Друзья сексом не трахаются

Весна только-только вроде, а солнце по глазам лупит пиздец как. Ещё и ливни начались. Очень вовремя. Ненавижу сырость. И когда к машине подгрести можно только на каноэ — тоже. И то, если с веслами повезёт. Именно о вёслах я и размышляю, глядя в потолок и покорно сцепив руки в замок чуть выше уровня груди. Так, чтобы ничего не скинуть на пол ненароком. Под «ничего», наверное, стоило бы понимать кучу сваленных в беспорядке тряпок, а не пихающие меня то в бок, то под локоть чужие коленки. Вот их и нужно не скинуть. А то пихну — и наебнётся. При такой феноменальной неуклюжести — наверняка. А если добавить сюда то, что выключая будильник, навернулся с кровати и сломал руку… Пускай пихается. Целее будет. — Ты уверен, что я не помешаю? Раз в третий уже, наверное, одно да потому выспрашивает, а сам, то и дело ёрзая, лениво разбирает свой выпотрошенный чемодан. Это он начал делать вообще не спрашивая, но мне и не полагается переубеждать его. Мне полагается терпеливо кивать и наблюдать за тем, как чужие дебильные жёлтые шорты в мелкий горох летят на середину моей монохромной студии. — Да, конечно. Только вот… Не договариваю, остановившись взглядом на его тут же напрягшейся пустой руке. — Что? Тут же становится подозрительным и даже в бок меня не толкает. Только смотрит искоса, и единственное, что нарушает вдруг возникшую серьезность, это его шмыганье носом. Ну виноват человек, что ли, что у него насморк? — Ты сам-то уверен? Спрашиваю как можно мягче, и он закатывает глаза и выдыхает. Снова пихается и, потянувшись, забивает на свою сумку. — Да заебали они меня все. Закладывает руку за голову и упирается взглядом в потолок. Смотрит на свисающие лампы так, будто не сам их выбирал, и начинает играть с перспективой, пытаясь «поймать» плафон и щуря один глаз. — И этот твой, как его сейчас, Тиш?.. Осторожно намекаю на его очередную, как он сам говорит, «Грейт Лову», но только машет на меня рукой и хрустит шеей. — Никак. Никакого «этого». — Равно как и страданий в голосе. Надо же. Реально, наверное, в этот раз роман не задался. — Я в разводе абсолютно со всеми своими мужиками, родственниками и даже цветами на окошке. С тобой вот только нет. С тобой же — нет?.. Поднимает голову, собирая шею и подбородок смешными складками, и старается казаться серьёзным. Секунду или две, пока не начнёт тянуться ко мне обеими руками. Отпихиваю его ладони и, жмурясь от проклятого, все глаза мне уже искусавшего солнца, пытаюсь перевести разговор в более миролюбивое русло. Почти готов похвалить себя за то, что не купился. «Разведёмся» мы, как же. Со второго класса знакомы, и не удивлюсь, если в итоге он и похоронить меня завещает вместе с собой. И хрен знает, как будет криповее: если я уже умру к тому моменту, и придётся выкапывать, или если нет. — Так сдохнут же. — Я про цветы, а он как выпал. Задумался и нахмурил брови. Не понимает, с чего это его родня вдруг должна вся «того». — Не жалко? Смаргивает и, закатив глаза, прицокивает языком, всем своим видом показывая, насколько ему всё равно. — Переживут. На хера они тогда пластиковые? Блять. Улыбаюсь против воли и, как дебил малолетний, вместо чего-то внятного тяну только глубокомысленное: «А…» — Ага, — подтверждает и больно, совсем как в школе ещё повелось, тычет меня коленкой в бок. — Так я точно не помешаю? Подчеркивает это «точно» какой-то особенной интонацией, и я никак не могу понять, что она значит. Типа намекает на что-то, или как? В итоге решаю не грузиться и только жму плечами. — Точно. Живи сколько хочешь, сосед. Сосед по парте на половине уроков, по общаге и после на съёмной. Кажется, я без него меньше жил, чем с ним. — Только это… — мнётся немного, даже волосы ерошит и осторожно уточняет: — Ну, ты же помнишь?.. — Про твои приколы? — Кивает и втягивает щёку внутрь рта, для того чтобы показать, насколько переживает. Больная тема, все ла-ла-ла. Кто-то не понимает, а мы вместе со времен универов не ночевали, и прочее, и прочее, по чему он уже успел пройтись по