***
Свет фар чёрного Форда освещал дорогу обратно в город. По соседней полосе, воя сиренами, пронеслась пожарная машина. Водитель посмотрел в салонное зеркало на отдаляющийся свет задних фар. К тому моменту как пожарные приедут на место катастрофы, огонь уже поглотит большую часть здания. Человек, устроивший пожар, с особой тщательностью убирал за собой. Дом был заполнен никчемным мусором, а мусор надо выметать «окопной метлой», а после сжигать. По документам поджигателя звали Леви Аккерман, но сам он давно называл себя Уборщик. Эту кличку, как любимому псу, придумал для него его босс. Свет попал на придорожный билборд с надписью: «На древе успеха много яблок, но если тебе удалось завоевать Нью-Йорк, тебе досталось большое яблоко». Свой запретный плод Уборщик сорвал в одной из тёмных подворотен за углом казино, из которого вывалилась пьяная троица гангстеров. Парочка громил из той компании, опьянённые двойным виски и безнаказанностью, решили, что им не хватило в качестве вечерних развлечений рулетки и шлюх. Кому-то из них показалось, что случайный прохожий как-то не так на них посмотрел — это была ложь. Сколько себя помнил Уборщик никогда и никого не видел, но так было до одного случая.___
Трое мужчин в шляпах и элегантных тройках надвигались на малорослого паренька, вынуждая его пятиться спиной назад прямо в тупик одной из слабоосвещённых улиц. — Ставлю десять баксов на Френка. Сколько дашь за коротышку? — обратился один из бандитов к своему подельнику — высокому, плечистому мужчине, лицо которого было сложно разглядеть в сумерках из-за низко надвинутой на лоб шляпы. — Ставлю сотню, если он сможет уложить Френка. — Да ты перепил, Смит! Ушлёпок не стоит и бакса! — Ну раз ты не хочешь делать ставку, то поступим по-другому. Эй, парень! Я дам тебе сотню, если завалишь этого выскочку, — Смит указал на того, кого эти двое называли Френком. Френк вышел вперёд. — Зарываешься, Смит! Будешь следующим после него! — пригрозил Френк не оборачиваясь. — Я согласен, — ответил парень. Лицо Френка побагровело от злости. — Ах, ты мелкий хер! А ну, иди сюда! Сверкнул нож. Френк упал и затих. Лезвие вошло по рукоятку через левый глаз, доставая до мозга. — Что за херня?! — Второй бандит вытащил пистолет и наставил на парня. Раздался выстрел. — Твоя сотня, — Смит задул дымок из дула револьвера и вытащил из кармана деньги, но потом резко вскинул руку. Парень спокойно глянул на труп с прострелянным затылком, на чёрный зрачок дула, направленный на него, и поднёс руку к нагрудному карману жилетки. — Эй, полегче, — предупредил Смит. — Не двигайся, а то мозги вышибу. Не обращая внимания, парень вытащил платок, и, подойдя к телу Френка, обернул его вокруг рукояти ножа, торчащего из глазницы. С противным чавканьем лезвие вышло обратно, и он плотно замотал нож в белый платок. — Не боишься? — с ноткой лёгкого удивления спросил Смит. — Мне всё равно. — Мне тоже, — Смит крутанул барабан револьвера и, приложив к виску, нажал на курок, но выстрела не последовало. — Не судьба. Не сегодня. Не сейчас. Он вновь крутанул барабан и выстрелил в воздух. — Кто ты? — в голосе парня, наконец, можно было различить некое подобие интереса. — Пока никто. А ты? Как тебя зовут? — Леви. — Леви? Ты еврей? Получив в ответ лишь молчание, Смит убрал револьвер. — А я Эрвин. Вообще-то, Ирвин, но кретин пограничник вписал меня в документы так, — он ступил ближе и подвинул шляпу вверх, так что наконец-то были видны глаза. — Хочешь сделку, Леви? Голубая радужка вспыхнула во мраке. Монохромная реальность обрела оттенки. Леви почуял смрад мусорных баков. Услышал крысиный писк из-под груды картонных коробок, отдалённый шум никогда не спящих улиц. Кровь, стекавшая по лицу убитого им Френка, стала яркой. Он явственно ощутил на языке едкий металлический привкус.___
