о магазине мистера Олливандера, которую на десятилетнюю годовщину его смерти они с Кингсли решили превратить в музей и мастерскую. Многие вложились в этот проект на благотворительном балу, что прошёл несколько дней назад в честь открытия лавки. Этим они, как и планировали долгое время, увековечили память о нём. Но главная, тщательно скрываемая от всех память живёт и будет жить… в ней самой. Всегда.       Сенса со временем стала скромной, будто послушный, ластившийся к её рукам котёнок. А в последнее время, к удивлению, вообще почти притихла, будто половина её норова растворилась за прошедшие десять лет. Палитры эмоций, что профессионально рисовала эта неведомая никому сила, стали ей подвластны: ведьма могла раскладывать их, смешивать и расшифровывать. Она теперь понимала, сколько крапинок и примесей может появиться в, казалось бы, очевидном для её глаза пятне цвета; сколько оттенков грусти, любви и гнева бывает.       Отражение напротив ей лучисто улыбнулось. Зеркало являло её, Гермиону Малфой, во всей красе, и она задумалась о том, как за эти годы всё успело поменяться. Пролететь, как ни банально, за один миг. Ощущение перманентного счастья заставляло нырять её с головой в воспоминания тех времен, когда девушка не знала лицо своей мечты. Когда пальцы Малфоя играли Эрика Сати, а она знакомилась с неизвестными эмоциями, которые в будущем, спустя десять лет, определятся как… предвкушение.       Гермиона жила тогда в предвкушении дня, когда поймёт, для чего она пришла в этот прекрасный мир. Она закончила свой поиск ориентиров и не собиралась останавливаться на своих мечтах, желаниях, целях. Она знала, что другие только начали свой поиск.       Гермиона позволила своим друзьям отправиться в свободное плавание, доверяя им, но всегда была рядом, чтобы поддержать и не позволить им утонуть и пойти ко дну.       Семейки Поттеров не было сегодня на приёме: малышка Лили внезапно приболела, и Гарри остался помочь Джинни с лечением их трёхлетней красавицы. Гермиона не была против — наоборот, она обещала сама заскочить к ним с тортиком послезавтра, чему очень сильно обрадовался её крестник. Улыбка Джеймса была просто восхитительной в своей хитрости, стоило ей только упомянуть его любимое лакомство. Ему пришлось пережить… многое, и она была с ним в эти непростые моменты просто рядом.       Несмотря на то, что её друзья всё-таки разошлись тогда в поисках самих себя, в поисках новых смыслов и целей, они нашли силы возродить свою семью. Джинни до сих пор боится хрупкости счастья, она никогда не обсуждает с ней тему Блейза, с которым они расстались, так и не начав встречаться. Тему похищения Джеймса никто даже и вспоминать не хочет, а Гарри стёр, как страшный сон, как изученный от корки до корки урок, времена непонимания слов и своего трудоголизма. Гермиона никогда сама об этом не спросила бы, но… было видно, что между собой они всё обсудили. Откровенно и без утайки. И это было самым главным. Она лишь счастливо наблюдала за хрупкой красной дымкой любви, окутывающей семью Поттеров. Их палитра всё ещё искала свежие краски и новые оттенки; находилась в поисках своего идеального насыщенного цвета.       А человек, рисующий палитру эмоций Гермионы, с годами не менялся.       Четыре коротких стука, игривая шутка, понятная только для них двоих, дверь в спальню открывается, и Гермиона улыбается, услышав смешок за спиной.        Бывшую гриффиндорку окутала терпкая горчинка лимона. Её запутавшиеся, переплетённые с волосами пальцы аккуратно перехватили мужские. Ласково, убирая прядочку за прядочкой, стали освобождать шпильку.       — Как ты себя чувствуешь? — он спрашивал об этом часто, взволнованно перебирая её волосы, целуя в макушку и даря успокоение.       Драко уточнял это порой на каком-то автопилоте, руководствуясь подсознательным мужским желанием оберегать её. Он волновался даже сейчас, когда уже несколько лет у неё не наблюдалось приступов. Поначалу её гордость и упрямство не позволяли ей казаться слабой.       