телефону. Терпеливо киваю и проговариваю ещё раз, уже не в динамик. — Утром не будить, молоко из твоего пакета не пить, гель для душа с раковины не убирать, и что там было ещё?.. А. Сырки. Сырки можно воровать, но только говорить, если жру последний. Самому на замену всякую херню не покупать. Смотрит на меня с бесконечным умилением, кивает через слово и драматичным шёпотом спрашивает: — Почему мы всё ещё не женаты, а? — Потому что ты немножко долбоёбушка. Отвечаю точь-в-точь как и в предыдущие шесть тысяч раз, и он разочарованно кривляется. Удивленно вскидывает бровь и опять тянется пальцами ко мне. Как-то странно выламывает их и не успокаивается, пока не ухватится. — И всё?.. Цепляется за моё плечо и требовательно дёргает за рубашку, почти как ребенок, которому что-то нужно. Поворачиваюсь почти всем телом, чтобы глянуть в ответ, и наверное, кажусь ему безэмоциональной табуреткой. Впрочем, по сравнению с ним, постоянно кривляющимся и настолько живым, что этой жизни хватило бы на ещё троих, все неживые. Пластиковые и ненастоящие. Да. Наверное, если поставить исключением его десять тысяч мужиков и то, что от каждого прошлого он уходит, начав изменять со следующим, это всё. Только вслух я этого не скажу. Лучше уж остаться с синицей и лучшим другом, чем разок перепихнуться и смотреть на журавля, который ускакал на хер твоего соседа или начальника. Такой он, хоть умри. — И я уже был женат, — напоминаю о не самой лучшей истории отношений в своей жизни и успеваю выставить ладонь так, чтобы лениво шлёпнул кулаком по ней, а не в плечо мне зарядил. — Мне там не понравилось. — Это потому, что я был свидетелем, а не невестой. Покорно киваю, решив, что тему можно считать закрытой. Пока что хотя бы, а дальше посмотрим, чего там будет обсуждаться. — Ты готовишь, я… Не договариваю и спешно отодвигаюсь назад, потому что, разворачиваясь и вскакивая, едва не бьёт меня по носу рукой. — Сам вызову мастера, чтобы он починил уже эту блядскую посудомойку. Договаривает вместо меня и, нравоучительно погрозив мне пальцем, утаскивается к купе в прихожей. Слышу, как шуршит дверями и что-то выкидывает изнутри. — Это для меня тут пустая полка, да?! Накрываю глаза ладонью, снова прячась от солнца, и предпочитаю не отвечать на риторические вопросы. *** Я когда-нибудь напишу статью на Яндекс.Дзене о том, почему с лучшим другом жить проще, чем с котом, и соберу кучу лайков. Наверное, когда-нибудь, когда приму это как факт и перестану заниматься чистой воды самовнушением, убеждая себя в том, что это я одичал, а не Тиша слишком шебутной. Его, блять, даже зовут как кота. Кто вообще называет ребёнка в честь кота? Обязательно поинтересуюсь у его матери, почто было не завести нового, а ребенка не окрестить Сергеем или Иннокентием. Хотя Кеша — это тоже что-то из мира животных. Тиша хотя бы вещи разбрасывает и лезет мне под руку, когда не следует, а будь он Кешей… Даже страшно подумать. Не, не надо мне Кеши. Только на второй день совместного проживания неохотно сознаётся, что с работой он тоже «развелся», и, заебавшись, вдруг подался охранять детсадовцев от внешних угроз и там же рисовать стенгазеты с зайцами вместо макетов в своих фотошопах. Его мать в ахуе. Сестра, которую он нехило так «поддерживал мороженкой», в ахуе. Даже последний двухнедельный мужик в ахуе. И обычно плюшевый, но пиздец какой вспыльчивый Тиша послал их всех и съебался в неизвестном направлении, и даже симку старую заблокировал. Ибо нехуй, как он сказал, прибухивая прямо из найденной у меня же початой бутылки с вином. То давно выдохлось, и вообще хрен знает, как выжило, и скрылось за банками с какими-то крупами, но ему вроде было ок. Он вообще любит всё открывать и ждать, пока выдохнется. И тёплое. Он немного себе на уме, конечно, но классный. Всю жизнь вокруг себя толпы собирает. Толпы — они почему-то таких немного чудных любят. С интересными стрижками, браслетами и странноватыми привычками. Я вот довольно обычный, и никакого дикого ажиотажа вокруг, но зато Тиша прилип намертво. Потому