"Судьба моя несчастливая, подари мне улыбку хоть раз...
О, Лаура сладкоречивая! Убежим из дома сейчас:
Там каналы стонут от музыки — карнавал там ещё не угас!
О, Лаура! Уста твои алые!
Подари поцелуй мне в ночи...
О, судьба моя несчастливая,
Не молчи ты, прошу... не молчи!"
Уже третий день, с тех пор как отгремели рождественские гуляния в городе, Сесилия не могла выбросить из головы эту глупую песню. Она напевала её везде и всюду: когда встречала рассвет у себя на чердаке, когда ходила к зеленщику или булочнику, когда сидела над домовыми книгами и когда плела вечерами тонкое кружево для сестры. И, конечно, выволочка не заставила себя ждать… — Сесилия! Немедленно прекрати эту вульгарную руладу! — донёсся из прихожей возмущённый крик Виоланты Баффо. — Сейчас же подойди! Сесилия, сопровождавшая пением до того абсолютно мирную установку мышеловки в чулане, дёрнулась от неожиданности и едва не лишилась пальца. «Вот же чёрт!» — подумала она едва ли не вслух, однако поспешила на зов. — Я здесь! — звонко крикнула она, в два прыжка преодолевая небольшой коридорчик, отделяющий чулан от прихожей. — Вы уже вернулись, как я рада! Почтенная синьора стояла посреди сумрачного холла палаццо. Синий бархат её накидки и блеск диадемы, украшавшей затейливую причёску, странно контрастировали с выцветшими гобеленами, хаотично развешанными по стенам (по причине того, что они скрывали прорехи в каменной кладке). — Не заговаривай мне зубы, дитя! Что за крестьянские песни в моём доме! — она побагровела от гнева. — Простите, матушка. Я не думала, что вы будете дома так скоро. Знаете, мне ведь и самой эта «Лаура» не очень нравится… — Ах, тебе не нравится! — руки синьоры, обтянутые белыми перчатками, взметнулись над головой Сесилии, словно пара упитанных голубей. — Зачем же ты распелась на весь дом, невоспитанная дрянная… Ты вообще подумала, что было бы, если бы в дом пришёл кавалер Элены?! — Да ведь у неё же нет кавалера, — пробормотала девочка, защищаясь, и тут же пожалела о сказанном. — Что?! — Я хочу сказать, кавалера Элены, дона Леонардо, ведь сейчас нет в городе. Синьора Баффо тут же преобразилась: плечи под пышными, расшитыми золотом буфами расслабленно опустились, краска гнева схлынула с лица, и теперь на нём сиял лишь неизменный нежный здоровый румянец, ибо эта женщина уже много лет виртуозно владела пудрой и румянами. Благожелательно сверкая очами, она обратилась к дочери: — Да, дорогуша, тут ты права. Дона, — это слово особенно понравилось ей, — дона Леонардо Конти сейчас нет в Венеции, но всё же ты должна быть осторожнее. Ведь не он один ухаживает за твоей сестрой. «Как же! — подумала Сесилия не без злорадства. — За тот год, что я прожила под этой крышей, никто, кроме дона-увальня даже на танец Эле́ не позвал…». — Ты меня услышала? — Да, матушка. Конечно же. Больше такого не повторится. Мне всё никак не постичь обычаев венецианского света… И я подумала, может быть… «Ну, а что мне терять? Тем более что я так удачно её задобрила!». — Да? — лениво протянула синьора, вплывая в следующую комнату из анфилады. То был обеденный зал, который ещё несколько дней назад украшали портреты давно почивших знатных венецианцев. Сейчас же стены были пусты, потому как, желая угодить кардиналу, страстному коллекционеру, синьор Баффо отдал ему лики предков за бесценок. Хозяйка дома не уставала хвалиться щедростью мужа перед всяким гостем. Сесилия подозревала, однако, что этот «бесценок» представлял собой ровно ту сумму, которую мать и старшая сестра две недели назад потратили на пошив новых платьев: десяти из разноцветного дамасского шёлка и шести из болонского бархата. — Может быть, вы разрешите мне тоже бывать на приёмах, которые вы устраиваете? — Сесилия едва не зажмурилась от страха. Но с удивлением поняла, что куда больше её самой испугалась прозвучавшего вопроса мать. — Дитя мое… Послушай, я понимаю, что тебе, наверняка, тоскливо сидеть в четырёх стенах. Я поговорю с синьором Маурицио, чтобы он поскорее нашёл помощницу экономке. Ты ведь понимаешь, как я люблю тебя, — голос матери плаксиво дрогнул, заставив сердце Сесилии сжаться. — Я понимаю, что там, на Паросе, при отце, ты жила совсем иначе. Но ведь ты можешь мне помочь… Я… Я знаю — он писал мне — что ты стала отличной хозяйкой в вашей усадьбе. А у нас, у нас такие сложные времена… О! Это всё так ужасно! Сесилия была готова сама себе задать порку. Её дорогая матушка сидела, спрятав прекрасное лицо в дрожащие ладони, и заливалась слезами. А всё потому, что она не смогла держать язык за зубами! — Что вы! Что вы! — она опустилась перед матерью на колени. — Я ведь не отказываюсь вести дом. Мне это даже нравится: я хорошо знаю, чего и сколько нужно в хозяйстве, могу с любым торговцем договориться, и рукоделие я ужасно люблю, а сестрица Элена такая красавица, что заниматься им для неё — одно удовольствие! Синьора Баффо заметно успокоилась, и только нижняя губа её продолжала подрагивать. Она положила руку на голову дочери и произнесла: — Тебя нам Бог послал, дитя! — Вы простите меня, матушка. Только скажите — я вам всю жизнь служить готова. Я просто глупая гусыня: мне бы только снова надеть дорогое платье да потанцевать хотя бы один вечер под скрипку… Вы сможете простить меня? — Конечно-конечно, милочка! Тебе ведь всего тринадцать, у многих в твои годы ветер в голове гуляет. А знаешь, пожалуй, мы подыщем тебе какое-нибудь красивое платье среди тех, что носила в твои годы Элена — хватит тебе уже носить её детские ситцевые юбки — разумеется, ты слишком для них тощая, и цвет лица у тебя желтоватый. Не так просто будет найти тебе что-то подходящее… А всё-таки, я виновата перед тобой, девочка. — Матушка... — Нет-нет. Это правда. Но я придумала, как тебя развлечь. Наш друг, синьора Мендес, обещала представить нам какого-то диковинного турка. Говорят, он уже давно учит всю их семью османским обычаям. Ах, если бы нам его к себе переманить и устроить занятия для вас с сестрой. Сесилия ясно почувствовала, как у неё округлились глаза: — Матушка, зачем же нам с Эленой учить турецкий? — О, дорогая глупенькая Сесилия! Это ведь так интересно… для юноши, вроде синьора Леонардо, который хочет быть послом и никак не меньше, девушка, знающая восток — это просто клад! И бедная Сесилия не могла не подивиться превратностям судьбы: как может всего за какой-то несчастный год дочь губернатора большого греческого острова превратиться в дуэнью для неспособной к языкам старшей сестры?