Машина остановилась у входа в гостиницу «Paradis». Уборщик выбросил зажатый между пальцев окурок и заметил кровь на рукаве рубашки. Кривя губы в отвращении, он подогнул ткань глубже под пиджак. — Добрый вечер, сэр. Позвольте помочь с вашим багажом. — Темнокожий портье указал на пухлый кожаный саквояж. — Не стоит, справлюсь сам. — Уборщик сильнее сжал ручку саквояжа и торопливо сунул портье чаевые. Он прошёл мимо консьержа, удостоив его коротким приветственным кивком, и поднялся на лифте на последний этаж. В люксовых апартаментах, предназначенных исключительно для хозяина гостиницы, его уже заждались. — Почему «это» выглядит так? — спросил Майк, с недовольством осматривая принесённый Уборщиком «трофей». — У меня затупилась пила, поэтому срез вышел рваным. — Я не про срез. Почему у него нет зубов и глаз? Его же, блядь, хрен узнаешь теперь! Тебя просили принести его голову, чтобы можно было просто напугать ирландцев, а не чтобы они обосрались от увиденного, больной ты ублюдок! — Всё в порядке, Майк. Леви, ты хорошо поработал и извини. Это было в последний раз. — Эрвин зажал между губами сигару и махнул Майку левой рукой. Пробурив в Уборщике дыру взглядом, Майк отвернулся и подошёл к Эрвину, достал из кармана зажигалку и дал прикурить. Едва переступив порог номера, Уборщик почти без отрыва смотрел на своего босса и силился узнать его. «Почему ты извиняешься? Я могу принести тебе любую голову на выбор, только дай приказ. Я всё сделаю для тебя». — Майк, доставь «это» на Адскую кухню, — распорядился Эрвин. Майк с отвращением захлопнул саквояж и удалился. «Adieu, la tête. А твою голову, Майк, я тоже когда-нибудь отрежу». — Мы скоро сворачиваемся, Леви. Ты сможешь жить обычной жизнью. — Эрвин развернулся в кресле полубоком и дыхнул дымом. Его правая рука сползла с подлокотника. За несколько месяцев болезни рука ссохлась, с трудом сгибалась, и ему пришлось помочь себе левой, чтобы уложить парезную конечность обратно на подлокотник. «Жить? Я отвратительный, грязный гниющий труп изо рта, которого лезут могильные черви. Я не живу, я существую. Как ты не можешь это понять?» — Может, поедешь в Новый Орлеан вместе с семьей к матери и дяде? «К этой шлюхе и алкоголику? Я был с ними достаточно, чтобы пожелать им оказаться в аду и не вылезать оттуда никогда». — Как поживает Петра и Рени́? «А может, ты хочешь их головы? Все вокруг говорят, что они хорошенькие. Ты же знаешь: я могу отдать тебе всё, что захочешь». — А как здоровье отца Петры? Ему лучше? «Скорей бы старикашка уже приставился. Может, тогда эта сука перестанет ныть». — В Луизиане мне будет нужен председатель избирательного штаба. Ты не окажешь мне честь? «Хочешь, чтобы я улыбался всем этим выблядкам и жал им руки? Ты, правда, этого хочешь? Или ты просто больше не хочешь видеть меня и отправляешь куда подальше?» — С Петрой и Рени́ всё хорошо, передавали тебе привет. Ждём вас с Мари на ужин в субботу. Отец Петры совсем плох. Мы с Петрой молимся за него. Матушка с дядей регулярно пишут. Их бизнес процветает, зовут нас к себе с размахом отпраздновать Рождество. Думаю, обязательно поедем. Да и Рени́ соскучилась по бабушке с дедушкой. Я буду рад принять твоё предложение. Такой человек, как ты сможет сделать Америку великой. Уборщик говорил все эти заученные слова с