Мотив Падения в творчестве Джона Мильтона и Джона Толкина

      В свое время Толкин писал, что «не может быть «истории» без падения — все истории в конечном счете повествуют о падении — по крайней мере для человеческих умов, таких, какие мы знаем и какими наделены» (Письмо 131), подразумевая под «падением» восстание против Бога (применительно к вымышленному миру Арды — Эру) или его наместников (в случае Арды — Валар). Мотив Падения действительно очень значим для толкиновского мира (также, как в христианской картине мира ключевыми [негативными] факторами в истории мира, определившими развитие мировой истории, стали бунт Люцифера и грехопадение) — это и мятеж Мелькора против Эру во время Музыки Айнур, повлекший за собой все последующие события истории Арды, и выступление Феанора против Валар, и совращение людей Хильдориэна Морготом. Каждое Падение воспроизводится на следующем этапе мировой истории. После поражения Моргота его место в качестве Темного Властелина занимает Саурон. Внук Феанора Келебримбор пытается создать в Средиземье «независимый [от Валар] рай» (Письмо 131) и, стремясь превзойти деда, создает с помощью Саурона Кольца Власти. Падение людей воспроизводится в виде обращения нуменорцев к почитанию Моргота.       Встает вопрос — мог ли Толкин при создании собственного мифа о Падении пройти мимо Джона Мильтона, классика английской литературы, автора прославленных поэм на мотивы Библии, «Потерянный Рай» (повествующей о падении сперва, Сатаны, а затем, при участии Сатаны, Адама и Евы) и «Возвращенный Рай» (повествующей о искушении Иисуса Христа Сатаной), а также пьесы «Комос», темой которой также является дьявольское искушение, пусть и в аллегорической форме? Поверить в это трудно — особенно учитывая то, что сферой профессиональных интересов Толкина как филолога была древнеанглийская литература, а ряд мотивов «Потерянного Рая» и «Возвращенного Рая» подозрительно напоминает некоторые элементы произведения, приписывающегося англосаксонскому монаху VII века Кэдмону, в которой в стихотворной форме излагается, в частности, история бунта Люцифера, падения Адама и Евы — а Мильтон с высокой вероятностью был знаком с рукописью Юния, содержавшей текст «Книги Бытия"[1].       На русском языке мне попадалась лишь одна попытка серьезно проанализировать возможное мильтоновское влияние на Толкина — биографию Толкина авторства С. В. Алексеева, глава «Мильтон и после"[2], которую я всячески рекомендую к прочтению. Алексеев отмечает ряд параллелей: это и сам мотив «потерянного рая» (которым для нолдор-изгнанников, например, является Валинор), и сцена искушения Морготом Хурина обещаниями земных благ, воспроизводящая искушение Христа Сатаной в «Возвращенным Рае», и заточение Хурина в волшебное кресло, воспроизводящее заточение Леди злым волшебником Комосом в одноименной пьесе, и мильтоновский (из «Комоса») образ духа-хранителя, принимающего человеческое обличье, чтобы прийти на помощь людям — в «Хоббите» и «Властелине Колец» это Гэндальф, и в целом такова была миссия всех посланных в Средиземье «магов"-истари. Правда, проведенное Алексеевым сравнение Комоса с Саруманом не кажется мне удачным, поскольку Комос, как мы увидим далее, имеет параллели с более значимыми для толкиновского мира антагонистами. Хотя слова духа-хранителя о том, что надо отнять жезл у Комоса, чтобы лишить его сил, в самом деле соответствует эпизоду в Изенгарде, где Гэндальф ломает жезл Сарумана.       Кроме того, Алексеев цитирует одно из немногих (и потому крайне ценных!) прямых упоминаний Толкина о влиянии Мильтона на его творчество: «Вот в письме 1964 г. объясняет образ Фаститокалона из «Приключений Тома Бомбадила» и, охарактеризовав свой англосаксонский источник и его вероятное происхождение, сугубо для полноты добавляет: «В морализирующих бестиариях это, конечно, аллегория дьявола, и в этом качестве используется Мильтоном»". В стихотворении Толкина «Фаститокалон» фигурирует коварное морское чудовище, которое мореплаватели принимают за остров, и оно, пользуясь этим, топит их, переворачиваясь, когда они пытаются найти на нем пристанище[3]. У Мильтона в «Потерянном Рае» огромное тело Сатаны (ср. с исполинским ростом толкиновского Моргота даже в сюжетах Первой Эпохи, где он уже связан материей), плавающее в огненном озере, куда его низверг Бог, сравнивается, помимо знаменитых великанов из древнегреческой мифологии — титанов, земнородных [гигантов], Бриарея и Тифона — с Левиафаном, типичным библейским образом дьявола:

Как великан морей — Левиафан,

Когда вблизи Норвежских берегов

Он спит, а запоздавший рулевой,

Приняв его за остров, меж чешуй

Кидает якорь, защитив ладью

От ветра, и стоит, пока заря

Не усмехнется морю поутру.

or that Sea-beast

Leviathan, which God of all his works

Created hugest that swim th' Ocean stream:

Him haply slumbring on the Norway foam

The Pilot of some small night-founder'd Skiff,

Deeming some Island, oft, as Sea-men tell,

With fixed Anchor in his skaly rind

Moors by his side under the Lee, while Night

Invests the Sea, and wished Morn delayes:

      Нельзя не отметить и упущенные Алексеевым параллели. Он совершенно справедливо говорит о «эстетическом антииндустриализме» Толкина, о ненависти к «Машине» как лейтмотиве его творчестве. Не случайно уже в одном из самых ранних толкиновских сюжетов, созданных во время Первой Мировой войны под впечатлением от ужасов происходящего — «Падении Гондолина» — Моргот с помощью рабов-"гномов» (нолдор) создает дьявольские машины, напоминающие БТР и танки («стальные драконы»). Но тот же мотив присутствует и в «Потерянном Рае»: Сатана для битвы с верными Богу ангелами изобретает аналог артиллерии, и ангел Рафаил с тревогой говорит Адаму, что, возможно, в будущем грешные люди по наущению Сатаны повторят это изобретение. Мильтоновским образом дьявольских машин вдохновлялись многие английские «антииндустриалисты», указывавшие на отрицательные последствия технического прогресса, такие как Уильям Блэйк (эпическая поэма «Мильтон»)[4].       Толкиновская идея, что разумные существа, по его мнению, чрезмерно привязываются к материальным благам и творениям своих рук (основанная на христианском мировоззрении автора), что становится, по автору, одной из причин Падения как нолдор (особенно в случае Эрегиона, где Гвайт-и-Мирдайн стремились остановить «истаивание» эльфов и общий упадок мира), так и нуменорцев (искавших секрет вечной жизни), находит отражение и у Мильтона в «Комосе»:

Чаща леса. Входит или низлетает Дух-хранитель.

У звездного порога тех чертогов,

Которые воздвиг себе Юпитер,

В эфирных безмятежных сферах я

Витаю с сонмом вечно светлых духов

Над мрачною и суетной планетой,

Зовущейся Землею у людей,

Где, как в загоне скот, они теснятся,

Тщась жизнь свою никчемную продлить,

Лишь к выгоде стремясь и забывая,

Что слугам добродетели за гробом

Воссесть меж небожителей дано.

The attendant Spirit descends or enters.

Before the starry threshold of Joves Court

My mansion is, where those immortal shapes

Of bright aëreal Spirits live insphear'd

In Regions milde of calm and serene Ayr,

Above the smoak and stirr of this dim spot,

Which men call Earth, and with low-thoughted care

Confin'd, and pester'd in this pin-fold here,

Strive to keep up a frail, and Feaverish being

Unmindfull of the crown that Vertue gives

After this mortal change, to her true Servants

Amongst the enthron'd gods on Sainted seats.