что мы с ним уравновешиваем друг друга. Потому что с ненормальными если дружить, когда сам ебобо, то непонятно, где закончишь, а так он мне — странные плафоны в комнату и приключения на задницу, а я как будто его предохранитель от хуйни, гасящий все его самые ёбнутые идеи в стиле: «А давай?» И так всегда было. Как только нас посадили за одну парту. Даже в ВУЗе жили в одной комнате, потому что его сосед с курса не выдержал чужих заёбов, а мне в общем-то было всё равно. Ну, есть у человека пара пунктиков, и чего? Не убивает же никого, кровь не пьёт. Пускай себе раскладывает носки по цветам и карандаши по размеру, если хочет. Они — творческие — на всю голову все такие. Моя бывшая тоже такая же была, с килограммом изюминок в голове, которые нас в итоге и развели. С ним — нет, а она от меня ускакала куда-то к горам, совершенствоваться дальше. Даже пишет иногда, фотки шлёт. Приятно посмотреть и поностальгировать, но назад я бы не хотел. Пускай так и будет всё, светлым на расстоянии. Тиша где-то шарится и не является под вечер, и в начале девятого тоже нет. Уже в одиннадцать пишет, что взял запасные ключи и потому не разбудит, если я буду спать. Даже не отвечаю ничего на это записочное сообщение, закидываю вещи в стиралку, которые нужно прокрутить завтра, и, помаявшись ещё немного, ухожу спать. Моя кровать за перегородкой, разделяющей студию, так что если и совсем ночью придёт, то хрен с ним, не разбудит, если ничего не разобьёт. Решаю не каркать и, посёрфив немного, убираю мобильник под подушку. Мысленно перебираю в голове список дел на завтра, решаю ещё сгонять в зал вечером и никак не могу уснуть. Кручусь всё и всё пытаюсь приткнуться поудобнее. То рука мешает, то нога будто не моя. Нахожу удобное положение в итоге, замираю на боку, почти посередине кровати и лицом к окну, и даже ощущаю наконец-то снизошедшую откуда-то с верхов дрёму, как слышу скрежет ключа в замке. Отпирает дверь, сумку швыряет на пол и ботинки спинывает тоже. Шумит, но вроде как в беззвучном режиме. Теперь точно можно спать, зная, что всё в порядке. Размазывает ещё больше, пока он ходит, то в душ, то около холодильника, и я уже совсем ничего не понимаю, почти вырубился, когда все звуки и свет окончательно исчезают, а после, спустя минуту, а может и весь час, возвращаются снова. Уже шорохами и каким-то бормотанием. Далеким сначала, а после приближающимся. — Илья? — зовёт сонно и растерянно. Совсем как лет семь назад, когда шароёбился как неприкаянный по первой съёмной и не мог к ней привыкнуть. — Там кровать сломалась. Можно я тут посплю? Какая кровать, когда диван? Лунатит, что ли? — Что? Давай я… Моё «схожу» повисает в тишине, так и не вырвавшись наружу. Обернувшись через плечо, вижу как головой мотает и все его раскиданные по торсу татуировки. Ниже не смотрю. — Не надо. Можно я просто спать?.. Почти лица не видно. Всё за мокрыми, от своего веса вытянувшимися волосами. Похоже, что реально либо дремлет, либо вообще полностью во сне. — Ладно, — отвечаю с непонятной мне самому настороженностью и двигаюсь к дальнему от него краю кровати. — Ты без одеяла? Не отвечает уже, а только падает на матрац и, сжавшись в комок, поворачивается ко мне спиной, позволяя в полумраке полюбоваться татуировками на пояснице и задней части бедра. Ещё и голый. Ну отлично. — И почему все твои мужики ко мне ревнуют? Вопрос чисто в потолок, но неожиданно выдаёт в тишину, не меняя положения тела: — Вот и я не понимаю, почему. И голос такой странный. Не сонный совсем. Хрипловатый, но не робкий, как минуту назад. Затихает, и я, накрыв его краем своей евродвушки, снова укладываюсь лицом к окну и пытаюсь вернуться в ту удобную позу. В этот раз рубит уже быстрее, видимо, время сказывается, и я почти сразу же отключаюсь. Почти, но не совсем. Спустя время за моей спиной начинается какая-то возня, и я пытаюсь от неё абстрагироваться, да не тут-то было. Я от неё, а он, напротив, ко мне. Перекатывается под спину, вжимается в неё своей через футболку, будто греется, и на