Побочный эффект

— Ладно, а какие бывают приворотные зелья? Он спросил это невинно, как бы между прочим, но от Антеи, конечно, не ускользнул интерес. — Очень разные, мой принц. Вы хотите узнать, как их делают или — как они работают? — Второе, — Феликс повернул голову к ней и улыбнулся — как ребенок, знающий, что за улыбку полагается кусок послаще. — Чего мне опасаться, Антея, расскажи мне! Антея сделала вид, что задумалась, вспоминая важное. На самом деле, она пыталась Феликса просчитать. Зачем зелье ему — ему, способному очаровать кого угодно одним взмахом ресниц? Знающему, что никто ему не откажет — и не из страха, нет, из каких угодно чувств, но не из страха? Любое зелье — детская игрушка в сравнении с чарами Феликса. Значит, дело в другом. — Зелья действуют на физиологию, — сказала Антея, пока Феликс перебирал пузырьки и флаконы на полке — так, словно выбирал себе новые духи. — Самые примитивные возбуждают страсть и вопрос лишь в том, чтобы вовремя оказаться рядом с объектом. Те, которые чуть сложнее, провоцируют влечение к конкретному человеку. Но есть условие — импринтинг. К примеру, нужно дать выпить зелье из своих рук. — Это сложно. Он покачал головой. — Магия вообще не проста, ваше высочество, — улыбнулась Антея. — Яды проще. — Яды — не мой интерес, — отмахнулся он и замолчал, прикусив губу. Он думал о чем-то. Возможно, о том, что принимать бокалы из рук друзей стоит аккуратнее. — А есть ли что-то… Что-то, что нужно выпить самому, чтобы… — Чтобы кто-то в тебя влюбился? Он вздрогнул и выдохнул воздух через рот. Секунда, две — не больше, но достаточно, чтобы Антея заметила это. Принц влюбился сам. И влюбился безнадежно, раз ему понадобилось выяснять у нее про зелья и чары. Значит, остальные его хитрости и уловки не сработали. — Есть, — сказала Антея, медленно кивая. — Есть один способ. Но он тоже про импринтинг, потому что придется поцеловать того… Кто интересен. И это странные чары, мой принц. Старые чары. Зыбкие чары, — добавила она и забрала из его рук настойку белладонны, которую Феликс вертел в руках. Антея хранила ее в изящном флаконе из зеленоватого стекла. Опасная игрушка. — Когда вы говорите про зыбкие чары, госпожа Альбская, — Феликс смотрел на нее, как ластящийся ребенок, и звучал так же. — Я понимаю, что дело безнадежно. Вы не возьметесь за них, потому что не верите. — Отчего же? — Антея пожала плечами. — Я не берусь за них, когда речь идет о рисках для всех. Но в вашем случае, мой принц, я чую занимательную игру. Вреда от нее не будет. Я помогу вам, — она увидела, как в его глазах зажегся азарт и предвкушение. — Если вы скажете мне, кто — ваша цель. Он усмехнулся — коварно и остро, и приблизился к ней, приподнявшись на цыпочках, чтобы дотянуться до уха. И сказал имя. Антея рассмеялась так громко, что Хризалида, дремавшая в кресле, настороженно подняла безглазую морду и недовольно шевельнула ушами. Принц умело скрыл свое смущение, оно мелькнуло тенью во взгляде — и вылилось в вопрос: — Вы находите это смешным? Опасный вопрос, переверни его — и получишь обиду, в случае Феликса — и правда почти смертельную. Испортить жизнь Антеи он, конечно, не сможет, но подставлять других не хотелось. — Что вы, мой принц, — Антея наклонила голову к плечу. — Это и правда должно быть занимательно. Если вы готовы рискнуть. *** Фолько эта идея не нравилась и он это не скрывал. Дело было не в ревности, нет: Фолько знал, что нет смысла ревновать Феликса, потому что Феликс не принадлежал ему. Фолько выполнял капризы принца, все до единого, и всегда был на его стороне, поэтому Феликс позволял ему время от времени