      В целом пассаж о «слугах добродетели, которые воссядут между богов», в аллегорической форме отображает христианское представление о рае, общее и для Толкина, и для Мильтона, но у Толкина этот мотив получает ещё и дополнительное развитие — так, ещё в ранней версии толкиновского Легендариума, «Книге Утраченных Сказаний», Турин и Ниэнор после смерти и очищения от лежащей на них скверны самоубийства принимаются в сонм «богов» (Валар), а на поздней стадии развития сеттинга появляется мотив участия людей во Втором Хоре Айнур, который должен возродить вселенную после Дагор Дагорат, конца света: «Однако в глубокой древности Валар поведали эльфам в Валиноре, что люди сольют свои голоса с хором Айнур во Второй Музыке» («Сильмариллион»). В "Атрабет Финрод ах Андрет" также появляется мотив, что люди выше эльфов, поскольку с ними исходно должен был взаимодействовать непосредственно Эру и именно с их помощью будет исправлено Искажение.       Кроме того, выведение Морготом орков из эльфов и людей чем-то по смыслу соответствует ужасающему преображению в полуживотных, которое происходит с людьми, отведавшими волшебный напиток Комоса[5]. Эпизод из «Преображенных Мифов», где Мелькор, увидев в Ариэн, деве Солнца, сокрытый от него свет, предлагает ей стать его королевой, соответствует замыслам Комоса по отношению к Леди[6].       В «Лэ о Лэйтиан» содержится намек на то, что действия Берена и Лютиэн по проникновению в Ангбанд и похищению у Моргота Сильмарилов получили поддержку Валар. С появлением Лютиэн и Берена обитатели Ангбанда «Услышали трубы, что громко поют // О забытых богах» (hearing in heart the trumpets loud // of gods forgotten). Соответствующий толкиновский эпизод имеет любопытное соответствие в «Комосе», в разговоре Комоса и Леди (попытка Моргота «быть построже» с Лютиэн кончает для него ещё более позорно и плачевно, чем для Комоса в отношении Леди):

Комос (в сторону) Не лжет она. Я неземную силу В ее словах с испугом ощущаю, И, хоть не смертен я, холодный пот Покрыл мой лоб, как если бы Юпитер При мне смирял на языке громов Друзей Сатурна, их в Эреб ввергая. Но скрою страх и буду с ней построже. Co. She fables not, I feel that I do fear Her words set off by som superior power; And though not mortal, yet a cold shuddring dew Dips me all o're, as when the wrath of Jove Speaks thunder, and the chains of Erebus To som of Saturn's crew. I must dissemble, And try her yet more strongly.

      Образ речной нимфы Сабрины, освобождающей Леди от заклятия Комоса, перекликается с образом толкиновской майэ Мелиан, чары которой способны противостоять власти Моргота, а побег Леди и её братьев из замка Комоса напоминает побег Лютиэн и Берена из Ангбанда. В «Лэ о Лэйтиан» Лютиэн произносит заклинание, удлиняющее её волосы. В нем используются названия высоких / длинных существ и предметов, то есть это симилятивная магия. Аналогично, дух-хранитель в «Комосе» призывают Сабрину с помощью заклинания, содержащего имена различных морских богов из античной мифологии. Вместе с тем, толкиновский Моргот, в отличии от мильтоновского Комоса, слишком могуч, и Лютиэн побеждает его не силой (как братья Леди с помощью духа-хранителя побеждают Комоса, напав на его замок), а хитростью. Предыстория самой Сабрины чем-то напоминает толкиновскую Эльвинг, которая, спасаясь от феанорингов, прыгнула в воду с Сильмарилом и, превратившись в чайку, прилетела к Эарендилю, а потом получила от Валар эльфийское бессмертие:

Эта дева,

Преследуема мачехой своей,

Свирепой Гвендолен, решила вверить

Себя реке, ей преградившей путь.

Сплели игравшие на дне наяды

Украшенные жемчугами руки

И труп ее доставили к Нерею,

Который дочерям велел омыть

Страдалицу в нектаре ароматном,

Где асфодели плавали, и в жилы

Ей через все ворота чувств вливать

Амброзию, пока она не встанет.

Так ожила она, бессмертной стала

И сделалась богинею речной.

The guiltless damsell flying the mad pursuit

Of her enraged stepdam Guendolen,

Commended her innocence to the flood

That stay'd her flight with his cross-flowing course,

The water Nymphs that in the bottom plaid,

Held up their pearled wrists and took her in,

Bearing her straight to aged Nereus Hall,

Who piteous of her woes, rear'd her lank head,

And gave her to his daughters to imbathe

In nectar'd lavers strew'd with Asphodil,

And through the porch and inlet of each sense

Dropt in Ambrosial Oils till she reviv'd,

And underwent a quick immortal change

Made Goddess of the River.

