Безродный принц

      Дариус склонился над телами: на мгновение он замер, закрыл глаза и погрузился в траурное молчание, которое никто не смел оборвать. Остальные столпились у кромки леса, не решаясь ослушаться приказа, но желая тоже отдать дань павшим. Многие воины скинули капюшоны с голов — и Кэйа увидел полные сожаления и смирения лица: они привыкли видеть смерть, но все еще не породнились с ней. После того, как Дариус выпрямился, его глаза опять почернели, но в их глубине все еще зияла открытая рана. Тишину нарушил судорожный кашель Руби.       — Вокруг чисто, — коротко пояснил Дариус, окидывая взглядом открытое пространство. — Закопайте тела. А потом едем дальше.       Кэйа попытался стиснуть поводья в кулаках, но пальцы едва сжимались. Слабость растекалась по всему телу, и если бы не грудь Дилюка позади, то Кэйа лишился бы любой опоры. Несколько воинов задержались для того, чтобы похоронить погибших товарищей — им нельзя было тратить много времени, поэтому пришлось поторопиться. Кэйа знал, что обычно так людей не хоронят, но это было лучше, чем бросить их посреди дороги на съедение падальщикам. Дариус своей мрачной тенью чем-то напоминал Дайнслейфа, но все еще был чужаком. Кэйа просто хотел доверять ему.       — У нас ведь есть запасной план, не так ли, командир? — спросил Кэйа, когда Дариус вновь вскочил на коня. Уголок губы того дернулся — он был разочарован, но старался не подавать виду.       — Есть, — сказал он, заезжая обратно в лес. Кэйа огорченно проводил взглядом ровную дорогу, протягивающуюся до самого горизонта. — Но сейчас стоит беспокоиться о том, что фатуи вышли на наш след.       — Тогда почему они не устроили засаду? — протянул Кэйа, пытаясь уловить хотя бы самый тихий шорох, который мог бы разоблачить недоброжелателей. Однако лес был тих и спокоен — и эта тишина настораживала. Кровь винно багровела на белом снегу.       — Не имею ни малейшего понятия, — процедил Дариус. Он выглядел так, будто злился на все вокруг, но старался держать себя в руках. Кэйа не знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что больше расстроило его — смерть товарищей по оружию или сорвавшийся план. — Не теряем бдительности. Идем четко по границе, чтобы иметь возможность отступить в обе стороны. Привала не будет вплоть до места назначения.       Он ускорил шаг лошади, возглавляя цепочку — как факел, за светом которого тянулись заплутавшие в ночи путники. Как знаменосец, ведущий армию в бой.       — Это странно, — прошептал Кэйа, зная, что Дилюк услышит его: было сложно пересилить себя, чтобы вновь заговорить с ним.       — Наверняка Панталоне уже знает, куда мы держим путь, — озвучил свои мысли Дилюк, обдавая горячим дыханием шею Кэйи. — Почему он не отдал приказ задержать нас прямо здесь?       — Он играет с нами, — хмыкнул Кэйа, даже не борясь с ядовитой и горькой ухмылкой, искривившей губы. — Ему нравится это.       — Откуда тебе знать, что это всего лишь игра? — недоверчиво спросил Дилюк так, будто Кэйа не воспринимал действия Панталоне всерьез. — Возможно, нас перехватят через пару миль.       — О, нет, — Кэйа качнул головой, улыбаясь. — Уверен, что нет. Теперь уверен.       — Ты безумец, — вздох Дилюка вновь опалил шею Кэйи. Это было так близко, словно он почти прикасался к ней губами. Кэйа невольно расправил плечи и выпрямился, собираясь с силами.       — Дилюк, ты так наивен, — резкий хохот пронзил тишь. На Кэйю хмуро оглянулись ехавшие неподалеку воины. — Он ведь оставил нам очевидный знак. Показал, что мы у него как на ладони. Сделал наш путь еще труднее. Достаточно аргументов?       — Если это действительно так, то, видимо, он не волнуется насчет того, что мы сумеем скрыться.       — Думает, что в любом случае настигнет нас — где бы мы ни прятались, — согласился Кэйа. — Мы столкнулись с настоящим королем в этой шахматной партии.       — Даже пешка способна поставить шах и мат королю, — голос Дилюка опасно понизился, как будто он процеживал каждое слово. Его руки невольно сжались крепче на животе Кэйи.       — Ты не пешка, — усмехнулся Кэйа. Кончики пальцев покалывало, а место, к которому прижимались ладони Дилюка, пульсировало, будто именно там билось его сердце. — Если он так считает, то мы смело можем не переживать.        — Знаешь, я не удивлюсь, если ты выжил только благодаря своему неубиваемому оптимизму.       Кэйа снова хохотнул. Но, отнюдь, совсем невесело.       — Если хочешь, я могу поделиться. А то, чувствую, скоро оптимизм повалит у меня из ушей.       Вновь пошел снег: мелкий, рассыпчатый, сверкающий на солнце. Снежинки, как звезды, западали куда-то за шиворот и путались в волосах, напоминая изящные блески, которыми были усыпаны наряды в гардеробах аристократов. Кэйа взглянул ввысь — в небо, белое и ватное, и не увидел в нем ничего, кроме пустого безразличия. Небо — спокойное, равнодушное и ничем не взволнованное… Хотя мир под этим неколебимым пологом распадался на мелкие кусочки. Кэйа как никогда чувствовал себя никчемным — и казалось, что уже совсем ничего не имеет смысла. Когда-то он исчезнет — сейчас или чуть позже, — но небо не исчезнет никогда, даже если сгорит каждый город и каждый лес в этом мире. Даже если все люди перебьют друг друга в нещадных войнах и на земле не останется ни единой живой души, небо не сдвинется со своего места.       Просчитать время, которое еще пришлось провести в седле, было почти невозможно. На лес не падало ни единой тени. Он был белым.        Дариус, в одиночку вышедший из строя, вскоре вернулся и дал добро выезжать на дорогу. У обочины, прикрытая белыми лапищами елей, стояла простая повозка — без гербов и эмблем, так что было сложно определить, кому она принадлежала.       — Мы оставили ее на случай, если придется перевозить раненых, — объяснил Дариус, когда в повозку запрягали двух лошадей. — Но все-таки надеялись, что она нам не понадобится. Что ж… Придется поютиться, господа.       Хоть повозка и была закрытой, сквозь щели все равно пробивался ветер… Но все же это было лучше, чем коченеть в седле. Дилюк спешился первым и тут же помог Аделинде и Руби забраться внутрь. Кэйа заметил, что внутри места было совсем немного, а с учетом того, что впавшая в лихорадочное состояние Руби совсем не могла ровно сидеть, то свободно пространства становилось еще меньше.       — Думаю, я смогу еще какое-то время ехать верхом, — Кэйа вымученно улыбнулся, чувствуя, как ложь сочится между сказанными им словами. Если быть откровенным, то вряд ли Кэйа действительно смог бы проехать на достаточное расстояние и по пути не упасть в снег или вовсе не лишиться рассудка. Дариус дернул бровью и медленно моргнул, глядя в лицо Кэйе. Но он не успел ничего вымолвить, потому что его вдруг опередил Дилюк:       — Я тоже, — он смахнул снежинки со своей макушки, заглядывая исподлобья отнюдь не в глаза Дариуса. Казалось, будто он бросает вызов Кэйе или пытается доказать, что он ничуть не хуже него. От этого осознания Кэйа тихо фыркнул и покачал головой, но со своего места не сдвинулся, а лишь крепче уцепился за узду, будто Дилюк мог силой вырвать ее из рук.       — При всем почтении, господин, — Дариус, наблюдающий за тем, как накаляется обстановка, произнес это с неким нажимом в голосе. — Но это исключено. Вы истощены.       — Вот именно, — воспользовавшись настроем Дариуса, Кэйа смог лишь согласиться с его словами. — Не геройствуй.       — Это и тебя касается, Кэйа, — мгновенно среагировал Дариус, жестко и бескомпромиссно взглянув на того. — Чем дольше вы будете спорить со мной, тем ближе обморожение. И не только ваше, прошу заметить. К тому же ваши лошади… Боюсь, по дороге мы их лишимся.       