Это был недуг. Болезнь. Не серьёзнее кашля, как считала она. Но это не серьёзнее скрывали её опасения от непредсказуемого поведения магии: пять раз она теряла сознание за эти десять лет. Несколько раз — всего лишь на сутки или несколько часов. Один раз, в двадцать пять, после сильной ссоры с Драко, она потеряла сознание на четыре дня. Тогда Гермиона узнала, что оказалась беременной и врачи не могли гарантировать ей и её ребенку жизнь. Это была не единственная их ссора, но самая крупная, после которой забвение надолго забрало её в свои жадные лапы. Ведьма помнила, как очнулась в страхе потерять только зарождающее продолжение их любви. Помнила долгие слёзы и разговоры по душам.       Как можно забыть те времена, когда Малфой, всячески скрывая беспокойство, преображал её в бесконечную нежность и любовь. Как подарил ей этот свитер, когда на шестом месяце беременности подкралась промозглая зима. Как ей забыть те времена, когда вопрос: «как ты себя чувствуешь?» превратился в завуалированное признание в любви. Нет, он не заменял его… возможно, даже говорил больше, чем было нужно. Он оберегал. Шёпотом в кудряшках зависали слова его любви. Касаниями к коже. Поцелуями.       Она отвечала. Напористыми прикосновениями Гермиона показывала, что все даже больше, чем хорошо; что она не мираж, видение или один из его снов, который он видел, пока она была бес сознания. Гермиона доказывала и показывала, что сердце её бьется, а щечки от пошлых комплиментов могут румяниться. И последнее Драко Малфой вообще обожал.       — Лучше, чем хорошо, — прошептала она, когда волосы полностью освободились, а Малфой, пропуская пряди через пальца, чуть распрямил их, разбрасывая по её плечам.       Поднявшись на носочки, она самозабвенно поцеловала мужа: всё и правда было намного лучше, чем банальное понятие «хорошо».       — Я люблю т… — Гермиона вздрогнула, стоило мужским проворным пальцами пробраться под свитер к её рёбрам.       — Несомненно, — эта безапелляционность в его тоне была очаровательно прекрасна.       Гермиона вспомнила, как осторожно несколько дней назад заговорила о том, что мечтает подарить Скорпиусу братика или сестрёнку. Это было нелегко, сложно, запутанно, ей пришлось поклясться, что все предписания врачей будет выполнены, и… теперь в их семье есть ещё одна мечта. Какая там по счёту?       Теперь не нужно зеркало Еиналеж, чтобы узнать свою мечту.       Четыре стука.       — Мам, — хлопок двери. Они застыли переплетя руки в объятиях. — Пап.       Драко отрывисто дышал ей в шею, и Гермиона рисовала красками счастья на своей палитре эмоций.       Молодая миссис Малфой раскрыла руки, приглашая сына обняться, и он подлетел к ней, одетый в свою любимую пижаму — Гермиона запомнила это, потому что Скорпиус выбрал её вместе с Драко. Она была со снитчами. Чем-то взволнованный, он вцепился в их руки, уткнувшись лицом им в животы.       — Что такое, Скорпи? — Драко успокаивающе погладил сына по макушке. — Ты же уснул.       — Мне, — Гермиона обеспокоено покосилась на мужа, который взял шмыгающего в кулачок Скорпи на руки и отправился к их кровати. — Вы не поверите! Мне приснилось, что мама меня забыла. И… И там было пианино, пап. Твоё! — их ребёнок чуть ли не подпрыгивал на кровати. — В каком-то незнакомом месте.       Гермиона присела на кровать и притянула к себе сына, который задал до безумия глупый, но до чёртиков волнующий его вопрос:       — Ты же меня не забудешь, мам?       Магия вечна. Порой — прекрасна. И теперь им стало понятно, почему после рождения Скорпи безудержная Сенса утихомирилась.       Гермиона кивнула, поспешив успокоить ребёнка, когда их взгляды с Драко пересеклись и они одновременно посмотрели на книжную полку, в которой в томе Уолта Уитмена хранился рисунок, нарисованный ею ровно десять лет назад.       Портрет. Немного неуклюжий, нарисованный ее рукой… с чертами их ребенка.