говорить правду и кривить рот. В общем, Фолько это не нравилось, но он сделал все так, как надо. Феликсу оставалось лишь ждать, и он ждал, сжимая в руке флакон с зельем. Антея сказала, что выпить его нужно как можно ближе ко встрече с тем, с кем Феликс намеревался встретиться — в один глоток, и Феликс, несмотря на всю свою решительность, на уверенность в том, что он делал, чувствовал смутную тревогу. У флакона были грани внутри, мелкие вкрапления цветного стекла и керамическая пробка, сидевшая так плотно, что пришлось постараться, чтобы вытащить ее. Пилка для ногтей очень помогла. Феликс осторожно принюхался. Он знал, как пахнут некоторые яды, но с зельями дел не имел. До этого момента. Прозрачная жидкость была чуть маслянистой и горьковатой на вкус. Она не пахла ни болотной жижей, ни гнилью, ни нежным розовым маслом, ни кровью, ни миндалем — чуткий нос Феликса не улавливал ничего хоть сколько-то знакомого. Правда, в тот момент, когда острый кончик пилки поддел пробку и та выскочила, Феликсу показалось, что в воздухе на миг запахло грозой. И ничего не произошло. Феликс сел на край софы — той самой, где должен был сейчас лежать с расстегнутым воротом, изображая жертву неудавшегося заговора очередной влюбленной дурочки, и нервно постучал пальцами по коленям. А чего он ждал? Что мир вдруг перевернется с ног на голову? Антея, когда отдавала ему флакон, сказала, чтобы Феликс не боялся ничего, что будет происходить. — Магия, мой принц, бывает странной, — она чуть отвела в сторону руку, когда Феликс потянулся за зельем. — Вы можете не заметить чар, а можете опьянеть от них, как мальчишка, впервые попробовавший вино. Вы точно уверены, что готовы рискнуть? Результат она не гарантировала, но Феликс, увлеченный идеей, обещающей развлечение, был не просто готов — он хотел рискнуть. И сейчас ждал, прислушиваясь к себе. А потом спохватился, что нужно замести следы преступления, и встал, чтобы судорожно схватить пустой флакон и спрятать его — где? Под подушкой? Или в ящике письменного стола, за секретной перегородкой? Выкинуть в окно? Поставить среди флаконов с духами — пусть потеряется среди золота, хрусталя и шелковых нитей. Голова закружилась — от волнения, успокоил себя Феликс. В висках билась кровь, а пальцы чуть дрожали, когда он, встав на колени, вытащил ящик и нажал на секретный рычажок внутри. Флакон лег в пахнущую пылью темноту, рядом с письмами, и перевязанными лентой, и шкатулкой, в которой хранилось кое-что очень важное, настолько важное, что Феликс прятал это и от себя самого тоже. Флакон стукнулся о деревянную стенку, а потом Феликс захлопнул ящик и сел рядом, прислонившись спиной к столу. Сердце бешено колотилось. Феликсу стало страшно, словно бы у него выбили опору из-под ног, словно паркет превратился в болото, в непрочную, лгущую почву, и Феликс рисковал провалиться, если коснется его стопой. Пришлось обхватить колени руками и сделать пару глубоких вдохов, но чудовищная, всепоглощающая тревога не прекратилась. Он все-таки добрался до софы и упал лицом в бархатную, пахнущую пылью и лавандой обивку. Изображать уже ничего не пришлось: зыбкие чары туманили голову, как бхартская пыль, которую иные любители удовольствий вдыхали из крошечных, похожих на пудреницы шкатулок. Феликс пробовал это — из любопытства и чтобы войти в круг, прикинуться своим, подобрать ключ не к сердцу, но к уму тех, кто был нужен ему и не только ему. Бхартская пыль, правда, не разворачивала тебя лицом ко всем страхам, а наоборот, вселяла иллюзию всемогущества — после нее всегда было неприятно открывать глаза. Вся серость мира