доброжелательным видом, улыбался в нужных местах, но глаза его были мертвы. Эрвин внимательно смотрел на него сквозь серый дым. — Я рад, что у меня есть ты, Леви, — сказал Эрвин после длительной паузы. — Я могу остаться сегодня на ночь? Прежний Эрвин ощерил зубы в лукавой улыбке и поманил к себе, но он больше не улыбался. — Леви, мы уже говорили об этом, — назидательно произнёс чужак под личиной Эрвина. Тон его голоса заставил Уборщика испытать новый оттенок отчаяния. — Мы с тобой ужасные грешники и настало время для искупления. «Я не хочу обратно во тьму. Я не хочу снова слепнуть». — Да, ты прав. Его Дьявола больше нет.***
Дверь захлопнулась за спиной. — Добро пожаловать домой, любимый. Он позволил снять с себя пальто и шляпу. Подождал пока она расшнурует ботинки. — Я приготовила гамбо по рецепту твоей мамы, а на десерт лимонное суфле. Её руки потянулись к нему, чтобы развязать галстук и снять пиджак. — Ты сегодня поздно. Я уже уложила Рени́. Она большая молодец: полностью выучила «братца Жака». В гостиной потрескивал камин. На кресле лежал свежий номер «New York Herald». — Твой дядя прислал тебе подарок. Я оставила его в твоём кабинете вместе с письмами. Судя по коробке — это очередная шляпа. Если так пойдёт и дальше, то скоро придётся делать в доме отдельную гардеробную исключительно для шляп. Поднос с чайным сервизом опустился на журнальный столик. Пар завился над фарфоровой чашкой. Он принюхался к запаху, сделал глоток и не ощутил вкуса. Поставил чашку на блюдце и заметил маленькую коричневую полоску у изгиба ручки. — Петра, подойди и посмотри сюда. — Леви, прости, я сейчас всё поправлю, — она засуетилась над сервизом, но он встал и дёрнул её за руку, крепко сжав за запястье. Второй рукой он взял чашку за края и поднёс ей к лицу. Пара горячих капель попала ему на руку, но его кожа, привыкшая за долгие годы к жару огня, стала дубовой. В отличие от её кожи. — Ты знаешь, как я не люблю грязь. — Прости, пожалуйста, прости, я торопилась, мне жаль, мне очень жаль, — быстро залепетала она. Её лицо покрылось испариной. Она отвела голову вбок, подальше от чашки, но тогда он свободной ладонью накрыл ей рот, грубо сминая щёки. — Смотри мне в глаза, когда я разговариваю с тобой. Он знал, что ей сложно делать это долго, так чтобы не заплакать и не разозлить его ещё сильнее. Она не справилась. Слёзы из впалых карих глаз скатились вниз, оставив две дорожки на подрумяненных скулах. Он убрал руку с лица и сжал ей шею, чувствуя под кожей напряжение и страх. — Я не голоден, дорогая. Выброси всё и иди спать, у тебя усталый вид. — Да, — рвано выдохнула Петра, когда он отпустил её. Он сделал глоток из грязной чашки, глядя, как она спешно вытирает лицо и одёргивает передник. — Да что? — Да, любимый, — поправилась она. — Не засиживайся долго, а то снова уснёшь в кресле. Я жду тебя в спальне. Когда она стёрла из поля зрения следы своего присутствия, скрывшись наверху, он вытащил из буфета стакан и графин с виски. Газета, лежавшая на кресле, отправилась в камин. Огонь медленно снедал бумажные края, подбираясь к крупному заголовку на первой странице: «Пожар в Чайна-тауне. Количество жертв и причины возгорания уточняются». Тех раскосых отродий было сложно и людьми-то назвать. Бандиты, шлюхи, потерявшиеся в опиумных грёзах наркоманы. Они сами виноваты, что отказались сотрудничать: предоставить в пользование пару помещений и печи для обжига керамики. Смит решил, что среди борделей, опиумных салонов и прачечных будет легко спрятать контрафактные товары и жечь трупы конкурентов. Даже если