Кэйа и Дилюк почти синхронно стиснули зубы. Переглянувшись, они одарили друг друга пылкими взглядами, которые располагали к очередному спору, но все-таки им пришлось послушаться Дариуса: тот глядел на них испытующе, без доли сомнений в своих словах. Под натиском чернеющего взгляда, Кэйа и Дилюк забрались в повозку — и поняли, что, и правда, поездка предстоит не из комфортных. Хотя, все же, это было в несколько раз лучше того, что и так пришлось пережить. Руби кашляла в плечо Аделинды, закрыв глаза и быстро дыша, как подстреленный охотником зайчонок. Это зрелище не могло не сковывать сердце в тиски сожаления, поэтому вся спесь тут же сошла с лица Кэйи.       Когда повозка тронулась — скрипя и дергаясь, — Кэйа невольно прижало к Дилюку так крепко, что локоть того остро впился прямо в больной бок. Кэйа шикнул и попытался отодвинуться, но это оказалось так же сложно, как и не чувствовать морозный запах Дилюка прямо возле своего носа. Дилюк, разумеется, в своей привычной манере приобрел бесстрастное выражение лица и уставился в окно: и только спустя пару минут его мышцы расслабились, уголки губ опустились, а взгляд сделался задумчивым, бездонным, полным всевозможных волнений. Кэйа долго смотрел на его профиль — не смотреть было невыносимо, — и тревожные мысли возобновили нещадный бег по спирали в его голове.       Сердце и низ живота сжимало от переживаний. Эта неизвестность и жрущая безысходность гложили и забивали все уголки подсознания. От них не было никакого спасения или хотя бы укрытия. Кэйа не находил себе места, перебирая пальцы и натягивая рукава на ладони, как будто это могло помочь ему отвлечься. Но в этом замкнутом пространстве, рядом с теплым Дилюком, все было бесполезно. Кэйа чувствовал себя так, будто все это время пытался выбраться из запутанного лабиринта, однако делал лишь хуже, заходя все дальше в самые дебри. Он вновь и вновь проваливался в отчаяние и каждый раз — все глубже и глубже. Оно затягивало его, высасывало всю жизнь и оставшуюся энергию. Холод бил по зубам резкой дрожью. И Кэйа лишь на секунду прикрыл веки…       Ему снилось море. Лес со скользящим дымком у самых корней деревьев. Снился дом — спокойный, тихий, на едва брызжущем рассвете: сладком, как нежный сироп, как ягодки на дне фарфорового блюдца с вареньем. Приглушенный крик птиц. Бодрое отцовское приветствие с утра. И тишина… Долгая, медовая, с отзвуками шелестящей листвы за окном, переговорами служанок, снующими с чистым постельным бельем или крахмалящими воротники. Кэйа снова был ребенком — в безопасности и покое. Он корчил забавные рожицы у зеркала — и это было так забавно, что он не мог остановить свой смех. Наивный и беззаботный, он каждый раз видел в отражении новую версию себя — то с пятачком вместо носа, то с оттопыренными ушами, то с грозно нахмуренными бровями, пока внезапно не потерял свое собственное лицо на зеркальной поверхности.       Теперь перед ним стоял высокий мужчина — уставший, со впалыми щеками и тенями под глазами. Его рыжие волосы были небрежно растрепаны, а губы искусаны и истерзаны морозами и ветром. Этот мужчина смотрел на Кэйю таким взглядом, от которого захотелось спрятаться куда подальше: в шкаф, под кровать, а лучше — за крепкую отцовскую спину. Но Кэйа примерз к полу, как зачарованный. Мужчина долго молчал… И сказал лишь одно:       — Как долго ты будешь меня мучить? — вопрос, похожий на вопрос того, кто сомневался, что его муки действительно могут когда-то закончиться.       Кэйа попытался что-то ответить, но не сумел — из головы как ветром сдуло все буквы, которые он пытливо заучивал из большой книжки с алфавитом. Не успел Кэйа и моргнуть, как вдруг в отражении вырисовался образ его отца: он не улыбался, да и вообще не изображал никаких эмоций. В руке он держал незнакомую Кэйе книгу и лишь тихо сопел из-за того, что его рот наполняла горячая кровь. Его горло было распорото.       — Как долго ты будешь меня мучить? — единственное, что спросил он.       