- Лучше ему не становится, - коротко сказала сиделка в ответ на тяжелый вопросительный взгляд входящего в покои правителя. Она поспешила удалиться, но все тот же взгляд удержал ее на месте.
"Наверное, зашел ненадолго" - подумала усталая бета. В присутствии короля она чувствовала себя ужасно скованно. Тем более, доктор ничем не мог помочь его сыну, не было даже уверенности в том, что мальчик доживет до окончания этого ужаса.
Мужчина прошел вглубь наглухо зашторенной комнаты, уже понимая, что за словами "не становится лучше" прячется роковое "стало намного хуже". Да это и не нужно было произносить вслух, все и так было предельно ясно, стоило только бросить один-единственный взгляд на лежащего в кровати под балдахином юношу.
Тот метался в беспамятстве. Если до этого он замечал появление отца, стыдливо поджимая губы и отворачиваясь, чтобы скрыть слезы унижения, то теперь он не замечал совсем ничего, а с его искусанных губ срывались отдельные слова и беспорядочные слоги.
Спальня давила своей тяжестью. Огромные окна за гигантскими плотными шторами, слишком большая кровать и очень высокий потолок с угрожающей тенью-люстрой, в то время как пространства для ходьбы в комнате было куда меньше, казались не подходящими для мальчика. Сын сам выбрал эту комнату, сам повесил эти мрачные шторы и велел выкрасить стены в индиго, благо, маляр его чем-то разбавил, и получился бледно-синий.
Гобелены на стенах раздражали короля более всего: на них было изображено соседнее королевство с огромной готической махиной замка небезызвестной королевы.
- Если ты так любишь его, отчего же отказываешь ему каждый раз? - спросил отец. Он понимал, что принц не слышит его, и ласково провел рукой по кудрявым золотистым прядям, чуть более светлым, чем у него самого.
В который уже раз король отметил, что внешность его мальчика (совсем еще ребенка!) слишком резко контрастирует с цветовой гаммой комнаты. И в ее полумраке болезненно-бледная кожа как будто бы светится, как у ангела.
"А этот... как его? Черный, как уголь, только кожа еще бледнее нашей. И красив, как все дроу. Но что еще мой сын нашел в нем?"
- Манадр
у, - простонал мальчик, и его щеки покрылись пятнами нездорового румянца. - Так... плохо.
"Манадру, - услышал король. - Точно. Вот как его зовут. Ну, если он теперь откажет моему сыну... Я войной на них пойду. Давно уже повод нужен".
Манадру был сыном королевы дроу, а еще - обладателем довольно пугающего образа. Высокий и стройный, как будто изящная каменная статуя, одетый всегда в тугой черный корсет из драконьей чешуи, почти покрывающий всю грудную клетку и соединенный крепкой тканью, обхватывающей ноги, с кожаными ботфортами. Поверх корсета он носил мантию, и ее менял каждый день от случая к случаю. Вся же остальная одежда, очевидно, должна была быть доспехами. По крайней мере, чешуя дракона могла защитить своего хозяина от многих бед.
Да, Манадру был воином, довольно пугающим, надо сказать. На показательном поединке перед последней битвой он в одиночку завалил тролля на глазах у тысяч зрителей. И вышел из битвы совершенно невредимым, наверное, спасла все та же драконья чешуя, которая покрывала его в тот день с ног до головы.
Никто не был против их брака. Напротив, он всячески приветствовался, и был ужасно выгоден дроу, так как тем было необходимо принять в семью омегу по законам своего древнего рода. У светлого короля было еще трое сыновей-альф, и он, по сути, тоже только выигрывал, установив выгодный союз. Только вот он все никак не мог понять своего сына: тот наотрез отказывался принимать предложение руки и сердца, а сам уже долгое время ревел ночами в три ручья по этому Манадру.
Но с другой стороны, все было вполне ясно: мальчик еще маленький. К серьезным отношениям не готов, а этот... темный, он-то вообще скоро корону примет. Понятно, что омеге страшно вступать в такие отношения. А отец только мысленно соглашался с сыном: тот еще не дорос для того чтобы удовлетворять потребности взрослого мужчины.