обрушивалась на тебя разом и ты злился от странной внутренней тошноты. Сейчас же Феликсу казалось, что он прикоснулся ко множеству вероятных исходов, но рассмотреть смог лишь те, которые не сулили ему ничего хорошего. Те, которых он боялся. Которые и правда напоминали ему, что мир — штука зыбкая, и ты всегда рискуешь споткнуться и упасть. Сейчас Феликс падал, мир кружился, увлекая его во тьму. *** Он очнулся там же и не сразу понял, что пришел в себя. Свет — яркий, теплый, оранжевый, то приближался, то удалялся, жег сквозь веки. Феликс зажмурился и прикрыл глаза ладонью, и лишь после этого осмелился открыть их, глядя сквозь пальцы на мир. В темной комнате горели свечи, целых пять огоньков, и пахло воском и травяным дымом. Против света, лицом к Феликсу, так, что лицо это скрывала темнота, а над световой круг сиял над головой, сидел волшебник. Тот, кого сам Феликс желал видеть — и кого должен был привести Фолько. Тот, для кого предназначалось зелье, выпитое сколько? Полчаса? Час назад? Волшебник смотрел в сторону, во тьму, не на Феликса, и тот притих, делая вид, что еще не очнулся. Это давало преимущество — наблюдать. У Юлиана дель Эйве был скверный характер и очень красивые руки. Даже у Райне, талантливого музыканта и светского красавца к тому же, пальцы не были такими… Чуткими? Райне касался клавиш — и музыка была сродни чарам. Феликс видел его за игрой, увлеченного, похожего на зачарованное дитя, идущее за музыкой по запретной тропе. С волшебником было иначе. Его пальцы трогали воздух, заплетая чары, но он никогда не казался поглощенным ими без остатка, нет. Его увлеченность была иной, похожей на летящую в цель стрелу — и Феликс, однажды увидевший это, не мог не влюбиться. Только вот Мастер Юлиан, в отличие от Райне, не умел ни считывать тайные знаки светских бесед, ни улавливать в словах скрытый смысл. Он был холоден, и Феликсу казалось, что в мире волшебника существует только колдовство и книги — и более ничего. Это превратило влюбленность почти в одержимость, в вызов, брошенный принцу, — и тогда Феликс решился сам заколдовать чародея. И пусть зелье в его собственном понимании было признанием слабости, а в понимании Фолько — подлостью, Феликс готов был пойти на это — и так оказался здесь. — Доброго вечера, ваше высочество, — голос волшебника звучал чуть хрипло. Он не двинулся с места, лишь повернул голову, давая Феликсу понять, что притворяться больше нет смысла — его хитрость разгадали. Интересно, как давно? Феликс попытался привстать на локтях, но сил ему хватило лишь перевернуться на спину. Щеки горели, как если бы он выпил слишком много вина, и на запястьях отпечатались все швы и загибы рукавов. Феликс почувствовал себя беспомощным, а, главное, некрасивым — и это его разозлило. — Не вижу ничего доброго в этом вечере, — прошипел он — просипел, если быть точнее, потому что пересохшие губы слушались с трудом. А что, если Антея обманула его? И во флаконе было не проверенное зелье, а обманка, странный напиток, туманящий разум? Нет, она не могла! Или могла… Тени сдвинулись. Фигуры тоже. Юлиан дель Эйве встал с кресла и вдруг оказался рядом, а рука Феликса — в его руке. Прохладные пальцы, почти ледяные, как Феликсу казалось, обхватили запястье и застыли. Сердце ухнуло куда-то вниз, в горле застрял комок и Феликс вздрогнул. — Фолько сказал, что вас попыталась опоить некая девица, — голос волшебника был так же холоден, как его пальцы. — Но я, признаюсь, не поверил, но вижу на вас следы чар. Что случилось, мой принц? Из его уст «мой принц» прозвучало не просто непочтительно, а почти насмешливо: его принцем был