Кэйа дернулся во сне, мгновенно пробуждаясь. Его заметно потряхивало — особенно руки. Он какое-то время не двигался, усердно стараясь прийти в себя и смахнуть поволоку сна. Монотонное движение, скрип колес, топот копыт успокаивали, позволяли зацепиться за них слухом и постепенно обрести связь с реальностью. Кэйа осторожно выровнялся, медленно понимая, что все это время дремал на плече у Дилюка — который тоже, к слову, спал, прислонившись виском к оконной раме. Он казался бы умиротворенным, если бы не глубокая складочка между его бровями и трепещущие веки. «Как долго ты будешь меня мучить?».       Кэйа прикусил щеку изнутри, чтобы почувствовать очередной прилив боли и избавиться от гадкого послевкусия сна. Аделинда и Руби тоже дремали, хотя Аделинда порой испуганно открывала глаза и прислушивалась к дыханию Руби, словно боялась, что не услышит его вовсе. Вскоре, у самого горизонта, стали прорезаться очертания поместья Лоуренсов.       Поместье Лоуренсов всегда славилось своей чопорностью, идеальной выверенностью и своеобразной кукольностью: каждый сантиметр четко и правильно прилегал к другому сантиметру, дорожки ровно очерчивали симметричный сад, даже черепица на крышах, казалось, была разложена в педантичную линию. Фасад поместья напоминал кукольный домик в комнате избалованного ребенка — как искусственный замок, со шпилями и башенками, балкончиками и парапетами, белый, сливающийся своей чистотой и изысканностью с белизной снега вокруг. Поместье Дилюка тоже было не менее красивым, даже впечатляющим, но оно все равно напоминало нерушимую крепость, чего нельзя было сказать о поместье Лоуренсов. Каждый раз, когда Кэйа смотрел на него, то у него создавалось впечатление, будто это изящное строение могло рухнуть от дуновения ветра — распасться карточным домиком со всеми парапетами и игрушечными башенками.       Однако господин Лоуренс при жизни всегда гордился своими угодьями — небольшими, но весьма приятными, — показывал коллекцию дорогих картин в галерее, хвалился новыми приобретениями — например, дорогим домашним роялем или старинным резным клинком, спрятанным под стеклянной ветриной, — а также каждый раз напоминал, насколько стар и знатен его род всевозможными семейными реликвиями и россыпью портретов его предков. Все балы и приемы в доме Лоуренсов сводились к бесконечному монологу о том, как тщательно господин Лоуренс пытается сохранить влияние и чистоту крови, подаренные ему знаменитыми предшественниками. Именно потому, что отец испытывал нескончаемое раздражение от актов самовосхваления Лоуренса, Кэйа редко бывал в гостях у Эолы.        Они пересекались в чужих домах и почему-то радовались друг другу как дети, вырвавшиеся из непонятных им самим оков. Они никогда не были друзьями или хотя бы приятелями — они просто знали, что испытывают похожие эмоции и могут их не скрывать друг от друга. Между ними не было долгих разговоров, никто из них почти никогда не изливал другому душу — этого не позволяла гордость, но молчание, наполняющие пространство подле них, было острее и выразительнее всего, что могло бы сказать сердце.       Воины, стоявшие на дежурстве у ворот поместья, коротко переговорили с Дариусом, а затем впустили остальных на территорию. Треск гравия под колесами почему-то заставлял волноваться — как будто он был дорогой к финишной прямой, к которой Кэйа так усердно рвался столько времени напролет. Пожухшие от снега деревья походили на скорчившихся стариков, просящих подаяния. Скульптуры омертвело сливались с пейзажем вокруг них, но, отнюдь, совсем не выглядели гармонично, а, наоборот, пугали — они напоминали замерших насмерть, нагих и беззащитных девушек.       Когда повозка окончательно остановилась, Дилюк проснулся — по-птичьи поднял голову, резко и взволнованно, и хмуро уставился в окно, не совсем понимая, что происходит. На его щеке осталась едва заметная отметина от деревянной рамы, и он стал растерянно ее потирать, быстро моргая и супя бровями. Кэйа следил за ним, как завороженный, и не мог ничего с собой поделать. Дариус ощутимо хлопнул ладонью по двери повозки, поторапливая новоприбывших. Когда Кэйа выбирался наружу, до него донесся громкий стук. Обернувшись, он увидел на крыльце знакомую фигуру — Эолу, выбежавшую из дома навстречу своим гостям.       