полиция, наконец, удосужится устроить обыск, то обвинят во всём нелегальных эмигрантов из Поднебесной. Но если след всё-таки приведёт полицейских ищеек к «белому дьяволу Смиту» — толстая пачка купюр быстро погасит их интерес. На крайний случай в игру вступит Уборщик. Он не позволит причинить вред своему Дьяволу. Вот только его ли он теперь? Уборщик сделал глоток безвкусного виски и подлил себе ещё. Этой порции слишком мало, чтобы притупить ворох мыслей и сделать жизнь терпимее. Полгода назад на Смита было совершено покушение. Пулемётная очередь изорвала его тело и тела ближайших спутников на выходе из ресторана — типичная история для криминальных газетных сводок их времени. Случай даже не попал на первую полосу, но изменил всё. Смит выжил. Несколько недель он провалялся в постели, бормоча в бреду что-то несвязное про спасение человечества, отца, каких-то титанов, гору трупов и выкрикивал абсолютно незнакомые никому имена. Жестокий и хладнокровный Уборщик мог расправиться с любым, кто посмел затушить его свет, что он впоследствии и сделал. Однако смерти, что холодом дышала его Дьяволу прямо в лицо, он не мог ничего противопоставить. Как побитая собака он скулил рядом с телом хозяина, умоляя очнуться. Бился от бессилия и вливал в себя литры алкоголя вперемешку с кокаином, чтобы заглушить, то, чего он никогда за все тридцать лет своей жизни не ощущал и не мог дать названия этому чувству. Графин опустел. Остатки он допил уже из горла, отшвырнув прочь хрустальную пробку. До встречи с Дьяволом он никогда ничего не чувствовал. Никогда по-настоящему не улыбался и не смеялся. Его улыбка всегда похожа на оскал. Никогда по-настоящему ни с кем не дружил и никого не любил. Лишь повторял за окружающими бессмысленные слова, жесты и гримасы. Он ничего не чувствовал, когда в шесть лет он принёс домой освежёванную уличную кошку, а мать с ужасом смотрела на него. А что такого? Ему просто было интересно посмотреть, что у неё внутри. Дядя тогда высек его за это, а потом долго увещевал плачущую мать, говоря, что у мальчишек в его возрасте такое бывает — это пройдет. Но ничего не прошло. После кошки было ещё несколько бродяг, парочка влюбленных, загулявшиеся допоздна по улочкам Нового Орлеана, девушка с коляской, старушка, кормящая голубей на лавке в парке и ещё с десяток лиц, слившихся в воспоминаниях в единое красное пятно. Все вокруг до самой последней свиньи будто знали секрет, который Уборщику никто никогда не расскажет. Каждый из них пожимал плечами, мол «А что вы не в курсе? Это же так естественно, как небо над головой». «Нет, не знаю. Расскажете? Ну конечно, нет». Как самозванец, он ходил среди людей, притворяясь своим. Даже его дочь, так похожая на него внешне, с первых дней жизни знала секрет. Когда она впервые ухватилась крохотной ручкой за его палец и улыбнулась беззубой улыбкой, он точно понял, что Господь позабыл про него, когда создавал. Закончил наполовину — дал плоть, но не душу. — Господь наградил знанием эту тварь свою…и эту…и эту… Графин выпал из руки, его падение приглушил густой ворс ковра.___
