***
Потом бабуля заболела, а у тёти нечем было её лечить. А-Юань слышал, как она кричала: мне нечем! Здесь, на этой горе… Бабуля кашляла: тяжело, сипло. А-Юаня забрал к себе ночевать Пятый дедушка. А на третий день братец вошёл к бабуле в дом и плотно закрыл за собой дверь. Лечил братец лучше тёти: бабуля стала здоровее, чем была. Как дядя. Только теперь она была очень быстрая, и у А-Юаня не получалось от неё убежать. И спрятаться так, чтобы не нашла — тоже. Бабуля поднимала голову, приоткрывала рот, втягивала воздух — вынюхивала.***
Тётя становилась всё молчаливее, а живот у неё всё больше. Будто она съела ежа. Как-то раз к ним забрёл ёж, он сворачивался большим клубком, но братец шевелил его палочкой, заставляя развернуться, а потом сварил в похлёбке. Ежовая похлёбка вышла вкусная — А-Юань до сих пор облизывался, вспоминая. Вот такой ёж теперь жил у тёти в животе. Ночью она глухо стонала — должно быть, когда он разворачивался и колол её изнутри иголками.***
Когда ёж исколол её совсем, А-Юань спрятался у входа в пещеру, чтобы подсмотреть. Тётя извивалась на большом плоском камне, рычала и выла, как то, за ручьём, и А-Юань испугался. Пожалел, что поддался любопытству. Но сдвинуться с места не сумел — у него почему-то заплетались ноги, и вместо того, чтобы задать стрекача, он едва не шлёпнулся. Потом в пещеру вихрем влетел дядя, засунул тёте в зубы какую-то деревяшку, она зарычала тише и сдавленнее, закатила глаза — так, что они стали точь-в-точь как дядины. Большой тётин живот ворочался, шевелился будто сам по себе, ходил волнами, ёж в нём вздымался горбами. Это было жутко. Жилы на тётиной шее напряглись, белки налились кровью. Она раздвинула коленки, схватилась обеими руками у себя между ног — там было всё сырое, вывороченное, как огромная рана, А-Юань едва не вскрикнул, — потянула что-то наружу. Чёрное-синее, комковатое, жуткое. Потом на камень хлынула красная пена, и то, скользкое, бугрящееся, оказалось у тёти в руках. Из него свисали… тоже, наверное, кишки, а ещё оно двигалось, вот жуть-то. Извивалось, как толстая короткая змея, и было совсем не похоже на ежа. А-Юань не стал бы это есть. — Слишком быстро, слишком быстро! — мимо А-Юаня вихрем промчалась Старшая троюродная сестра, за ней ещё кто-то из женщин, но бабуля, конечно, была впереди всех, неслась огромными прыжками. Только всё равно поздно, оно-то уже выбралось. Тут братец Усянь, который всё это время, оказывается, топтался на пороге, тоже вбежал в пещеру. Выдернул у тёти из рук ту штуку, подскочил к багровому озеру, что пряталось в глубине пещеры, сунул в воду, начал её полоскать. Поднялся гвалт, тётя зажмурилась и отвернулась, и А-Юань наконец выполз прочь на четвереньках.***
— Ничего, — сказал братец Усянь. — Будем кормить из рожка. Он стоял у своей каменной плиты в пещере и покачивал на руках Тянь-ди. А-Юаню он так велел называть маленького, тётя из-за этого сердилась, а братец Усянь веселился. — А-Тянь, А-Тянь, открой глазки! У-у-у… — У-у-у!!! А-у-у-у!!! — у Тянь-ди выходило не в пример громче. Почти как у того, кто жил… мёр за ручьём. Ну и не удивительно. — Где я тебе рожок достану? — процедила тётя. — Пусть так, пополам с кровью. — Я достану, — пообещал братец Усянь. — Или выменяю. Или украду. Тётя плотнее поджала губы, и А-Юань понял: пора уходить. Он уже научился понимать, когда взрослые этого ждут. — Вот, — братец Усянь присел перед ним и сунул А-Юаню в руки свёрток. — Держи крепче. Бери Тянь-диди и ступай поиграй, хорошо? А-Юань закивал. Свёрток был нетяжёлый, снаружи караулит дядя, что тут непонятного? Выбравшись на солнышко, А-Юань уселся на землю, прямо возле грядок, которые — если верить братцу Усяню — поспособствовали появлению у них Тянь-ди. Ну конечно, а как же иначе он появился? Отличное место, чтобы поиграть. Солнце пригревало, заливая округу красным светом. Братец говорил тёте, что это всё из-за ми… аза… мизазмов, что кровавыми облаками окутывают гору, искажая свет, вот. Что за мизазмы такие, А-Юань знать не знал, — может, это они живут-мрут за ручьём? — но зато Тянь-ди на солнышке нравилось. А-Юань склонился над свёртком пониже, с любопытством и завистью трогая чёрные ноготки на маленьких пальцах. Совсем как у дяди! А глаза как у братца Усяня — красивые, цвета солнца, облаков и озера в пещере. Красные-красные. И станут, наверное, ещё красивее, когда Тянь-ди подрастёт, ему же только месяц. Ребёнок заворочался в пелёнках, закряхтел и бессмысленно, по-младенчески улыбнулся склонившемуся над ним лицу, щеря два ряда острых и тонких, как иглы, зубов.