Кэйа не смог сразу отреагировать на непонятную, яркую смесь эмоций на бледном лице Эолы, потому что первое, что бросалось в глаза — это ее внешний вид, который приводил в неминуемое замешательство. Вместо привычного дорогого шелкового платья, которые Кэйа с рождения привык видеть на молодых аристократках, Эола была грубо облачена в мужские брюки и длинную рубаху, а на ее плечах болтался охотничий пиджак, явно ей не по размеру. Распущенные, не собранные в прическу волосы, свободно развевались на холодном ветру.       — Вы целы! — воскликнула Эола, сбегая вниз по ступенькам. Кэйа еще раз оторопело смерил ее взглядом — обувь на ней тоже была мужская, причем такая, какую Кэйа не надел бы даже на охоту в скверную погоду. — Целы же? — сомнение все-таки пробралось в ее голос, когда она разглядела новоприбывших вблизи.       — Госпожа, ваше поручение было исполнено, — Дариус коротко поклонился, прижав руку к груди. — Все подробности обговорим внутри.       — Я всегда могу на тебя положиться, — выдохнула Эола, кивнув.       Дилюк подал руку Аделинде, которая пыталась удержать Руби. Один из воинов аккуратно поднял Руби на руки и после разрешения госпожи Лоуренс внес ее в дом. Аделинда тяжело вздохнула и слегка покачнулась от усталости, крепко взявшись за руку Дилюка. Тот сжал ее ладонь в своей, позволяя опереться на себя. Они оба выглядели как истерзанные нещадным роком люди, нашедшие толику утешения друг в друге.       — Не стойте на ветру, — Эола осмелилась прервать их идиллию, а затем позвала всех в дом — под теплый покров, который мог укрыть беглецов хотя бы на какое-то время. Ощущения Кэйи были расплывчаты, но, когда он вошел в жаркое помещение, мигрень с силой ударила прямо по головному мозгу. Он едва не застонал от внезапной боли… Или это было облегчение?       Дальше Кэйа мало что видел и мало что помнил. Тепло и мягкость постели, в которой он оказался, были непривычными, по-настоящему сбивающими с ног.       Он спал без сновидений, но проснулся резко, как будто его обдало ледяной водой. Тяжелая голова плохо соображала, но Кэйа знал одно — ему нужно как можно быстрее поговорить с Эолой. Иначе навязчивые мысли и волнения не оставят его ни на секунду — даже в бессознании.       Выйдя в коридор из предназначенной ему спальни, Кэйа слепо последовал к единственному источнику света. Канделябры и подсвечники почему-то не использовались по назначению — более того, многие из них заплыли растопленным воском и чернели огарками от свечей. В небольшой зале, куда подошел Кэйа, горел камин и несколько свечей, но Эолу или прислугу Кэйа не обнаружил. Зато обнаружил вооруженных до зубов воинов, развалившихся на дорогих диванах так вольно, словно они и были хозяевами всего этого богатства. Воины спокойно говорили между собой, глубоко хохотали и играли в карты. Дариуса среди них не было, поэтому даже обратиться было не к кому.       Насмотревшись на представленную сцену, смущающую еще не совсем исчезнувшее аристократическое чувство, Кэйа позаимствовал подсвечник и пошел дальше по коридору, освещая себе путь.       Стало чуть светлее, и Кэйа смог увидеть, что все пространство вокруг абсолютно пусто — ни бесчисленных трофеев, ни вычурных мягких кресел, и даже стены были наги. Вместо портретов, которые раньше нескончаемым рядом исчезали вдали коридора, темнели лишь пятна, похожие на обугленные дыры. Кэйа почувствовал, как по коже ползут мурашки — этот дом как будто умер вместе с его истинным хозяином…       И все же за дверью в конце коридора послышались знакомые голоса. Кэйа коротко постучал костяшками пальцев, чувствуя, как силы и терпение вновь покидают его.       