какое-то время затихает. Он — да. Моё сердце, отчего-то решившее, что самое время ускориться — нет. Я просыпаюсь и никак не могу уплыть обратно. Слушаю, как дышит лежит, и только и делаю, что тоже осторожно вдыхаю, гадая, разбужу ли, если достану телефон. Мелькает мысль самому уйти на «сломанный» диван, но не факт, что не придёт за мной. Кто его знает, что там за сны внутри головы этой мокрой бродят? Расслабляюсь снова, считая его вздохи и слушая, как приглушенно ругаются не то соседи, не то кто-то у них в телике. Становлюсь мягким и невесомым, когда снова начинает крутиться и вжимается в меня уже грудью. Прилипает полностью и даже руку просовывает под мой бок. Обнимает поперёк торса и удовлетворенно выдыхает мне же между лопаток. Через футболку выходит тепло и немного влажно. До мурашек. Пытаюсь осторожно отодвинуть его кисти, хотя бы переложить их повыше, но протестует и пальцами правой сжимает запястье левой руки. Затихает, как только я перестаю пытаться освободиться. Только дышит мне в спину, надавливая на неё лбом и кончиком носа. И напрягает, и нет. Тревожно становится, но не настолько, чтобы паниковать. Это же Тиша, что он, первый раз ко мне спать приходит? Не первый… И даже не десятый. И пьяный сколько раз обниматься лез. Целоваться даже порывался, но быстро очнулся и долго хихикал над тем, что передумал. Над тем, что я его тогда вовремя поймал, а то он мог бы и… Опускает правую, лежащую под его левой ладонь ниже и цепляет ей край моей футболки. Заворачивает его и, собрав складками, добирается до кожи, а там и задрать её — плёвое дело. Я только глаза распахнуть успел, а он уже по животу гладит, расцепив пальцы. Одной рукой держит просто, а второй… — Ты спишь?.. Спрашиваю едва слышно, сам не знаю, на хуя и не ловя заново его руки. Спрашиваю и жду, что фыркнет и отвернётся, заявив, что я его поймал. Но нет, только дышит, прикусывая мою футболку и касается кожи. Подушечками пальцев, всей ладонью, снова едва-едва кромкой ногтей… — Тиша? Молчит и касается. Гладит и выдыхает только. Прижимается и, должно быть, действительно видит какие-то сны. Мокрые и волнующие. Притирается ближе, и я его заинтересованность прекрасно ощущаю через спальные шорты и трусы. Мы даже тут типа разные. Он всегда голый спит, у меня в шкафу лежит зимняя пижама. Он всю жизнь, с самой школы, только с парнями встречается, а я всегда считал себя толерантным натуралом. У которого сейчас медленно встаёт из-за прижимающегося сзади лучшего друга. И я не знаю, чего боюсь больше: того, что он сейчас реально видит какого-нибудь своего бывшего под веками и, внезапно проснувшись, обнаружит рядом не его, или того, что вдруг вздрогнет, отвернётся и откатится на край. Лучше синица в руках… С друзьями не трахаются… Я повторяю это про себя много-много раз, а он все гладит. Неторопливо проходится ладонями по моим бокам, щекочет рёбра и задевает соски. Трогает везде, где может, забравшись под футболку, и бедрами двигает тоже. Трётся о меня и постанывает в спину, уже хватая зубами не только за ткань, но и за кожу. Одеяло мешается, резинка шорт уже тоже. Его пальцы так и норовят задеть её и забраться под низ. Коснуться кожи и там тоже. Чувствую его вставший член так же хорошо, как и свой, который он почти трогает. Вот-вот сожмёт, если ещё ниже спустится. И главное, шумный такой, пиздец. Даже во сне громкий. Дышит, сипит, постанывает что-то, чудится, будто даже бессвязно бормочет, и обтирается об меня, как безумный. Извивается весь и ни на секунду не останавливается. Обнимает, отпускает на секунду, гладит — всё по кругу. Не выдержав, помогаю его пальцам пробраться к своему члену, буквально укладываю их на него, опустив пониже, и стискиваю поверх, неловко накрыв своими. Охает, едва не до копчика продирая всё внутри меня этим звуком, и не то улыбается, не то мне кажется это. Отвлекает от всех прочих ощущений движениями пальцев, и его руки — это единственное, на чём я могу фокусироваться. Только их и чувствую. И ещё его член, упорно вжимающийся сзади. Елозящий