Крови на полу было так много, что она насквозь пропитала гнилые доски на полу. Ночные насекомые, залетевшие внутрь через разбитые окна, кружили вокруг одинокой лампочки под потолком. Тени, что недавно суматошно бегали по стенам, успокоились. Только одна металась: монотонно, как автомат-штамповщик, совершала одни и те же движения. Леви остановился, чтобы перевести дух. Привязанный к стулу янки затих, так и не сказав ничего о своих хозяевах. Не то, чтобы это требовалось. Всё равно всю партию спирта, привезённого откуда-то из Вирджинии, придётся уничтожить. Очень жаль. Пойло было отличным, но на его вывоз времени нет. Надо сжечь эту перевалочную базу — сорвать поставки залётного бутлегера и свалить отсюда подальше. Уже прошло пару минут, а он никак не мог привести дыхание в норму. С кастета капала кровь, он измазался ей до самых ушей, как свинья в грязи. Сегодня он слишком увлёкся. Прошлая неделя выдалась сложной: в гости из Нового Орлеана приезжала мать с дядей, да ещё та громкая вечеринка, которую закатил Смит в честь открытия нового казино и всё это в одно время. Все эти люди улыбались, шутили, смеялись, интересовались делами друг друга, заводили дружбу, сгорали от страсти, влюблялись, завидовали, ревновали. Чувствовали. — Господь наградил знанием эту тварь свою…и эту…и эту…и эту… Грязный склад вновь наполнили звуки ударов. Нечто схожее по звучанию доносится с кухонь домохозяек, отбивающих мясо к ужину. — Леви, — позвал его знакомый голос позади. Он и впрямь чересчур увлёкся, так что не услышал шаги вошедших. Непростительная роскошь для человека его профессии. — Ох, блядь. Майк прикрыл рот и нос ладонью, едва увидев тошнотворную отбивную, в которую превратился охранник склада с выпивкой. — Майк, сходи на улицу, проветрись, — велел ему Эрвин. Леви не сдержал презрительный смешок при взгляде на выбегающего на улицу Майка, издающего звуки рвотных позывов. — Давно хотел посмотреть, как ты работаешь. — Здесь грязно, — предупредил Леви, заметив, что Эрвин уже успел испачкать в крови полу своего песочного пальто. — Он жив? — Как ни странно, — ответил Леви с задержкой необходимой, чтобы прощупать пульс на шее охранника. — Бедняга, — Эрвин подошёл ближе. — Будем с ним милосердны. У тебя есть что-нибудь острое? Леви заворожённо наблюдал, как лезвие его ножа с чавканьем до самого конца проходит сквозь глазницу беспомощной жертвы. — Держи, ты запачкался. Эрвин вытащил платок и протянул ему, но Леви уставился на его совершенное, выточенное, как у ожившей греческой статуи, лицо. И в глаза, в которых можно увидеть весь путь, по которому прошёл падший ангел Люцифер, низвергнутый Богом с небес. Дыхание бездны обдало жаром возле переносицы и проникло глубже внутрь. Загустевшая кровь в жилах нагрелась и прогнала по телу кислород, заставляя сердечную мышцу работать на пределе. Никогда прежде он не чувствовал ничего более обжигающего, чем тепло, исходящее от этого большого тела. Его сухие губы метались по лицу, по красным брызгам, доводили до агонии. Прошлое распадалось на фрагменты, утрачивало смысл. Важным стал только этот момент, когда произошло его новое рождение.___
— И поцелуй истинной любви снял с чудовища проклятье. Он запрокинул голову, издав звуки, похожие на смех. Может сжечь здесь всё? Спалить этот идеальный дом вместе со всеми его обитателями. Дом, где повсюду неестественный, нездоровый порядок — мучительная чистота, поддерживаемая его женой, накладывающей на своё посеревшее от усталости лицо слишком толстые слои пудры и румян. Пусть всё ненастоящее, такое же искусственное, как кукольный домик его дочери, сгорит дотла вместе с ним — выродком, которому нигде нет места. Да он так и сделает, только перед этим снова увидит своего Эрвина. Дьявола, который не забрал его душу, а наоборот — подарил. Дьявол доделал то, чего не сделал Бог, несмотря на каждодневные молитвы матери, породившей уродливое дитя. Из тайника в гостиной он достал зеркало с ручкой, бритву, а из кармана брюк склянку с белым порошком. Вдох.Мир клонит вбок.