Ему открыл Дариус — и, быстро оглядев, молча пропустил в комнату. Это был кабинет. Точнее… раньше, видимо, это был кабинет. В ярком свете — свечи были расставлены на полу, на мебели и даже на книгах, — отчетливо сияла сталь: оружие было везде, опасно блестело и переливалось в бликах — мечи и щиты, короткие клинки и кинжалы, рапиры и шпаги. Кэйа открыл было рот, но слова не нашлись: его лицо и без того явно передавало все, о чем он думал в этот момент.       Эола сидела прямо на столе и любовно перебирала ножи, разложенные вокруг нее. Внимательно рассматривала поверхность каждого ножа, улавливая свое отражение на лезвиях. Она выглядела расслабленной, будто это занятие было для нее своеобразной медитацией, но, как только Кэйа дал о себе знать, Эола крепко стиснула рукоять ножа в ладони и вдруг быстрым, крепким движением вонзила нож в стопку каких-то бумаг.       — Эта несправедливость убивает меня, — процедила она сквозь зубы, а потом метнула злой взгляд в сторону Кэйи, как будто именно он был виноват во всех бедах этого мира. — И я хочу убить ее в ответ. Но только совсем не понимаю как… — она на мгновение умолкла, думая о чем-то, а затем проговорила: — Кэйа, — позвала она. — Не думала, что увижу тебя на ногах так скоро. Ты спал всего пару часов.       — Видимо, мой организм гораздо выносливее, чем все мы предполагали, — Кэйа криво улыбнулся, хмурясь от головокружения и подкатывающей тошноты. — Я бы хотел поговорить с тобой и прояснить несколько моментов…       — О, ну конечно, — Эола изящно опустилась на пол — даже в мужской одежде она выглядела женственно и грациозно, — обошла стол, чтобы встать перед ним и смахнуть с него ненужные бумаги. Взлетев, как птицы, они упали на ковер — к другим, давно сброшенным на пол вещам. Кэйа подошел ближе к столу и увидел большую карту Мондштадта, исписанную чернилами и немного смятую по углам. — Это карта моего отца. Думаю, сперва тебе нужно взглянуть на нее.       Кэйа принялся рассматривать карту, изо всех сил стараясь не упустить ни единой детали, хотя складывать паззлы информации сейчас было сложно: некоторые пометки просто плыли перед замыленным взглядом, и Кэйе приходилось прикладывать еще больше усилий, чтобы понять хоть что-то. Карта была довольно-таки подробной: поместья аристократов были изображены с точностью их расположения, протяженность лесов и полей высчитана до мили. Поместье Альберихов было жирно перечеркнуто красными чернилами… Кэйа ощутил тяжесть сердца в груди, но переборол в себе эту горечь. Он быстро отвел взор и заметил, что также и поместье Дилюка было обведено красным. И, что удивило Кэйю больше всего, поместье Гуннхильдров — тоже.       — Быть не может, он собирался захватить владения Фредерики? — пробормотал Кэйа, вскинув взгляд на Эолу. Та приобняла себя за плечи и сжала губы.       — Судя по его записям, да.       — Но это немыслимо. Территория Гуннхильдров — это почти что территория самого Магистра. Твой отец… — Кэйа оттолкнулся от стола и запустил всю пятерню в волосы. — Твой отец либо внезапно поверил в себя, либо сошел с ума.       По лицу Эолы прошла болезненная судорога — возможно, это была всего лишь игра светотени.       — Это все фатуи, — тихо проговорила Эола, с трудом выталкивая из себя эти слова. — Они затуманили его рассудок. Власть, которую он получил, заставила его забыть даже о священном правиле неприкосновенности территории Магистра.       — Ты знала, что он нашел себе таких союзников? — прямо спросил Кэйа, хотя видел, с каким презрением и болью Эола говорит о произошедшем. Ее ненависть, которую она открыто демонстрировала для всех желающих, на самом деле была болью, скрытой в самой глубине ее души. Пусть Эола выглядела свободно и показывала эту свободу словно в отместку покойному отцу, в ее лице навсегда что-то изменилось — теперь это было не лицо отцовой дочки. Это было лицо женщины, которая беспрекословно принимала последствия всех своих решений.       — Узнала только после того, как он захватил твое поместье. Для меня это стало неожиданностью, — поделилась Эола. — Я не знала, что он принес тебя в дар.       