по ткани моих шорт. Вверх-вниз, вниз-вверх… И пальцами также. Что же он делает этими своими пальцами… Я их только придерживаю, уже так, поверх шорт, и то потому, что так больше заводит и нет сил отвести руку. Я их только сжимаю немного поверх фаланг, а он всё сам. Он спит и, сам того не понимая, просто потрошит меня. С друзьями не… Выдирает свою руку, ей же дёргает меня за плечо, царапает даже, так сильно цепляется, и рывком укладывает на спину. Нависает сразу же, буквально за полсекунды перекатился, и тут же, до того, как я успел умереть от ужаса, наклоняется. Опускается, согнув руки, и, засосав меня, буквально языком прочертив по всему нёбу, вдруг отстраняется и, коротко чмокнув в губы, просто падает сверху. Всем весом укладывается и замирает, видимо, так и не открыв глаза. Бормочет что-то, поёрзав немного и устроившись так, чтобы пихать под рёбра особенно остро, и всё. Затихает до самого утра. Я ещё долго лежу и просто моргаю, ощущая, как спадает болезненное возбуждение и затекает спина. Соседского телика больше не слышу. Только звук сокрушительного облома, и мученически напоминаю себе, что должен радоваться, что ничего не случилось. Вот и сраная синица вернулась, дав немного полюбоваться на журавля. *** Утро должно быть неловким, но оно какое-то до опизденения обычное. Ни недосыпа, ни стыда. Только Тиша проснулся раньше и свалил к холодильнику готовить завтрак. Оделся если, то спасибо уже и на этом. Я какое-то время лежу и слушаю, как он гремит моими сковородками и жарит не то яичницу, не то блины. Нравится ему вот это вот всё. Копаться, по два часа заводить тесто или мешать начинки… — Ты есть будешь? Кричит, как только я поворачиваюсь и кровать почему-то предательски скрипит каркасом. Странно, новая совсем, а так меня подставила, сволочь. — Угу. Бормочу что-то ещё вдогонку и, вскочив на ноги, сдёргиваю одеяло и, убедившись, что на простыни никаких следов, тащусь чистить зубы. Умываюсь раза три или четыре, долго смотрю на свою помятую рожу с отпечатком подушки на щеке в зеркале, ерошу примявшиеся довольно короткие волосы, в отличие от его длинных, и, переморозившись, выползаю в комнату. Один хрен же придётся. Да и не было же ничего. Ну подумаешь, полапались. Он меня, вернее, полапал и, может, и не вспомнит об этом. Обидно даже немного из-за этого. Но зато не развалится ничего, правда? — Тебе блины с чем? Спрашивает, стоя ко мне спиной, и, надо же, за каким-то хером перемыв голову. Видимо, хрен знает, как высохла, и его это выбесило. — С блинами. Сажусь за стол и жду, пока поставит тарелку. После, также уже не спрашивая, нальёт мне кофе и усядется напротив. Совсем не сонный и в глупой футболке, стащенной будто из детского мира. И с ободком оттуда же. Светловолосый и такой радостный просто так, потому что утро и птички за окном орут, что где-то в груди щемит. — Ты вчера сказал, что диван сломался. Не знаю, зачем говорю это, но говорю. Он как раз отпивает из своей кружки, и вижу только верхнюю часть лица. Глаза вижу и брови, что не приподнялись даже ни на миллиметр. Никакого удивления. — Не-а. — Не сказал? — Не сломался. — А… Отпиваю тоже и зачем-то берусь за вилку, которую он неизменно кладёт на стол, хотя знает, что блины и тосты я ем руками. Типа пытается вывезти бестолочь из деревни. Типа ни хера у него не получается уже много лет. — А помнишь… — спотыкаюсь на полуслове и снова берусь за кружку, делаю полглотка кофе и ставлю её на стол. Поднимаю взгляд, натыкаюсь на его крайне внимательный ответный. — Когда мы были в лагере в конце школы, кто-то распускал слухи, что ты лунатишь… Ты лунатишь? — Не-а. — А… Я не знаю, как спросить. Я не знаю, как сказать. Я ничего не знаю. Мне страшно и вместе с тем нет. Я столько всего хочу сказать и вместе с тем хочу, чтобы можно было не говорить ничего. Хочу, чтобы он просто кивнул и бросил своё… — Ага. И, не отпуская меня взглядом, делает глоток из своей кружки. Кажется, что улыбается в неё. Может быть, только кажется. И то, что ногой под столом мою наглаживает, тоже.