      Впрочем, в «Книге Утраченных Сказаний» Толкин использует схожий мотив — Турин и Ниэнори, очистившись в огненной купели от грехов инцеста и самоубийства, присоединяются к богам: «Поистине, Турамбар последовал за Ниэнори черными путями к дверям Фуи, но та не пожелала отворить им, и Вэфантур тоже. Но ныне молитвы Урина и Мавуин дошли до самого Манвэ, и боги сжалились над их несчастной судьбой, посему эти двое, Турин и Ниэнори, вступили в Фос’Алмир, огненную купель, ту, что Урвэнди и ее девы сотворили века назад до первого восхода Солнца, и так омылись они от всех своих скорбей и позора, зажив среди благословенных подобно сияющим валар, и ныне любовь брата и сестры сделалась прекрасна; но, поистине, Турамбар встанет подле Фионвэ при Великом Разрушении, и Мэлько и его драконы проклянут меч Мормакиль».       У Мильтона Комос — сын знаменитой волшебницы Цирцеи, и сюжет о его напитке вдохновлен античной легендой о напитке Цирцеи, буквально превращавшей людей в свиней. В стихотворении «Мифопоэйя», где Толкин изливает свое пренебрежительно-враждебное отношение к техническому прогрессу, он говорит, что возлагающие надежды на прогресс подобны тем, кто отказался от души, чтобы получить поцелуй Цирцеи (forswearing souls to gain a Circe-kiss). Дух-хранитель, предупреждая братьев Леди о угрозе Комоса, напоминает им старинные легенды «Про очарованные острова // Про трещину, что служит входом в ад» (and inchanted Iles, // And rifted Rocks whose entrance leads to hell) — для сравнения, в «Мифопоэйе» Толкин говорит о «лотосовых островах экономического блаженства» (lotus-isles of economic bliss). Остров лотофагов и загробный мир (Аид) — места, посещенные Одиссеем в ходе его странствий по пути в Итаку. Влияние сюжета о Одиссее на толкиновский мир — тема для отдельного исследования, но нельзя не заметить, что остров Цирцеи был одним из посещенных Одиссеем мест.       Вместе с тем, несмотря на все сходства мотивов их творчества, нельзя приписывать Толкину и Мильтону стопроцентной идейной общности. Весьма характерна следующая реплика Толкина в адрес Мильтона, одновременно уважительная и критическая: «Вот в «Чудовищах и критиках» он иронизирует над теми, кто считает негодным приложением для таланта автора «Беовульфа» обращение к фольклорным темам: «Как если бы Мильтон пересказывал высоким стихом историю о Джеке и бобовом стебле. Если бы даже Мильтон сделал это (а он мог сделать и что похуже), нам, возможно, стоило бы взять паузу и поразмышлять — не оказал ли его поэтический талант какого-то воздействия на тривиальные темы…» (из книги С. В. Алексеева). Здесь Толкин и отдает признает талант Мильтона, и в то же время полагает, что он мог прилагать его «не в том направлении».       Хотя они оба были верующими христианами, в чем-то они могут быть охарактеризованы как полные антагонисты: в то время как Толкин являлся аполитичным крайне правым консерватором, католиком-монархистом, уклоняющийся в антитринитаризм протестант Мильтон, видный публицист эпохи Английской революции, стоял на позициях радикальных революционеров-республиканцев. Были у них и гораздо более важные (в литературном плане) расхождения, эстетические — будучи христианином, Толкин в то же время восторгался языческой мифологией и пытался в рамках Арды «монотеизировать» её (параллелизм Валар и языческих богов очевиден, особенно в ранней версии толкиновской мифологии — «Книге Утраченных Сказаний»), в то время как Мильтон, используя, как все культурные люди Нового Времени, античную эстетику, вместе с тем, как пуританин, видел в языческих богах и духах бесов.       Возьмем, например, поставленный в 1634 году «Комос». Поскольку он написан в жанре аллегории, то там (пусть и по иным причинам, чем в толкиновской Арде, которая является не аллегорией, а мифологической праисторией) формально вообще отсутствуют указания на христианство, христианский Бог представлен под именем Юпитера, моря названы вотчиной Нептуна, а положительные персонажи призывают нимфу заклинанием, в котором фигурируют морские боги — но, вместе с тем, тенденция к демонизации языческой мифологии уже присутствует. Так, отцом злодея Комоса является Дионис. Едва ли Толкину могло понравиться то, что мильтоновский Комос сравнивает пляски одурманенных им людей с резвящимися эльфами и феями (pert Fairies and the dapper Elves). Этот мотив, к слову, воспроизводится позднее в «Потерянном Рае», когда описывается то, как приближенные Сатаны, собравшиеся на военный совет, уменьшаются, чтобы Пандемониум[7], дворец-храм Сатаны, мог вместить их всех:

О, чудо! — Исполины, далеко

Превосходившие любых гигантов

Земнорожденных, вмиг превращены

В ничтожных карликов; им нет числа,

Но могут разместиться в небольшом

Пространстве, как пигмеи, что живут

За гребнем гор Индийских, или те

Малютки-эльфы, что в полночный час

На берегах ручьев и на лесных

Опушках пляшут; поздний пешеход

Их видит въявь, а может быть, в бреду.

Behold a wonder! they but now who seemd In bigness to surpass Earths Giant Sons Now less then smallest Dwarfs, in narrow room Throng numberless, like that Pigmean Race Beyond the Indian Mount, or Faerie Elves, Whose midnight Revels, by a Forrest side Or Fountain some belated Peasant sees, Or dreams he sees.

      В созданном спустя много лет после «Комоса» «Потерянном Рае» Мильтон прямо изображает языческих богов как падших ангелов из свиты Сатаны. Его сюжет, где из головы восставшего против Бога Сатаны рождается полуженщина-полузмея, символическое олицетворение Греха, пародирует рождение Афины из головы Зевса. В древнегреческой мифологии Афина, богиня разума, рождается из мысли (проглоченной Зевсом богини Метиды) — у Мильтона гипостазированный Грех женского пола рождается из греховной мысли Сатаны. Кроме того, одним из животных Афины была змея — ср. со змеиной природой Греха. Наконец, Афина в древнегреческой мифологией являлась девой, а Грех у Мильтона, напротив, вступает в инцестуальную связь сперва с Сатаной, собственным отцом, порождая от него Смерть, а затем — со Смертью, собственным сыном. Кроме того — не знаю уж, является ли это намеренной отсылкой или так вышло случайно, но факт есть факт — эпизод, где после успешного искушения Адама и Евы Грех и Смерть сооружают мост, соединяющий Ад и Землю, напоминает о мосте Биврёст из скандинавской мифологии, по которому боги-асы путешествовали между мирами.       У Толкина, напротив, языческий мифологический материал используется для конструирования положительных персонажей, благих Валар и эльфов — хотя, объективности ради, толкиновский Саурон обладает всеми отрицательными чертами Одина (колдун, некромант, искусный обманщик, повелитель волков). Напротив, злыми существами («белыми демонами») эльфов считают служащие Морготу истерлинги. Нелюбовь к эльфам у Толкина вообще выступает как признак «затемнения» — скажем, боящиеся эльфов рохиррим, хотя они и друзья Гондора, в прошлом вступали в союзы с врагами Гондора и практиковали вещи вроде охоты на живых людей (друэдайн). А сами эльфы у Толкина — не порхающие малютки шекспировской традиции (которую Толкин искренне ненавидел за искажение мифологических истоков), а человекоподобные существа, какими они являются в скандинавских и кельтских легендах.       У друга и единомышленника Толкина, Клайва Льюиса, часто использовавшего толкиновские идеи в своем творчестве, в заключительной книге «Космической трилогии», «Мерзейшей мощи», есть пассаж, который можно прочесть как шпильку в адрес взглядов Мильтона и других радикальных протестантов на языческое наследие, которое пуритане нередко приравнивали к откровенной дьявольщине: «Не успел д-р Шоуэл остыть в своей могиле (а прожил он лет сто), как офицеры Кромвеля попытались вообще разрушить это нечестивое место, но члены колледжа вступили с ними в схватку, во время которой на ступенях, у самого источника, был убит Ричард Кроу, прославленный и ученостью и святостью. Вряд ли кто-либо посмел бы обвинить д-ра Кроу в язычестве, но, по преданию, последние слова его были: «Мерлин, сын нечистого, служил своему королю, а вы, сыны блудниц — изменники и убийцы!»«.       Некоторые мильтоновские сюжеты Толкин прямо инвертирует. С одной стороны, подобно тому, как у Мильтона Грех рождается из греховной мысли Сатаны, у Толкина Унголианта приходит из «тьмы внешней» после греховной мысли «сатаны"-Мелькора: »…некоторые, однако, утверждали, будто много веков назад она явилась из тьмы, окутывающей Арду, когда Мелькор впервые с завистью взглянул на Королевство Манвэ» (»…some have said that in ages long before she descended from the darkness that lies about Arda, when Melkor first looked down in envy upon the Kingdom of Manwë»). Сохранен и мотив размножения посредством инцеста — Унголианта спаривается со своим потомством, которое затем пожирает. С другой стороны, Унголианта у Толкина имеет не змеиный (то есть связанный с Афиной, как у Мильтона), а паучий облик — в древнегреческой мифологии в паучиху была превращена женщина Арахна, соперничавшая с Афиной в искусстве ткачества и (по другой версии — за то, что в своих гобеленах она показала богов в неприглядном виде) наказанная ею за это превращением в паука.       Как возможный выпад против Мильтона (хотя в этой гипотезе я не уверен) выглядит описание Толкином проповеди Саурона в Нуменоре: «А если в итоге итогов нуменорцы доберутся до самого края этих земель и морей — там за пределами всего сущего лежит Древняя Тьма. «Из нее создан был мир. Ибо поклонения достойна только Тьма, а Властелин ее может сотворить новые миры в дар своим слугам, так что могуществу их не будет предела«» («And still, if they should at the last come to the end of those lands and seas, beyond all lay the Ancient Darkness. 'And out of it the world was made. For Darkness alone is worshipful, and the Lord thereof may yet make other worlds to be gifts to those that serve him, so that the increase of their power shall find no end»). Эта речь удивительно похожа на один пассаж из «Потерянного Рая»:

На краю

Пучины дикой, — зыбки, а быть может -

Могилы Мирозданья, где огня

И воздуха, материков, морей,

В помине даже нет, но все они

В правеществе зачаточно кишат,

Смесившись и воюя меж собой,

Пока Творец Всевластный не велит

Им новые миры образовать

Into this wilde Abyss,

The Womb of nature and perhaps her Grave,

Of neither Sea, nor Shore, nor Air, nor Fire,

But all these in thir pregnant causes mixt

Confus'dly, and which thus must ever fight,

Unless th' Almighty Maker them ordain

His dark materials to create more Worlds.

      Нельзя не заметить и то, что Толкина, как и идейно близкого к нему Клайва Льюиса[8], как верующего человека не могло не смущать то неприятное обстоятельство, что Сатана у Мильтона, хотя и является безусловным злодеем, как политкорректно сформулировал С. В. Алексеев, «впечатляющ — слишком впечатляющ для христианского автора», и даже наделен определенными привлекательными чертами. Толкин создал свой ответ Чемберлену Мильтону в лице Моргота, сумев создать образ «сатаны», который действительно не может вызвать ничего, кроме отвращения, если не прибегать к тотальному OOC персонажа, не оставляющему ничего общего с оригиналом (как в «Черной Книге Арды»). К чему это решение Толкина привело — уже другой вопрос.       Мильтон создавал «Потерянный Рай», преследуя не только литературные, но и апологетические цели: «Исполни светом тьму мою, возвысь // Все бренное во мне, дабы я смог // Решающие доводы найти // И благость Провиденья доказать, // Пути Творца пред тварью оправдав« (What in me is dark // Illumin, what is low raise and support; // That to the highth of this great Argument // I may assert Eternal Providence, // And justifie the wayes of God to men) — обращается он в самом начале своего произведения к Святому Духу, призывая его вдохновить свой труд. Для Толкина первичны были скорее литературные цели (хотя в «Атрабет Финрода и Андрет» он попытался рассмотреть Арду с точки зрения христианского богословия), но, безусловно, в его творчестве отразились его взгляды как христианина. В какой степени Мильтону и Толкину удалось той цели (прямо поставленной первым), к которой они оба как христиане должны были стремиться — отдельная интересная тема.       Итак, основными темами данного исследования будет моя попытка проанализировать (пусть и в пункте 4, скорее всего, я буду до известной степени пристрастен с учетом моих атеистических и критических по отношению к религии взглядов) следующие вопросы — 1) какие мильтоновские мотивы сознательно или бессознательно реализовались в творчестве Толкина, 2) в чем переработанные Толкином мильтоновские мотивы отличаются от оригинала и каковы причины этих отличий, в частности — 3) как на эти отличия повлияло отношение Толкина к языческому мифологическому материалу, 4) получилось ли у Мильтона и Толкина достичь той цели, которую Мильтон прямо ставил.       