Безродный принц

      Кэйа чувствовал, как Аделинда замерла. Он не видел ее лица, но мог поспорить, что оно на мгновение стало выражать хоть какие-то эмоции. Возможно — замешательство. Негодование. Презрение. Звук ее голоса говорил о том, что, скорее всего, она испытывала все это вместе:       — Что тут происходит?       Ей было понятно, что на самом деле происходит. Два молодых человека, слившихся в поцелуе под покровом ночи в уединенной беседке, — все было предельно просто и предельно ясно. Ниал помедлил, с напором влюбленного не желая отстраняться от губ Кэйи. А когда все-таки прервал поцелуй с характерным влажным звуком, то мгновенно принял вид потревоженного в самый ответственный момент любовника. Он взглянул на Аделинду через плечо ленивым, томным взглядом и, облизав губы, хитро улыбнулся.       — Упс, — выдохнул он, прижимаясь к Кэйе плотнее. — Кажется, нас застукали, — теперь он обратился к Кэйе, вскидывая брови в явном требовании подыграть. Что ж, Кэйа в этом был мастер. Если у этого чертенка был какой-то план, способный помочь ему выйти из воды сухим, то поактерствовать было только в радость.       Кэйа посмотрел на Аделинду так, будто она и правда застала его врасплох. Аделинда сжала губы и, четко выговаривая слова, приказала:       — Вы оба, — за мной.       Ниал грациозно встал с колен своего «любовника» и ровным шагом первым подошел к Аделинде, дав Кэйе возможность справиться со вспыхнувшей в боку болью.       — Мисс Аделинда, не стоит так сердиться, — мягко заговорил он, поднимая руки в примирительном жесте. Как будто это правда могло утихомирить ее праведный гнев. — Ничего такого не произошло… Всего лишь маленькая шалость, — он почти по-девчоночьи хихикнул, смущенно поправляя ткань блузы, смявшейся в некоторых местах.       Ниал действительно выглядел так, будто все это время придавался ласкам: разнеженный, медлительный, с легкой, интимной хрипотцой в голосе… Если бы свет достаточно хорошо освещал его лицо, то наверняка можно было заметить полуопущенные ресницы, вспархивающие, подобно крылышкам стрекозы, и возбужденный блеск глубоко в зрачках.        Аделинда, конечно же, осталась неколебимой. Наверняка подобные высказывания наложника лишь больше разгневали ее: казалось, она была готова сорваться в любую секунду. Но, в любом случае, Кэйа был благодарен Ниалу за то, что он отвлек Аделинду. Иначе она бы точно заметила болезненную гримасу на лице Кэйи и что-то заподозрила.       Кэйа поднялся, механически потянувшись, чтобы зажать ладонью больной бок, но сдержал себя. Разогнуться было тяжелее всего, но Кэйа справился, хотя, должно быть, со стороны выглядел недостаточно убедительно для абсолютно здорового человека. Аделинда смерила его особенно раздраженным взглядом, и только сейчас Кэйа смог увидеть на ее лице признаки не только гнева, но и усталости: под ее глазами залегли тени, а губы болезненно побледнели.        Это было неудивительно, ведь она весь день провела в отъезде, вернулась обратно в усадьбу за полночь и застала ситуацию, с которой, несомненно, требовалось немедленно разобраться. У Аделинды не было выходных, и свои обязанности она должна была выполнять круглыми сутками вне зависимости от обстоятельств. Ее было даже жаль, но в данный момент Кэйа испытывал это чувство в самую последнюю очередь. Он думал о том, как бы смухлевать и как бы поскорее привыкнуть к боли, а не о том, как Аделинда верна своему долгу перед господином Рагнвиндром.       В итоге все равно пришлось повиноваться. Аделинда едва не схватила Кэйю и Ниала за уши, как провинившихся детей, но видимо в силу своих убеждений не сделала этого. Однако ее взгляд цеплял лучше всего, строгий и каменный, и даже Ниал стушевался. Может быть, он играл какую-то роль, и если это было действительно так, то ему определенно стоило дать награду за исключительную убедительность. Что в голове у этого человека? Кэйа не сомневался, что Ниал не так прост, как кажется, но его поступок был чем-то абсолютно экстремальным. Зачем ему лишаться расположения господина из-за какого-то «дарованного»? Разве не Ниал недавно говорил, что рьяно боролся за свое почетное место фаворита? И теперь он был готов лишиться этого? Кэйа не мог понять Ниала и уже прикидывал, чем ему придется расплачиваться за его помощь. На какую-то секунду у Кэйи даже проскользнула шальная мысль, что Ниал, как и он сам, просто любил рисковать, но новый приступ боли от неудачного движения вытеснил все размышления из головы.        