Губы Кэйи скривились от услышанного словосочетания «в дар». Эола заметила тень, скользнувшую по лицу того, но не показала этого. Она, как всегда, была прямолинейна и откровенна.       — Я думала, что ты мертв. И после этого события я стала пристальнее следить за отцом: он запирал свой кабинет, пропадал где-то целыми днями, его сопроводители постоянно перешептывались о чем-то и ходили с таким видом, что… — Эола стиснула кулаки, что-то рыкнув себе под нос. Затем, выдохнув и успокоившись, она продолжила:       — В один день отец словно обезумел. Он швырялся всем, что попадалось ему под руку, вопил что-то неразборчивое… Он сходил с ума, — горько отметила она, качая головой, как будто ей самой было тяжело принять этот факт. — Стоило ему лишь заговорить о том, что наш клан должен быть первым и единственным во всем, так он больше не мог остановиться. Я пыталась остудить его пыл, но… Он ударил меня. И я не нашла ничего лучше, кроме как сбежать. К Дилюку.       — Почему именно к нему? — прошептал Кэйа, пораженный рассказом Эолы.       — Потому что я услышала, что отец собирается напасть на его поместье. Я успела рассказать об этом Дилюку и мы на скорую руку придумали план прежде, чем меня забрали домой.       — Я помню это… — Кэйа действительно помнил, насколько неожиданным был тот ночной визит Эолы. — Тогда вы с Дилюком договорились о помолвке, верно?       — Да, — кивнула Эола. — Тогда мы еще не знали, какие именно цели преследует мой отец. Неожиданная помолвка могла бы вывести его на чистую воду. Ведь, если бы отец просто хотел расширить свои владения, то с радостью согласился бы породниться с Рагнвиндрами, не так ли? Если бы Дилюк стал моим мужем, то отец был бы в наиболее выгодном положении. Но…       — Но тогда фатуи остались бы ни с чем, — подхватил Кэйа, хмыкнув.        — Поэтому Дилюк знал, что ему придется обороняться от фатуи. Однако мы даже и не подозревали о том, что сам Предвестник главенствует над ними.       — Получается, что твой отец действительно сотрудничал с Панталоне. Но, разумеется, на каких-то определенных условиях…       — Пока мы не можем выяснить эти условия, — расстроенно вздохнула Эола. — Я перетормошила весь кабинет, но не нашла почти ничего. Возможно, он сжигал все письма, которые присылал ему Панталоне…       — Или предпочитал встречаться с ним лично, — заметил Кэйа. — Мне удалось узнать, что из моего поместья фатуи сделали штаб.       — Мы тоже недавно это выяснили, — произнес ранее молчавший Дариус. — Мои люди смогли проникнуть в их лагерь, но, увы, тоже ничего полезного мы не нашли — видимо, Панталоне редко посещает штаб.       — Надо придумать, как стоит поступить, — Кэйа растер ладонями щеки, чтобы почувствовать, как к ним приливает кровь. Ему срочно нужно было взбодриться — мысли путались, с трудом переплетаясь между собой.       — Это стоит обсуждать на свежую голову, — увидев терзания Кэйи, провозгласил Дариус. — Утром мы снова соберемся здесь. Госпожа, прислушайтесь к моему совету и тоже отправляйтесь отдыхать.       Эола вынула вонзенный в стол нож и протянула его Кэйе.       — Держи его при себе. Даже когда спишь.       — Поверь, я научился обороняться даже шваброй, — лукаво подзадорил Кэйа, иронизируя над самим собой. Эола юмора не оценила. Кэйе ничего не оставалось, кроме как принять изящный нож.       — Проводи меня, Дариус, — сказала она, подходя к двери. — По дороге обсудим еще кое-что. Доброй ночи, Кэйа.       Втроем они вышли из кабинета и разошлись в противоположные стороны. Кэйа по памяти добрел до своей комнаты, положил нож на тумбочку и растянулся в постели. Он то нырял в странное сонное состояние, то выныривал из него и смотрел куда-то в потолок, толком ни о чем не думая и одновременно думая обо всем. Он чувствовал, что его знобит, но игнорировал это — ему не хотелось признавать, что он простудился. Раз он все еще может стоять на ногах, значит — все пустяки. Хотя, каждый раз, когда Кэйа пытался заснуть, его внезапно обливало жаром, а тело кидало в холодный пот. Дышать становилось труднее. Кэйа поднялся с кровати и попытался открыть окно, но оно не поддавалось.        