Анализ будет осуществлен на материале трех толкиновских сюжетов — Падение айнур (Мелькора и его присных), Падение нолдор (восстание Феанора против Валар и деятельность нолдор в Средиземье) и Падение людей (Хильдориэн и Нуменор). Соответственно, в трех следующих разделах будут поочередно разобраны эти сюжеты. [1] https://www.newadvent.org/cathen/03131c.htm The Caedmonian poems, found in a unique tenth-century manuscript, now in the Bodleian Library, were first published and ascribed to Caedmon in 1655 by Francis Junius (du Jon), a friend of Milton, and librarian to the Earl of Arundel. The manuscript consists of poems on Genesis, Exodus, Daniel, and a group of poems in a different hand, now called collectively «Christ and Satan», and containing the Fall of the Angels, the Descent into Hell, the Resurrection, the Ascension, the Last Judgment, and the Temptation in the Wilderness. [2] https://biography.wikireading.ru/215045 [3] https://envoc.ru/text/english-lit-fairy-tale/dzhon-r-r-tolkin-fastikalon [4] https://en.wikipedia.org/wiki/And_did_those_feet_in_ancient_time#%22Dark_Satanic_Mills%22 [5] Его лицо, подобье лика божья, Становится немедля мордой тигра, Медведя, волка, вепря иль козла, Хоть тело остается человечьим. И — что всего ужасней — сам несчастный Не замечает своего уродства, Но мнит, что он красивее, чем прежде, И с наслажденьем в чувственной грязи Валяется, забыв друзей и ближних. their human count'nance, Th' express resemblance of the gods, is chang'd Into some brutish form of Woolf, or Bear, Or Ounce, or Tiger, Hog, or bearded Goat, All other parts remaining as they were, And they, so perfect is their misery, Not once perceive their foul disfigurement, But boast themselves more comely then before And all their friends, and native home forget To roule with pleasure in a sensual sty. [6] Ужель могли в груди из тленной персти Родиться столь божественные звуки? Нет, что-то неземное там живет И заявляет о себе, наполнив Гармонией) воздух потрясенный <…> А вот такое трезвое блаженство, Восторг столь чистый нынче в первый раз Изведал я! Пора. Окликну деву. Пусть станет королевою моей! Can any mortal mixture of Earths mould Breath such Divine inchanting ravishment? Sure somthing holy lodges in that brest, And with these raptures moves the vocal air To testifie his hidd'n residence <…> But such a sacred, and home-felt delight, Such sober certainty of waking bliss I never heard till now. Ile speak to her And she shall be my Queen. [7] Само название «Пандемониум» у Мильтона является инверсией слова «Пантеон», обозначавшее воздвигнутый языческим императором первой половины II века Адрианом «храм всех богов» [языческих религий], позднее ставший католическим храмом. Здесь Мильтон издевается и над язычеством (так сказать, «боги языцей бесы суть»), и над католицизмом, который для пуритан был не лучше язычества. [8] Возьмем, например, характерный пассаж из льюисовской «Переландры»: https://predanie.ru/book/186800-perelandra/ На своем опыте он узнал, как неверно, что дьявол — джентльмен. Снова и снова чувствовал он, что тонкий, вкрадчивый Мефистофель в красном плаще, с пером на шляпе и при шпаге, или даже сумрачный Сатана из «Потерянного рая», были бы куда лучше, чем существо, которое ему пришлось стеречь. Нелюдь не был даже похож на нечестного политика — скорее уж казалось, что возишься со слабоумным, или со злой мартышкой, или с очень испорченным ребенком.