Они шли вслед за Аделиндой, как будто на казнь, по темному, едва освещенному спящему саду. У статуи их ждала Бриана, так и не осмелившаяся сдвинуться со своего места. Она кинула озлобленный, полный слез взгляд в сторону Кэйи и склонила голову перед Аделиндой. Бриана все-таки тоже нарушила правило и, возможно, ее ждало наказание даже большего масштаба, чем у Кэйи и Ниала вместе взятых, ведь она не выполнила главного поручения Аделинды и позволила Кэйе сбежать из комнаты. И неважно, что в этом виноват Кэйа. Аделинда такого не прощала.       Сначала Аделинда проводила Ниала до самого порога гарема. Напоследок она сказала:       — Не сомневайся, что завтра тебя ждет серьезный разговор с господином.       Ниал глубоко вздохнул и уныло закивал, а, когда Аделинда развернулась, чтобы уйти, послал Кэйе воздушный поцелуй. Кэйа неопределенно качнул головой, задаваясь немым вопросом, на который Ниал вряд ли смог бы сейчас ответить. Кажется, этот чертенок ничего не боялся. Ни гнева, ни Аделинды, ни наказания, ни Дилюка. Его глаза блестели ярче обычного, а уголки рта то и дело приподнимались в задорной усмешке, лишая лицо ангельского выражения. Если Ниал и был когда-то ангелом, то пал, как Люцифер, с небес — в ад. В очаровательной голове этого юноши было слишком много непредсказуемых мыслей, цепочку из которых мог выстроить только он сам. Вряд ли Кэйа вообще когда-нибудь догадается, что на самом деле творится под этой копной белокурых волос.       Когда Ниал исчез, то Кэйа почувствовал себя немного иначе: теперь перед Аделиндой он был один, пойманный за преступлением, которое он на самом деле не совершал. Как стоило себя вести? Что стоило сказать? Как обосновать его «связь» с Ниалом? Кэйа тихо вздохнул, судорожно поправляя прилипшую одежду к пропитанному кровью боку. Лишь бы Аделинда не увидела его раны, лишь бы не стала разглядывать его под ярким освещением. Она ведь не поверит в теорию, что это Ниал укусил его в порыве страсти? От этой мысли даже стало смешно, и Кэйа едва не рассмеялся, хотя, скорее всего, вместо смеха из его горла вырвался бы болезненный стон.       — Господин это так просто не оставит. Наложникам и слугам, тем более «дарованным», запрещено вступать в связь. В любую. Даже общение не приветствуется никаким образом, — заговорила Аделинда, чеканя каждое слово, будто монету. Ее голос звучал твердо, но каждый раз, когда она замолкала, Кэйа чувствовал, что она на самом деле ничего не хотела говорить. Это была вынужденная мера, этакая очередная «промывка мозгов». Как будто Аделинда все еще цеплялась за надежду, что Кэйа перестанет постоянно нарушать правила, испугавшись последствий, которые она ему пророчила. Увы, это было бесполезно. Наверное, ей так и стоило сказать, но Кэйа боялся издать хоть какой-то звук, чтобы не сдать самого себя.       Аделинда, не оборачиваясь и не глядя на Кэйю, довела его до самой комнаты, как ранее Ниала — до гарема. Бриана, понурив голову, шла позади и шмыгала. Кэйа почувствовал укол вины, иглой проткнувший сердце, но постарался избавиться от этого ощущения, сосредотачиваясь на себе. Аделинда открыла перед ним двери и выждала, когда Кэйа перешагнет порог. Потом она закрыла Кэйю на ключ, как должна была сделать Бриана несколько часов назад. Аделинда, кажется, провернула ключ пару лишних раз, будто пыталась сделать все возможное, чтобы Кэйа больше не сбежал. Удивительно, что она не принялась заколачивать окна в его комнате, что, кстати, было вполне возможно, учитывая поведение Кэйи. Но все равно, даже уменьшившись в два раза, Кэйа не пролез бы через это крохотное отверстие, которое почему-то носило название «окно».       