Похождения Селима, или Человек эпохи Возрождения

— Ты повзрослеешь или нет? — Голос Хюррем-султан был таким ровным и тихим, что любой, кто знал её достаточно хорошо, стал бы беспокоиться о сохранности головы. Конечно, Баязету не нужно было опасаться за жизнь. Однако он боялся более прочих — боялся ледяного презрения, сквозившего в тоне матери. Спокойствие Валиде означало только одно: она уже придумала для него наказание — жестокое — и долго не забудет о его проступке. Она приблизилась к сыну грозно, величаво и очень медленно, глядя ему прямо в глаза, как удав на обречённого кролика. Стараясь не опускать взгляда, шехзаде смотрел на мать. — Я имею право пойти в поход! — начал он, справляясь с дрожью в голосе. — Мне не стыдно! Если не пустите, уйду опять! Как хотите наказывайте — я готов! — Баязет, из-за тебя отрубят головы твоему учителю и начальнику дворцовой стражи. Тебя это не огорчает? «О, Всевышний!» — подумал Баязет с горечью. Он и забыл о дворцовом люде. Ведь он уже спас Гасана, своего товарища, с которым провернул побег: хоть тот больше не сможет вернуться ни в полк, ни в столицу, но зато избежит казни. Валиде, должно быть, заметила, как ему на глаза навернулись предательские слёзы, потому что продолжила уже более мягко, положив руку на его плечо: — Баязет, сынок, всем известно о твоих великолепных способностях, но непослушание и упрямство сводят на нет все заслуги. Не всегда нужно бросаться вперёд: порой надо уметь выждать. Тебе придётся научиться быть терпеливым, иначе станешь расплачиваться всю свою жизнь. Слушая эту речь, Баязет почти перестал беспокоиться. «Должно быть, всё на том и решится, — подумал он, — Нет уж, пусть Селим терпит и выжидает, покуда я не обойду его во всём! Что мне за дело?». Как вдруг, будто гром среди ясного неба, прозвучал приговор Хюррем-султан: — Ты прервёшь занятия с оружием и начнёшь их только тогда, когда станешь слушаться! В ушах у шехзаде зазвенело: как может Валиде просить подобного?! Как может воин расстаться со своей саблей хотя бы на день?! Ах, если бы только этот шакал Селим не увидел его тогда и не донёс Повелителю!

* * *

А «шакал» Селим не спал в эту ночь. «Недостойный шехзаде», «щенок гяурки» — много чего он услышал о себе, притаившись в тени леса, окружавшего дальнюю часть лагеря янычар, и подслушивая разговоры у костра, которые вели самые отчаянные воины отцовской армии. Слышал он подобное и вчера, и три дня назад. И за каждое слово, очерняющее его и, в особенности, его мать, он мог бы по тысяче раз уничтожить каждый из этих отрядов. Вот только пойти с этим к Повелителю, которого он уже и так опозорил своим жалким поведением, своим малодушием, во время недавней казни, было бы немыслимо. Да и истребить пришлось бы половину армии — так велика была молва о его унижении. А сейчас эти идиоты нужны падишаху для похода на Молдавию. Многие из них найдут там свою смерть. А для тех, кто вернётся, Селим придумает наказание. Наказать янычар трудно, но возможно. Быть может, он попросит Валиде построить медресе на месте их корпуса, и им придётся ютиться в каких-нибудь конюшнях. Повелитель наверняка её послушает, ведь слово Хюррем-султан — для него закон. Или, быть может… а впрочем, он размечтался. Сейчас необходимо привести в действие другой план. Ему уже четырнадцать, но нельзя быть уверенным, что после этого похода его отправят в санджак. Повелитель прежде никогда не спешил с назначениями для старших братьев. Вероятно, избежать походов в ближайшие годы не выйдет, да и этот вполне может затянуться. А янычары никогда не склонятся перед таким шехзаде. Он не сможет командовать, не сможет быть полезным Повелителю. А уязвлённая гордость станет мучить его всё сильнее — это он предчувствовал. Остался только один выход, и брат Мехмет обещал ему помощь… Занятый этими горестными мыслями, Селим не заметил, как подошёл к шатру брата. Обжигающе холодный порыв ветра, приоткрыл полы шатра, так что стало видно шехзаде Мехмета, расставляющего на доске шахматные фигуры для их совместной игры, и слуг держащих наготове блюда с кушаньями, источающими пряные ароматы. Трудный день обещал закончиться покоем и радостью. На пороге шатра Селим огляделся: всюду горели яркие караульные костры, словно звёздное небо отражалось от грешной земли. Шехзаде почти хотелось сложить стихи об этой ночи. Но — да не обвинит Всевышний своего юного раба в слабости и унынии — с каким бы облегчением он променял эту поэзию походной ночи на мягкую постель под крышей Топкапы! — Проходи, брат! — послышался зов доброго Мехмета. — Сыграем? — Что тебе ответил Повелитель? — Селим не мог дождаться известий. — Давай отужинаем сперва. — Брат, прошу тебя! — Повелитель сказал, что отпустит тебя с Хазыр Хайреддином-пашой. Сказал, что ты очень мудро рассудил, решив изучить различные наши войска, — Мехмет тепло улыбнулся младшему шехзаде. — Он ведь презирает меня? — спокойно спросил Селим. — Он презирает меня и сам только рад отдалить от войска, чтобы скорее скрыть пятно на чести Османов. — Как можешь ты говорить подобное?! Отец любит тебя. Хоть он и опечален тем, что ты увидел то, к чему был не готов, это не поколебало его гордости за тебя. Забудь обо всём, что случилось — ты ведь ещё очень юн! — Баязет младше меня, но он ко всему готов, и его никогда бы не стошнило во время казни. Ты знаешь: он по духу янычар. Если бы не его выходка с побегом, которая так восхитила войско, я ещё мог бы выглядеть не таким жалким на его фоне! — говоря это, Селим всё больше горячился, как и всегда, когда речь заходила о младшем брате. — Не пойму я, Селим, откуда в тебе эта страсть к самобичеванию? Взбодрись: завтра утром падишах благословит твой путь!