Вниз.
Выдох. — Saloperie de merde. — А что это значит? — Дерьмовый ублюдок. Леви открыл глаза. Сквозь табачную пелену проступили очертания гостиничного номера и лица людей. В центре комнаты абсолютно голый Майк изображал культуриста. Закручивал торс, сгибал руки, перекатывал мышцы. Под восторженный девичий смех он принимал разные позы. Его стоячий, исполинских размеров, член покачивался при каждом движении. Майк пыхтел и рычал как дикое животное. Здоровый двухметровый монстр из танцующих мышечных бугров. — Атлант! — взвизгнула одна из полуголых девиц, когда Майк поднял её на руки и подбросил. Смеясь, она любовно обвила руками шею Майка: — Титан! — А скажи ещё что-нибудь по-французски, — танцовщица из джазового клуба прижалась к нему ближе. Бисерная бахрома на её коротком платье переливалась и мерцала на свету, но совсем не так, как это выглядело на сцене пару часов назад. Платье вблизи оказалось столь же дешёвым, как и его хозяйка. — Ta gueule. — Должно быть, снова что-то грубое? — сидя на подлокотнике кресла, она одной рукой массировала ему затылок, а второй — трепала за лацкан пиджака. Понизив тон, соблазнительно проворковала: — Я люблю, когда грубо. Он старался не смотреть на неё. Его взгляд был устремлён в ту часть комнаты, где вокруг Эрвина, по-королевски развалившегося на диване, извивались ещё двое ярко разодетых девиц. Девичья рука тронула Леви за подбородок, повернув к себе. Он бесстрастно оглядел её. Идеально уложенные тёмные волосы, яркая помада и макияж, как у куклы. На шее длинная нитка жемчуга, обмотанная вокруг изящной шеи в несколько раз. — Ты похожа на мою мать, — Леви потянул жемчужную нить к себе, так чтобы бусины впились ей в шею. — Как мило, — танцовщица спустила бретели платья с плеч и оголила грудь. — Тогда иди к мамочке, малыш. Леви расставил ноги шире, когда она скользнула с кресла вниз и вновь пристально стал следить за прелюдией троицы на диване. Девицы, охаживающие Эрвина, были слишком медлительны. Их отвратительные платья ярко блестели и заслоняли вид. — А теперь замри! Майк застыл в позе римского метателя диска. Одна из его почитательниц принесла из ванной флакон масла, и вместе с подругой они растирали его по напряжённым мышцам. «Статуя» с интересом следила за их действиями, а затем ожила, начав щупать грудь ближайшей ночной пташки. Как бы он хотел заткнуть посторонние шумы и прогнать всех. Никаких блёсток, парфюма и громкой музыки. Только объятья, от которых хочется разорвать весь мир на части. «Ты думаешь о том же, Эрвин?» Они встретились взглядами. Эрвин адресовал ему быструю улыбку и снова переключил внимание на девушек, лениво поглаживая их. Леви нащупал длинный конец жемчужных бус и намотал на кулак. Она уперлась ладонями в его колени, замычала и закашлялась, смыкая горло. — Ты же сказала, что любишь грубо, — он натянул нить сильнее. Он резко отпустил её и несколько раз хлестко ударил по лицу. Нить порвалась, жемчуг рассыпался по полу. Пока девушка со скулежом, держась за щеку, отползала подальше, он вытащил вышитый платок из нагрудного кармана. — Грязная тварь. — Леви, — голос Эрвина тонул в женских стонах и рыке Майка, нагнувшего раком одну из девиц. — Леви, — позвал Эрвин громче. — Мне нужна твоя помощь. С Эрвина уже сняли штаны. Одна из девушек елозила по его крупным мускулистым ляжкам. В тот момент, когда Леви подошёл ближе, девушка, приподнявшись, направила член Эрвина в себя и с довольным стоном опустилась, но двигаться дальше Эрвин ей не позволил, крепко обхватив руками за талию. — Анжела заверяет меня, что после ночи с ней я долго