Дар, а Феликсу, кажется, отводилась лишь роль надоедливого, слишком глупого младшего брата, капризам которого потакать не стоило даже из уважения к старшему принцу. Это тоже страшно раздражало — и так же страшно манило к себе. Волшебник отпустил его руку — Феликс с удивлением понял, что может шевелить пальцами, пусть и двигались они медленно, словно сквозь толщу воды. Выдуманное вранье вдруг обернулось правдой. То, что Антея назвала зыбкими чарами, задело самого Феликса, и он не знал, что не нравится ему больше: провалившийся план или собственная беспомощность. — Я… — попытался сказать он, судорожно придумывая какую-то новую ложь, которая упорно не хотела придумываться. — Выпил что-то не то. Лицо волшебника, склонившегося над ним, было бледным и недовольным. Одна темная бровь выгнулась, а во взгляде, остром и внимательном, мелькнуло что-то злое. Феликс прикусил губу, изображая раскаяние — насколько мог сейчас вообще что-то изображать. Ох, как невнимателен он был, как доверчив! Годы при дворе не научили ему ничему! — И кто же был так дерзок, что предложил вам что-то не то? — спросил волшебник голосом строгого учителя и наклонил голову набок, как большая любопытная птица. Феликс сделал вид, что не может говорить — слабость и правда перехватывала горло, и подался вперед — сделал вид, что пытается встать. Глупая, конечно, ловушка, очень наивная, но волшебник попался — поверил Феликсу и тоже подался вперед. Видимо, его неприязнь была слабее, чем чувство долга — или жалость, уже не важно. Пальцы Феликса легли на чужой затылок, а его губы коснулись чужих губ. Внезапно — теплых и мягких. Волшебник застыл и, кажется, даже перестал дышать — на все то время, пока Феликс целовал его. Он не сопротивлялся, но и не отвечал, просто замер, превратился во что-то одеревеневшее и пустое. Это было разочаровывающе. Дыхание закончилось, Феликс почувствовал, как его рука скользит вниз, но никто не пытается его удержать. Закрыв глаза и разочаровывающе застонав, он позволил себе упасть на софу, к счастью — достаточно мягкую, чтобы это падение не отдалось болью в голове. В комнате стало так тихо, что было слышно, как потрескивают фитили свечей. Ощущение, что произошло что-то неправильное, вернулось. Феликс приоткрыл глаза и посмотрел на волшебника — тот сидел на полу, совершенно ошарашенный и словно напуганный. Последнее показалось бы даже забавным, если бы Феликс не чувствовал себя настолько грубо отвергнутым. Тяжелый и действительно недобрый взгляд чародея ощущался, как удар кулаком в челюсть. — Я спишу это на побочный эффект, ваше высочество, — сказал Мастер дель Эйве строго и зло. — Такое случается, если использовать чары бездумно. Он не стал ни вытирать губы, ни обвинять Феликса, ни пытаться оправдать его — просто встал, стряхнув с жилета невидимую пылинку, и те самые прекрасные, чуткие пальцы, которые Феликс с удовольствием ощутил бы в своих волосах или на бедрах, сделали в воздухе странный, замысловатый пас. На миг стало очень больно, а потом все прошло — только в голове поселилась гулкая пустота, а тело казалось легким, как перышко. Феликса словно ледяной водой окатило и он сел на софе, чуть не подпрыгнув, и обхватил себя руками, потому что стало очень, очень холодно. Волшебник, не долго думая, бросил ему свой сюртук, до того висевший на спинке кресла, не потрудившись подойти ближе, чем было нужно, чтобы сюртук упал рядом с принцем. — Позову вам лекаря, ваше высочество, — сказал Мастер дель Эйве — без насмешки, но так равнодушно, что от этого стало еще холоднее. — Моя работа закончена. Он вышел прочь, даже не хлопнув дверью.