Кэйа почти задыхался от духоты, поэтому вышел из комнаты, чтобы охладится в коридоре. Уже было давно за полночь — и не спали только дежурные воины. Они были даже в доме, но Кэйа всячески пытался их избегать: ему не хотелось никого видеть, особенно в таком смятенном состоянии.       Он какое-то время ходил по дому, как будто потерянный призрак, и старался уложить все события, произошедшие с ним, в хронологический порядок. Все путалось, мешалось между собой… Лес, пожар, поместье Рагнвиндров, Дайнслейф, Панталоне… Хотелось просто закричать.       Поместье было мрачным и как будто шепчущим: хотя, возможно, это лишь кровь шумела в висках Кэйи.        Он зашел в одну из комнат — там стояло фортепиано, — и сел на табурет перед ним. Было темно, да и голова шла кругом, но все равно Кэйа какое-то время пытался разглядеть клавиатуру перед собой, пока не отчаялся и не уронил руки поверх нее. Комната вздрогнула нестройным вскриком фортепиано.       И в этот момент внутри Кэйи что-то оборвалось. Жар переполнил его тело. Вслед за руками, он уронил и свою голову, уткнувшись лбом в пюпитр. Вымученная слеза скатилась вниз по щеке. Кэйа шмыгнул носом, ненавидя себя за слабость, и попытался взять контроль над распаленным сознанием.       — Кэйа? — чужой голос прозвучал нежданно. Будь Кэйа в себе, он бы услышал шаги позади себя, но сейчас ему казалось, будто он горит в огромном костре. — Ты не спишь? — рука легла на затылок, и Кэйа ощутил эту приятную, знакомую тяжесть. Он зажмурился, проглатывая очередной нервный срыв.       — Отец, я совсем не меняюсь, — едва справляясь с рвущимся голосом, процедил Кэйа. — Я все так же слаб.       — Кэйа?       — Мне действительно жаль.       — Кэйа, посмотри на меня, — чужие руки, крепко взявшись за плечи Кэйи, развернули его в сторону. Дилюк хмуро разглядывал лицо Кэйи, пытаясь понять, что с ним происходило в этот момент. Кэйа, не контролируя себя, прижался щекой к груди Дилюка, утопая в ненависти и агонии, проникнувшей под кожу.       Дилюк быстрым движением прикоснулся к лицу Кэйи и почти одернул руку:       — О, черт, — растерянно прошептал он. — У тебя жар, слышишь? Лихорадка, как у Руби.       Кэйа, тяжело понимая смысл фраз Дилюка, замотал головой.       — Я в порядке, — проговорил он, не в силах отстраниться от груди того. — Сейчас я в порядке, — тепло и запах Дилюка окутывали, как что-то родное и невозможно знакомое, единственное, что могло успокоить в этот момент.       — Кэйа, пойдем в комнату, — Дилюк попытался поднять Кэйю на ноги, ухватив того подмышки. — Она рядом. Тебе необходимо быть в постели.       — Если у меня лихорадка, то лучше уходи отсюда, — пробормотал Кэйа, погружаясь в непонятное мутное марево.       — Замолчи, — Дилюк стиснул зубы и подхватил Кэйю на руки: от усилий на его запястьях вздулись вены — он явно отдавал все силы. Кэйа спрятал лицо в изгибе шеи Дилюка, наполняя свои легкие естественным запахом человека, который своими неоднозначными поступками просто сносил голову.       Комната действительно оказалась рядом — но не та, в которой Кэйа спал. Дилюк медленно опустил Кэйю на кровать:       — Я позову лека…       — Стой, — Кэйа ухватил Дилюка за запястье, приподнялся и заглянул в его вишневые глаза. Эти глаза сводили с ума — и Кэйа знал, что горит именно из-за них. Только из-за них. — Дилюк, то, что я сказал тебе тогда… Было искренне.       Дилюк какое-то время смотрел на него сверху вниз — и на его лице, бледном и исхудавшем, как во сне Кэйи, мелькали разные эмоции. Недоверие, желание открыться, боль и горькое сожаление… Кэйа, сжав руку Дилюка еще крепче, повторил те слова, которые волновали его больше всего на свете, ведь значили гораздо больше, чем вся эта ненависть:       — Прости меня.       Дилюк вытолкнул из себя быстрее, чем они оба ожидали:       — Да.