- Отец? - неожиданно произнес мальчик, с трудом разлепив заплаканные ресницы.
- Мафату.
Он взял горячую ладошку сына в руки, вглядываясь в его лицо так, словно пытался найти на нем ответ на сложнейший вопрос - как сейчас сказать сыну о том, что его ожидает?
- Скоро... я не могу больше. Хоть бы уже это прекратилось.
Он уже не смущался, не было на это никаких сил. Наверное, тело уже не столько просило партнера, сколько просто болело от макушки до пят.
И длиться этому еще три-четыре дня, если не больше. По глазам сына было ясно, что он понимает это.
- Мафату, - напряженно произнес мужчина таким голосом, которым говорят маленькому ребенку о том, что его любимый хомячок умер. - К тебе приедет Манадру. Наш консул уже оповещен.
Он не был уверен, что принц действительно приедет. Больно гордый, может и отказаться. Но тогда - война ему.
Кажется, мальчик не сразу понял смысл произнесенных отцом слов. На его губах дрожала измученная болезненная улыбка, а глаза смотрели с все той же неосмысленной мольбой непонятно о чем. Но потом зрачки неестественно резко сузились в полумраке комнаты, Мафату захлопал ресницами, смаргивая крупные слезы, дважды раскрыл рот, чтобы что-то сказать, и дважды закрыл его.
- Нет! - наконец, вскрикнул он, но получилось не так, как он хотел - хрипло, недостаточно отчаянно. - НЕЕЕЕТ!
Вот теперь его вопль излучал самый настоящий ужас. Король подхватил на руки завернутого в одеяло бьющегося в истерике сына.
- Так надо, так надо, маленький! Господи, ну чего же ты хочешь? Ты только что звал его во сне!
- Не надо, умоляю, прошу! Я все что угодно... Только не его! Он прекрасный, замечательный, - в темноте глаза больного сына сверкали безумием. - Я не хочу, чтобы он посмеялся надо мной! Не хочу, чтобы он запомнил меня... меня... таким!
Секунду ошарашенный правитель глядел на своего маленького сына, записавшего, оказывается, себя в покойники, со смесью страха и изумления, а потом решил проигнорировать последнюю фразу и прижал его к себе с новой силой.
- Я никому - слышишь? - никому не позволю глумиться над тобой! Я всегда буду защищать тебя, веришь мне?
А про себя подумал о том, что, наверное, стоит подыскать другого альфу. Конечно, погорячившись, он уже отправил приглашение Манадру, но если тот откажет, Мафату все равно не будет больше это терпеть.
Сиделка, про которую оба позабыли, довольно улыбнулась. Наконец-то это безумие закончится.
* * *
Тем временем, на другом конце огромного материка разгорались нешуточные страсти. Точнее... страхи вокруг пришедшего в тот дворец, что был изображен на гобелене в комнате Мафату, приглашения от светлого короля.
О, да, Манадру все боялись. И если неувядающая с годами вдова-омега, королева и мать этого дьявола только снисходительно усмехнулась, мол, идите теперь с этой новостью к сыну, господа гонцы, то от мрачного типа можно было ожидать всего чего угодно, только не милости.
Гонцов было двое. Точнее, изначально был только один, но он как-то исхитрился приволочь с собой в королевские покои друга, потому что одному было слишком страшно. И сначала они пошли к королеве, надеясь, что та сжалится над ними и сама поговорит с сыном. Но той было, очевидно, не до того.
И они решили применить тактику покаяния. Ну... да, Манадру они совсем не знали, но, наверное, попали в яблочко. Подошли к вопросу творчески.
- Не вели казнить!
Оба упали сидящему посреди залы принцу в ноги; тот задержал горлышко не королевского вида фляги у тонких неприязненно изогнутых губ.
- Светлые! Совсем стыд потеряли!
Наследник престола Дроу собирался куда-то отправиться, на нем была походная мантия, а у окна стоял такой же одетый и экипированный кузен.