не смогу нормально ходить. — Объезжу тебя, как дикого жеребца, — подтвердила Анжела, в нетерпеливом предвкушении проводя ноготками по животу Эрвина. — Я в опасности, Леви, — губы Эрвина изогнулись в игривой, заговорщической улыбке. Голубые глаза смеялись, дразнили, сулили. — Боюсь, что эта дьяволица сотрёт мне член до живого мяса. — Если кто и сотрёт себе чего, то только Майк, — Леви скинул пиджак и стал расстёгивать рубашку. Вторая спутница Эрвина хотела помочь ему с одеждой, но он скомандовал ей: — Метнись за маслом. Масла едва хватило, чтобы смазать член. Леви вытряхнул остатки и растёр по дырке оставшиеся капли. Анжеле придётся потерпеть, чтобы отработать свои деньги. Если что не так — пусть винит во всём унюхавшегося дурью лоснящегося громилу, что драл её подружку, как в последний раз. Анжела, теснее прижавшись к Эрвину, приподняла зад и приняла в себя второй ствол. На ней были такие же бусы как и на отвергнутой Леви танцовщице, а на голове — ободок с перьями. Бусины касались сосков на маленьких острых грудях, перья тряслись от нестройных покачиваний. Всё это мельтешащее барахло раздражало и Леви сорвал с головы Анжелы ободок. Он навалился сильнее сам, подмахивая таз и врываясь яростнее. Несмотря на скромные габариты и меньшую физическую привлекательность, он не уступал в своей неистовости Майку, работающим уже над второй партнершей в другом конце комнаты. Вжатый весом двух тел в диван, Эрвин с неприкрытым вожделением смотрел на возню над ним пары обнажённых тел. Леви упивался чужим наслаждением куда сильнее, чем собственным. Грязная плоть совсем не приносила удовольствие. Куда больше приводили в восторг совсем неслучайные прикосновения мощных бедер, рук и многозначительные взгляды. Сквозь натянутую перегородку Леви ощущал как твёрдый толстый член Эрвина, заполняет всю полость влагалища, подпирая заднюю стенку. Из-за этого долбить отверстие со своей стороны было приятнее, но член скользил туже — не хватало смазки. Анжела закричала и просила остановиться, но ей было велено заткнуться. Пара бешеных кобелей вцепились в течную суку, в своей охоте не замечая, что трахают больше друг друга, чем зажатую меж ними скулящую самку. Стоны, пьяный смех, крики на грани боли заполнили комнату. Каждое движение, липкое касание переплетённых нагих тел погружали в транс всех участников, расчеловечивало и толкало на поиски всё новых способов удовлетворить неуёмный зуд плоти. Майк, наконец, выдохся. Две его партнёрши слизывали сперму с пола, заискивающе посматривая снизу на своего могучего ёбыря. Третья — с царственной грацией несла поднос с белым порошком. Майк упал лицом прямо на поднос, выпачкав всё лицо, как малый ребенок, добравшийся до мешка с мукой на кухне. Подняв голову, он зашелся хохотом, глупо похрюкивая. Из носа у него потекла кровь. Ощутив на губах её вкус, он тронул свой рот, посмотрел на пальцы и показал их девушкам, по-прежнему нелепо хихикая. Через мгновение с той же глупой ухмылкой тяжело рухнул спиной на пол, придавив своим телом одну из девушек. Пронзительные визги заглушили болезненное мычание Анжелы. — Что там? — хрипло спросил Эрвин. Леви с неохотой отвёл взгляд и оценив обстановку сухо отозвался: — Майк переборщил со «снежком». Возможно, сдох. — Сколько раз говорил ему, что в излишки надо макать член, а не лицо. Ты согласна, милая? Эрвин щипнул обмякшую Анжелу за сосок. Леви приспособил её жемчужные бусы как поводок и дёрнул на себя. Её попытка сопротивляться, привела к тому, что Леви едва не задушил её и только просьба Эрвина ослабить хват остановила его. Ещё