Живые

Вэнь Цин тёплая, тяжёлая, полная крови, плоти, ци, ещё каких-то странных бурлящих штук. Там, внутри — сердце, лёгкие, почки. Стучит, шумит, сокращается, распрямляется. За время войны Вэй Усянь стал куда лучше разбираться в человеческих потрохах. Внутри у Вэнь Цин — целая жизнь. Его это очаровывает. Вэнь Цин плачет по ночам. Наутро — не помнит или делает вид, что не помнит, трёт пальцами сухие красные глаза. Первые дни они все ещё пытались соблюдать правила, потом плюнули и легли вповалку, сколько поместилось в пещере. Так, как воевавшие спали на войне, а все остальные — уже в копях у Цзиней. В пещере, впрочем, долго не выдерживали. Расползлись по округе, потом начали строить хижины. Остались только Вэнь Нин и Вэнь Цин. Вэнь Нин — потому что ему было, собственно, всё равно. Вэнь Цин, как подозревал Вэй Усянь, — потому что ей не было. Ему тоже не было. Тепло Вэнь Цин — это оказалось очень соблазнительно. Вэй Усянь перекатывался, вжимался, пытаясь взять ещё хоть каплю, и как-то упустил из виду, что буквально наползать на женщину по ночам, обхватывая руками и ногами — не очень-то нормально даже по меркам поселения изгоев на краю мира. Или, наоборот, слишком нормально. Нормальность его и подвела. Вэнь Цин проснулась однажды, поглядела на него в темноте — наверняка она видела только бледное пятно его лица, а Вэй Усянь замер, рассматривая её запавшие щёки, слипшиеся стрелками ресницы, радужки — ему всегда казалось, что чёрные, но он и цвет глаз Цзян Чэна не смог бы назвать сходу, не задумываясь. Не говоря уж о глазах Вэнь Цин. Вблизи было видно, что в них слишком много коричневого, чтобы считать зелёными, и слишком много зелени для карих, а вместе — да, пожалуй, воспринимаются как чёрные… Вэнь Цин была старше лет на пять, уже совсем взрослая дева, женщина. Вот и подумала что-то не то. Или то. Или решила согреть жмущегося к ней тёмного заклинателя, пока он не оголодал окончательно и не взялся отбирать тепло силой, на инстинкте. Между ног она была тоже тёплая, и ещё — скользкая. Это было так странно, что сперва Вэй Усянь, направленный её твёрдой и уверенной рукой, замер — вспомнились мертвецы на полях сражений, распадающиеся, размягчающиеся. В них тоже быстро становилось много всего скользкого. Воспоминание на свой лад успокаивало — в нём было что-то знакомое, а стало быть, не такое странное. С остальным управились инстинкты. В первый раз они так это и сделали — на боку, лицом друг к другу. Вэнь Цин закинула ногу ему на бедро, член ходил неглубоко, да и толчки не получались — так, ёрзание, будто… Ну да, будто ледяной ночью в поисках тепла. Изо рта у Вэнь Цин вырывались облачка пара. Вэй Усяню было немножко интересно, как у неё всё там устроено внизу — раньше, если попадались мертвячки, стыдно было подглядывать. Кое-что всё равно замечал мельком. Особенно у Ван Линцзяо. Но не могло же оно быть так, как ему казалось? Это же что-то совсем нечеловеческое выходит, из другого мира, и сложное такое. Будто женщины принадлежат к другому виду. У парней вот куда проще и доступнее пониманию… Да нет, он точно что-то недопонял. А Ван Линцзяо — та не в счёт, она же не женщина, она тварь, наверняка больной ублюдок Вэнь Чао и приблизил её к себе из-за того, что она была извращением природы.

***

Вэнь Нин прибредал в пещеру к утру, в сероватых предрассветных сумерках. Садился у входа, свесив между колен лохматую длинноволосую голову. Иногда к нему там пробивался розовый солнечный луч, гладил по макушке. Если Вэй Усянь и не спал толком, а пытался согреться, то Вэнь Нин не нуждался во сне безо всяких оговорок. И он был ещё холоднее Вэй Усяня. Но это не отталкивало, как и воспоминания о трупах во время войны. Было — по-своему — утешающим. Вэнь Нин устраивался тоже на боку, но с другой стороны от Вэй Усяня, со спины. И не всегда, только если звали. Втроём они были как цветная тушь, рассортированная по оттенкам, или камни из купальни, уложенные по нарастающей — ледяной, едва тёплый, раскалённый. Когда Вэнь Нин затихал, Вэнь Цин приподнималась на локте, убеждалась, что это он, успокаивалась и тогда уже сворачивалась клубком. Знала — сегодня ничего не будет. Не с ней. Это было новое правило вместо сгоревших вместе с прежней жизнью старых. Негласное, но, раз его выдумав, Вэнь Цин придерживалась его твёрдо. Вэй Усянь не возражал. С Вэнь Нином они могли друг друга рассматривать — видел он не хуже Вэй Усяня, — а ещё устроен Вэнь Нин был и правда привычнее. Яснее. Ничего не стучало, не отвлекало, и ци текла плавно и медленно, Вэй Усянь думал — мелодично. Прохладная, как медленные воды подземного ручья. Глаза когда-то были как у сестры, а сейчас, затянутые тусклой молочной пеленой, сделались цвета кремового нефрита. Красиво. И мужской пест у Вэнь Нина тоже был прохладный, гладенький такой, как обкатанный водой голыш, и настолько же твёрдый. Ну, когда Вэй Усянь вот так, спиной к нему укладывался — всегда очень даже. Твёрдый, в смысле. Боли Вэй Усянь теперь почти не чувствовал, но Вэнь Нин всё равно помнил свою лекарскую науку, и оказалось, что во всей этой скользкости был смысл. Ту, что была нужна им двоим, Вэнь Нин добывал из скляночек и черепков, которые на Луаньцзан заменяли Вэнь Цин Золотые Руки прежние серебряные флаконы-цянькунь. И тогда уж Вэнь Нин прижимался холодной мёртвой грудью, легонько когтил живот, взламывал Вэй Усяня сзади. Хлопал бёдрами о зад, приостанавливался, вспоминая про Вэнь Цин, но всё-таки продолжал снова. Вэй Усянь дёргался в его руках туда-сюда, туда-сюда, и немножко вверх-вниз, вверх-вниз — когда Вэнь Нин нажимал ему на плечи и как будто натягивал на себя в самом конце, — и смотрел на медленно сереющий вход в пещеру Фумо. Ждал, пока над Луаньцзан покажется солнце.