"На охоту собрались? Как не вовремя все это!" - догадался один из гонцов.
Манадру чуть повел кончиками губ вниз, показав заинтересованность, и протянул руку за посланием.
Не любил он дурные новости перед охотой. Да, гонец догадался, куда направлялись братья. Только вот под "охотой" они подразумевали совершенно разные вещи.
Чернющие глаза живого героя страшных легенд быстро пробежали по строчкам вниз, и чем ниже, тем ярче в глубине зрачков разгорался какой-то недобрый блеск.
Дроу, стоявший у окна, заинтересованно обернулся, потому что спустя мгновение Манадру смеялся тихим злым смехом. Но, встретившись взглядом с братом, он словно пришел в себя, жестом отозвал гонцов, и те пулей вылетели за дверь.
Оказавшись снаружи, они переглянулись.
- А ты хоть знаешь, что там написано?
- Издеваешься? - округлил глаза второй. - Я что, по-твоему, самоубийца, такие печати вскрывать?!!
- А че психовал так?
- Ну, от светлых же.
- Слышишь что-нибудь?
- Не-а.
Двое не самоубийц старательно припали длинными эльфийскими ушами к двери.
- Они зовут меня поразвлечься с течным принцем-омегой, - не скрывая своего удивления, сказал Манадру тихим голосом, с прищуром покосившись на дверь.
- Что значит "поразвлечься"? Он что, наконец принял твое предложение? - спросил кузен и удивленно моргнул, обнаружив принца уже около самых дверей. - Ты отправишься туда?
- Прямо... сейчас, - сказал Манадру, и рывком распахнул створки двери. Два мальчишки-гонца вскрикнули и бросились наутек.
* * *
И день, и ночь в агонии.
Это было невыносимо, но приходилось терпеть.
Это не дар - наказание быть омегой.
Между ног противно, жарко и липко. Только бы отец послушал его! Только бы не было этого унижения перед кумиром с фресок и маленького портрета, тайно стоящего за шторой на подоконнике.
Мафату не знал, сколько времени прошло. Он чувствовал, что один день уже миновал, но когда спросил у сиделки, та сказала, что с визита его отца прошел всего лишь час.
И потом он снова потерялся, снова метался, снова не помнил ничего и не понимал, то ли это действительно змеи истязают его тело, то ли это происходит только в его голове. Ему казалось, что душно становится оттого, что он - вулкан, одна огромная волна лавы, а воздух вытесняет кровь, которая льется из его поврежденного лавой тела, и он тонет, тонет, не может вдохнуть.
Когда темную спальню огласили его первые крики, снова смеркалось. И врач, и все пять сиделок были у его постели, но он этого не замечал.
Больно. Как же больно.
Манадру прибыл довольно быстро. Дорога была тяжелая, все мелькали, мелькали под крылом корабля ледяные фьорды, горы, массивы, перевалы. Они ускорялись, спеша за садящимся солнцем, а пальцы сжимали в руках послание светлых, и было в нем то, что сначала осталось незамеченным.
Тревога все усиливалась.
Наконец прибыв, он с ядовитым раздражением отмахивался от слуг, предлагавших ему отдохнуть. В воздухе витал он. Запах.
Запах... отчаяния.
Так ли должна пахнуть здоровая омега из прекрасного светлого королевства, где царит любовь и справедливость?
Он не слушал никого, кто пытался остановить его. Для того чтобы найти покои принца, не нужны были провожающие. Сердце все сильнее и сильнее стискивали металлические тиски чьей-то подступающей гибели.
Ворвавшись в покои, он опустился на колени, хватаясь закостеневшими длинными тонкими пальцами за дверь.
Все присутствующие обернулись на него в немом изумлении.
Столько гнева и ненависти, сколько было в его взгляде, наверное, несчастные сиделки не видели ни у кого.
- Я доложу повелителю... - пискнула одна из них после долгого молчания.
- Выйдите. Вон. Все.
Никто не посмел ослушаться. Манадру все сидел, сидел на коленях, пораженно вглядываясь в темноту. Он не мог пошевелиться.