Оставшись в одиночестве, Кэйа наконец-то позволил себе выругаться — и от боли, и в принципе от сложившийся ситуации. Он еще не успел до конца переварить неудавшийся побег, и, скорее всего, завтра будет мысленно уничтожать себя за неимоверную глупость. Оправдываться совершенно не хотелось. Кэйа был глуп — и точка. Повелся, как последний дурак, как только появилась хоть какая-то возможность избавиться от постоянного надзора. Если бы он подумал головой, то смог бы использовать это время иначе. Но сейчас было не до этого.       Кэйа стал стягивать с себя одежду. На левом боку зияла рана с отпечатками собачьих клыков. Достаточно глубокая, оттого такая болезненная. Обработать было нечем. На тумбочке стоял полупустой графин воды — вот и вся дезинфекция. Кэйа не хотел пачкать одежду, потому что в прачечной у всех явно сложилось бы странное впечатление, да и поползли бы ненужные слухи. Поэтому, стянув с подушки наволочку, Кэйа смочил ее водой и принялся ею очищать рану от грязи и застывшей крови. Тихо шикая, он молился лишь об одном — чтобы не было заражения. Вряд ли у господских собак могло быть бешенство, но подсознательно Кэйа страшился еще и этого.       Кое-как закончив процедуру, Кэйа обвязал эту же наволочку вокруг талии, затягивая ее подобно повязке. Сомнительно, но делать было нечего. Аккуратно устроившись на кровати, Кэйа хотел было продумать в своей голове хоть какой-то план дальнейших действий, но не смог: уставший и изнеможденный тяжелым днем и ночью, он мгновенно провалился в сон — как в самую настоящую бесконечную бездну.

***

      Он проснулся от того, что дверь его комнаты скрипнула. Не успел Кэйа даже прийти в себя, так сразу же увидел Аделинду, стоявшую в дверном проеме, как тюремщик — перед заключенным. Его личный Цербер. Вспомнив о ране, Кэйа не стал резко вскакивать с постели и делать каких-либо движений. Аделинда, в свою очередь, не оценила его неуважительной недвижимости и презрительно изогнула губы.       — Собирайся. Не заставляй господина ждать.       Можно было и догадаться. Очередная аудиенция с Дилюком могла подкосить Кэйю еще больше, но делать было нечего. Он и так находился в шатком положении, скрывая свое настоящее преступление. Что надо было говорить в свое оправдание? Рассказывать о пылкой любви к Ниалу или ссылаться на минутное помешательство?       Кэйа поднялся, когда удостоверился, что Аделинда вновь оказалась за стенкой. Самодельная повязка все так же держалась на ране и трогать ее было рискованно. Лучше поверх нее надеть форму, а после встречи с Дилюком придумать что-нибудь получше. Если у него вообще будет такая возможность. В любом случае, это было не ножевое ранение, да и внутренние органы точно не повреждены, поэтому сильно переживать, наверное, не стоило. Кэйа принялся одеваться, механически поправляя манжеты и воротник так, словно делал это всегда, всю свою жизнь. Форма прислуги действительно слишком быстро прирастала к коже, как будто, надев ее однажды — больше не снимешь никогда.       Аделинда снова сопровождала его, и напряжение между ними вновь возросло до небес. Она ждала, что Кэйа сделает что-то неожиданное, потому практически не сводила с него глаз.       — Тебе слишком многое сходит с рук, — вдруг проговорила Аделинда, будто больше не могла держать мысли при себе. Кэйа вскинул на нее взгляд, почему-то чувствуя легкую гордость, вспыхнувшую в глубине сердца. — Скоро ты поплатишься за свое поведение. Господин терпелив, но гнев его страшен. Ты своими же руками роешь себе могилу.       — Это потому, что я соблазнил его наложника? — пожалуй, Кэйе вообще следовало держать рот на замке, чтобы не сделать самому себе только хуже, но… Он не мог отказать себе в удовольствии съязвить. Это было его очередное средство защиты, и спасительное средство для внутреннего успокоения, как когда-то, в прошлой жизни, — алкоголь.       — Ты знаешь правила, — процедила Аделинда. — Ниала за содеянное могут отослать обратно на родину. И в этом будешь виноват только ты, — она кинула в его сторону жесткий взгляд, буквально примораживающий к земле. — Ты подставил всех: и меня, и Коннора, и Бриану, и, разумеется, Ниала. Из-за твоего проступка пострадают все.       — Вы живете в тиранических условиях, — сухо констатировал Кэйа.       — Ты — тоже.       