раз толкнувшись перед тем, как кончить, он накрыл ладонью руку Эрвина, сжатую на талии Анжелы. Он посмотрел на лицо Эрвина, охваченное оргазмом, и спустил сам. Через пару минут после разрядки они заставили Анжелу лечь на пол лицом вниз и приподнявшись на коленях высоко поднять таз, раздвинув ягодицы. Воспаленный анус сжался и с чавкающим звуком раскрылся, выталкивая порцию спермы. Насмотревшись, как их семя стекает вниз по растянутому влагалищу, смешивается и крупными белёсыми сгустками капает на пол, Эрвин повернулся к Леви и улыбнулся. Его гордое, прекрасное, насмешливое лицо заполнило всё. Вспышка света ослепила Леви и выбила прочь из реальности. Уборщик поднял голову и посмотрел на пламя камина в своей гостиной. В глазах поплыло, и он едва не упал с кресла, завалившись набок. Надо торопиться. Вторая доза всегда действует слабее. Вдох. — Я люблю тебя. Леви медленно повернулся. Эрвин стоял с другой стороны кровати одетый в до обидного целомудренный воскресный костюм, застёгнутый на все пуговицы. Свежий, приглаженный, готовый ехать с женой на утреннюю мессу в церковь. При взгляде на него и не скажешь, что всю прошлую ночь он самозабвенно предавался содомскому греху в одном из конспиративных домов их банды. — Меня? — недоумённо спросил Леви. Эрвин встал напротив него и повторил свои странные слова вновь. — Я люблю тебя, Леви. Нелепица. Бред. Чушь. Даже родная мать никогда не говорила ему подобного. — Когда я впервые увидел тебя в том грязном закутке, я понял, что мы с тобой связаны. Думаю, эта связь даже сильнее, чем любовь. Духовная или телесная — не суть. Это что-то глубже, чему нет и не будет разумного объяснения. Ты ведь тоже это почувствовал? Кончиками пальцев он провёл по его щеке. Невинное прикосновение напомнило, как накануне эти руки свирепым движением сгребли его за волосы на затылке и прижали к стене, после увлекая за собой в спальню. В ту ночь, когда они ощутили друг друга по-настоящему, приняли своё влечение со всеми вытекающими последствиями, он осознал сколь сильным было его желание. Если бы он не получил Эрвина, то, вне всяких сомнений, убил бы. Он и сейчас ощущал острое желание убивать, одновременно уравненное с потребностью овладеть этим человеком, чтобы он безраздельно принадлежал только ему. Он хотел вцепиться в него, обнять, задушить, ласкать, отгрызть губы, соски, яйца, отдолбать до бесчувствия, довести почти до оргазма, продлевая удовольствие вновь и вновь. Они проделали друг к другу такой долгий путь. Для людей, чьи сердца отягощены уродливыми порокам, такая нерешительность была нелепа. И всё-таки они оказались вместе. Без преград и свидетелей. Без сожалений. — Да, — еле слышно ответил Леви. — Я чувствую. Глубоко внутри загорелась искра света. Она была похожа на уголек среди пепла потухшего костра. Становилась всё больше и ярче, ещё больше, пока ему не показалось, что внутри него светит солнце. Внешний мир приобрёл чёткость. Капля крови из носа попала на брюки и впиталась в ткань. Кокаин бритвой полосовал мозги вновь и вновь, но онемевшее тело осталось привязанным, вдавленным в кресло. До слуха донёсся легкий отдалённый скрип — кто-то отодвинул стул в столовой. Его жена и дочь спали наверху, они не спустятся в такое время, зная, что он здесь. В доме был посторонний. Не без труда встав, Уборщик, вооружившись каминной кочергой, двинулся в столовую. Незваный гость уселся во главе обеденного стола, скрестив руки на груди. — А, это ты, — он опустил кочергу. В полумраке он отчётливо распознал знакомое лицо. Лицо, которое он видел каждый раз, глядя в зеркало.