От ее резкого ответа Кэйа внутренне содрогнулся, чуть ли не выкрикнув, подобно обиженному ребенку: «Но я не один из вас!». Кэйа не жил здесь, он выживал, чтобы в итоге спастись. Кэйа в отличие от остальных искал выход. Он не примет, никогда не примет того, что с ним сейчас происходило. И если ему придется бороться до самой смерти — он, черт возьми, будет это делать. Даже если с него слезет вся кожа из-за беспощадной порки, даже если сломается тело из-за тяжелой работы, то он продолжит бороться. Он не подчинится. От злости хотелось выть и ругаться, но Кэйа лишь стиснул зубы. Если Дилюк был страшен в гневе, то Кэйа сделает все, чтобы быть еще страшнее. Если Дилюк мог обжечь своим огнем, то Кэйа сделает все, чтобы потушить его. Даже если ради этого придется полностью заледенеть.        В господском доме Кэйа ловил на себе быстрые взгляды остальных слуг. Они смотрели на него враждебнее, чем раньше, хоть и пытались скрыть это за выполняемой работой. Кэйа мог лишь догадываться, чем это вызвано. Они негодуют, что «дарованный» спелся с господским питомцем? Негодуют, что Кэйа ведет себя хуже остальных, но остается таким же бесстрастным, как и всегда? Или им он в принципе противен, инородный и мешающий спокойно жить?        Как раз в тот момент, когда Аделинда и Кэйа подходили к господской гостиной, оттуда вышел Ниал. Он не выглядел напуганным, расстроенным или униженным. Его лицо, как всегда, было светлым и румяным, а взгляд — с хитрецой. Он увидел Кэйю и улыбнулся ему. Вот черт. Что это значило? Что, если Ниал все-таки рассказал Дилюку о том, что случилось по-настоящему? Значит ли это, что Кэйе в очередной раз придется перестраиваться?       Ниал с такой же непринужденной и беспечной улыбкой кивнул и Аделинде. Та проигнорировала его, и лишь нахмуренные брови свидетельствовали об ее недовольстве.       Она деликатно постучала в дверь прежде, чем подтолкнуть Кэйю под поясницу. Бок болезненно затянуло, и Кэйа предстал перед Дилюком с болью, явно отразившейся у него на лице.       И, как всегда: тихий дверной щелчок, а потом — тишина. Сжирающая, обнажающая все слабости, многозначительная. Дилюк стоял у камина и подбрасывал в огонь поленья. Он выглядел совершенно обыденно, как будто находился в умиротворенном одиночестве. Ничто не выдавало напряжения: его плечи были расслаблены, спина — не натянута, а привычно ровна, движения полны спокойствия и аристократической грации.       — И это всё, на что ты способен? — спросил Дилюк, не оборачиваясь к Кэйе. В его вопросе не было усмешки, как могло показаться вначале. Зато было сдержанное любопытство, практически искреннее. Таким тоном можно было задать вопрос утопающему: «Может, тебе чем-нибудь помочь?», ожидая в ответ, конечно же, услышать беспомощное «Да».       Но в отличие от настоящего утопающего Кэйа предпочел промолчать, пытаясь понять, о чем на самом деле известно Дилюку. Так просто сдаваться ему в руки было исключено.       Спустя мгновение, затянувшееся для Кэйи до самой бесконечности, Дилюк все-таки обернулся. Пусть он и был одет по-домашнему, но выглядел все так же строго, надменно и недосягаемо, как и прежде: все доступные участки кожи были закрыты слоем одежды, как будто его мог опорочить даже один взгляд недостойных глаз. Наверняка полностью раздетым Дилюка мог увидеть лишь заслуживший такого зрелища человек — и, конечно, никакому «дарованному» не светило подобное шоу. Кэйа, бессознательно рассматривая молодого господина Рагнвиндра, думал о том, каким он может быть в постели со своими наложниками: грубым, черствым, удовлетворяющим лишь самого себя? Но в голове отчего-то проскользнула мысль, что руки господина Дилюка были созданы для того, чтобы трепетно изгибаться под их прикосновениями.       — Ты пытался задеть меня, совратив моего наложника, или что-то в этом духе?       — И ты очень огорчен? — Кэйа театрально надул губы, чтобы дополнить притворно сочувствующее выражение на лице.       — Огорчен, но не из-за Ниала, — признался Дилюк, оглядывая Кэйю с головы до ног, пристально, внимательно, выискивая новые и новые недостатки. — Огорчен из-за твоей недальновидности. Я ожидал чего-то большего.       — Ты накажешь Ниала?       — За что? За то, что он единственный из всех повел себя так, как я велел?       Внутри Кэйи что-то перевернулось. К груди стал подползать жар, заклокотавший под кожей сразу после слов господина Рагнвиндра.       — И как он повел себя?       — Рационально, — спокойно ответил Дилюк. Черт. Кажется, он снова обыграл его, но пока Кэйа не понимал как. И, удовлетворившись замешательством, на минуту появившимся на лице Кэйи, Дилюк подобрал со стола какую-то вещицу и протянул ее «дарованному». — Тебе это знакомо?       Это был кинжал, который Кэйа потерял в пролеске минувшим вечером. И снова пути назад не было. И снова Дилюк окружил его, снова уничтожил, снова растоптал. Кэйа выдержал равнодушие на лице, но с великим трудом, а потом сказал:       — Нет.       Не сдаваться. Не сдаваться. Не сдаваться.       — Удивительно. Пару часов назад один из сторожей принес мне этот кинжал и рассказал о ситуации, случившейся ночью в мое отсутствие. Но теперь становится ясно: псы, должно быть, взбушевались из-за полнолуния, а кинжал очутился на территории псарни по какой-то неочевидной случайности.       — Верно, — охотно согласился Кэйа, прекрасно осознавая, что Дилюк раскусил его сразу же, как только ему принесли кинжал.       — Славно. А теперь сними верхнюю одежду, будь добр.       Кэйа замер, а потом нервно хохотнул. Как назло, раненый бок предательски пронзило болью. Изо рта невольно вырвались язвительные слова:       — Я не твой наложник, чтобы исполнять подобные приказы.       — Но, увы, исполнить все-таки придется. Ты истекаешь кровью.        Кэйа тихо, разочарованно вздохнул, а потом все-таки опустил голову, чтобы взглянуть на рубашку, действительно испачкавшуюся кровью. Рана снова начала кровоточить, к тому же в самый неподходящий для этого момент. Кэйа зажал бок ладонью, наплевав на то, что рубашка испачкается еще сильнее. Дилюк смотрел на него в ожидании чего-то. Ах да, точно. Он приказал раздеться.       Кэйа закусил губы, совершенно не желая добровольно даже наполовину обнажаться перед человеком, которому доверял меньше всего на свете. К тому же, показав рану, Кэйа лишь подтвердит мысль Дилюка, что это именно он потерял кинжал, спасаясь от господских псов. Разумеется, Дилюк и так это уже понял, но упрямство, характерное Кэйе, не позволяло ему сразу же опустить руки.       Кэйе хотелось отгородиться, дать себе хотя бы крохотную веру в то, что Дилюк не видел его полностью. Но теперь ему своими же руками надо было сделать себя еще более уязвимым. Аделинда правильно сказала: он собственноручно рыл себе могилу, наивно полагая, что в итоге закопает в нее Дилюка. Но как он это сделает, если Дилюк — где-то там, далеко, вне досягаемости, а Кэйа уже практически на дне, под слоем несмываемой грязи?       Пуговицы не поддавались под непокорными пальцами, которые подрагивали ни то от боли, ни то от странно-унизительного положения. Наконец, стянув рубашку с плеч, он отбросил ее на пол и постарался выпрямиться под спокойным, практически скучающим взглядом Дилюка. Отматывать самодельную повязку оказалось труднее: прилипшая к ране ткань болезненно сдирала тонкую корочку застывшей крови.       — Подойди сюда, — приказал Дилюк, и Кэйа неожиданно для самого себя повиновался. Сделав шаг к господину Рагнвиндру, он позволил ему более внимательно рассмотреть свой оголенный торс. Кэйа даже не понял, что его сердце внезапно подскочило к горлу, а воздуха почему-то стало не хватать. Он делал глубокие вдохи, отчего его грудь тяжело поднималась и опускалась. Дилюк заметил это первее самого Кэйи и вскинул на него настороженный взгляд.       — Насколько я понимаю, тебе нужна медицинская помощь. Рана хоть и не очень глубока, но клыки моих псов наточены остро.       — Я сам разберусь, — это все, что мог ответить Кэйа, чтобы не покалечить и без того давно униженную гордость.       — Не разберешься. Сядь в кресло.       Кэйа качнул головой и не двинулся с места. Взгляд Дилюка обжигал его кожу, настойчивый, непривыкший к отказу или неповиновению. К чему такая забота? К чему такое участие? Если Дилюк только и мечтал, чтобы Кэйа сгинул... Если Дилюк ненавидел его так же сильно... Он строил из себя милосердного господина? Пытался подкупить Кэйю?       — На твоем месте я бы лучше повиновался, — не дождавшись от Кэйи каких-либо действий, спокойно заметил господин Рагнвиндр. Он прошел мимо него, и Кэйа ощутил легкий холодок, пронесшийся вверх по оголенной коже. — С открытой раной будет куда сложнее вытерпеть порку.       — Все-таки порка, — хмыкнул Кэйа в ответ, даже не удивляясь. — Решил сломить меня телесными наказаниями?       — Я имею на это полное право, хотя стараюсь воздерживаться от подобного рода наказаний. Но... Аделинда считает, что в твоем случае это необходимо.       — Так Аделинда — и тюремщик, и палач? Не стыдно сваливать ответственность на женские плечи?       — Я должен перед тобой отчитываться?       Холодно, как же чертовски холодно. Кэйа никогда бы и не подумал, что огонь Дилюка может быть таким холодным.       — Скажи мне, — обратился Кэйа. — За что меня так наказывают?       Кэйа не думал, что его вопрос прозвучит так… болезненно. Он мог бы ссылаться на боль в теле, но это было бессмысленно, ведь и он, и Дилюк поняли, что на самом деле скрыто за этими словами. Господин Рагнвиндр на секунду застыл, но так же скоро продолжил доставать из серванта какие-то колбочки и коробочки, аккуратно складывая их друг на друга.       За что Кэйю так наказывают? Он, наверное, и сам мог бы ответить за Дилюка.       За преступление отца.       За, пусть и не вполне осознанное, детское предательство.       За то, что Кэйа не желает признавать вину. И за то, что он ее не испытывает так, как должен испытывать.       Дилюк молчал, и его молчание вновь превратилось для Кэйи в страшную муку. Ему хотелось закрыть уши руками и зажмуриться, как он делал в детстве, когда кто-то из взрослых его за что-то бранил. А Дилюк, наоборот, не говорил ничего, не осуждал и не требовал от Кэйи покаяния, хотя лучше бы злился, лучше вопил от гнева и негодования.       Но он был спокоен и неколебим, не подпускал никого к своим истинным чувствам. И Кэйа рядом с ним был бессилен, хотя каждый раз старался отрицать это даже в своих собственных размышлениях.       В мгновение, когда Кэйа опять посмотрел на Дилюка, он понял, что на самом деле это противостояние двух искусных лжецов. Только лгали они по-разному, оттачивая свой навык и направляя его в разное русло. Кэйа врал из удовольствия, сменяя улыбчивые маски по щелчку пальцев, а Дилюк держал свои эмоции под жестким контролем, заставляя людей наивно полагать, что он жесток и бессердечен. Они пытались обмануть друг друга, и порой это им действительно удавалось, но рано или поздно они все-таки запутаются в своей собственной лжи.       Кэйа все-таки сел туда, куда ему приказал Дилюк, потому что терять уже было нечего. Кэйа чувствовал себя хищным зверем, который не должен был, но принимал помощь из рук человека, загнавшего его в клетку и лишившего свободы. Дилюк принялся собственноручно обрабатывать рану своего «дарованного» слуги, хотя по аристократическим законам не должен был даже прикасаться к его одежде.       Кэйа вздрогнул, когда чужие подушечки пальцев скользнули по нагой коже. Он снова окунулся в воспоминания, когда эти пальцы властно держали его за подбородок, когда на лице сияли золотистые блестки, опошляющие его, делающие из него какого-то никчемного питомца. Сейчас прикосновения Дилюка были быстрыми, но аккуратными. Кэйа боялся отвести от пальцев Дилюка взгляд, ожидая того, что он сделает ему еще больнее. Травмирует сильнее. Причинит еще больший вред. Все что угодно, но не поможет.       Впереди Кэйю ждало слишком многое, но думать об этом было невозможно. Его внутренности содрогались каждый раз, когда Дилюк прижимал к нему свои пальцы, и это было невыносимо, абсолютно невыносимо.       Кэйа хотел было разобраться, что на самом деле означает его реакция на господина Рагнвиндра, но рассудок не позволял сформулировать ничего, кроме одного единственного, полыхающего перед глазами слова: «Ненавижу».       Ненавижу.       А Дилюк был все так же непозволительно прекрасен, все так же спокоен и недоступен, хоть руки его были в такой бессовестной близости от груди Кэйи, внутри которой раненой птицей трепетало обезумевшее сердце.