Я рядом

      Солнечные лучи целовали бледную кожу, делились своим теплом. Морской ветер с редкими каплями брызг слизывал их подарок с жадностью голодного пса. Кошка в душе удовлетворенно мурчала, греясь на солнышке. Они заслужили эту передышку.              

«И чем же позволь узнать? Тем, что дала слабину? Позволила ранить Его прямо на своих глазах?! Не бросилась вперед, не защитила. Не справилась, не справилась, не справилась! В который раз, ничтожество…»

      «Хватит.»              Тьма перестала быть убежищем, теперь из неё выползли старые «добрые» демоны. Неплохие союзники до тех пор, пока их стальные клыки и когти направлены не на тебя. Вдох во всю ширь легких и задержка дыхания, до цветных точек под веками. Не здесь и не сейчас. Терпение. Брат ведь рядом.              Названный лишь в мыслях, Ацуши зашевелился под боком, что-то бормоча себе под нос. «Союзники» тут же затихарились в укромных глубинах сознания, — Ацуко хмыкнула себе под нос — словно тараканы. Присутствие отото обычно действовало лучше любого оберега против нечисти. И кто кого в итоге защищает?              Глупый вопрос.              Рокот двигателя и плеск воды помогает окончательно заземлиться. С долгим выдохом беловолосая подняла веки. В поле зрения тут же попала синеглазая брюнетка в красном кимоно. Она сидела напротив и не сводила глаз с проснувшейся Накаджимы. Изучала, наверное.              Ацуко тоже сверлила взглядом девочку с кукольной внешностью. Когда она торопливо несла ношу, мысли занимали другие вещи, потому как следует рассмотреть девушку, ради спасения которой отото пошел на многое, не получилось.              И чем дольше глядела она на фарфоровое лицо с синими омутами вместо глаз, тем больше воспоминаний поднималось со дна памяти. Как совсем свежие, так и поблекшие за давностью лет.              

«Пока Кёка убивает её жизнь имеет какое-то значение. Иначе она бесполезна. Я просто придаю её существованию смысл, чтобы она жила не напрасно.»

«— Тот, кто не может никому помочь не заслуживает жить.»

      

«Не тебе решать в чем смысл существования других людей!»

«— Не тебе это решать, старик.»

      Взгляд девушки невольно смягчился. Из тела ушла напряженность, которая стала заметна для обычных людей только с её пропажей. Кёка машинально отметила перемену в поведении беловолосой, пусть и причина изменений осталась ей непонятна. В ещё больший ступор вводили следующие действия обладательницы аметистово-янтарных глаз. Таких похожих, но все же других.              — Накаджима Ацуко, старшая сестра Ацуши, приятно познакомиться, — улыбнулась львица и протянула свободную правую руку. Кёка моргнула, но предлагающая рукопожатие ладонь никуда не исчезла. С заминкой девочка всё же ответила.              — Изуми Кёка, — подумав, брюнетка добавила, — мне тоже … приятно познакомиться.              — Я должна сказать тебе спасибо, — переход оказался слишком резким и ошарашивающим, особенно для уставшей от насыщенного событиями дня Кёки, потому она и выпалила, не подумав.              — За что?              Ацуко высоко приподняла брови, но ответ на вырвавшийся вопрос дала сразу.              — Это ведь ты помогла спасти моего брата, — фыркнула львица, одним взглядом умудряясь передавать не сказанное «очевидно же за что».              Изуми нахмурилась, потупив взгляд, и в акте отрицания, вызванном неловкостью от чужой благодарности, которую она не привыкла получать, возразила:              — Из-за меня Ацуши схватили. В меня встроили передатчик, за нами следили. А после, — девочка сглотнула вспомнив тот миг, когда думала, что её спаситель на самом деле и бесповоротно мертв, — после его схватили. Я ничем не помешала.       

«Не помешала, не защитила, не справилась. Твоя вина…»

      Беловолосая шумно выдохнула и прикрыла глаза. Молчала не долго:              — Ты знала о передатчике до этого?              — Нет, — честно ответила Изуми.              — Тебя использовали в темную, — пожала плечами Ацуко. Вернее попыталась, так как лишние движения побеспокоили спящего; внимание старшей сестры тотчас было приковано к младшему брату. Львица помогла устроиться близнецу, почти уложив его голову себе на грудь, и нежно провела пальцами по его грязным волосам. То с каким трепетом она касалась его, то как её губы невольно разъезжались в ласковой материнской улыбке, даже если было трудно дышать, это…              Кёке стало неловко, и девочка отвернулась, чувствуя как к щекам прилил жар. А Накаджима, после вынужденной паузы, продолжила говорить, пусть и более размеренно:              — Я не вижу смысла злиться на тебя за это и тем более ненавидеть. К тому же, только благодаря твоей диверсии отото сумел сбежать.              Брюнетка вновь взглянула на сестру Ацуши. Та улыбалась ей приветливо и тепло, почти также по доброму как своему младшему брату. И почему-то ком к горлу подскочил, и дышать спокойно стало сложней.              — Я убила тридцать пять человек. Я пыталась убить Ацуши тогда на поезде.              Брови Ацуко дернулись, затем беловолосая нахмурилась и поджала губы в тонкую линию. Закрыла глаза, глубоко вздохнула, открыла. Фиолетовую часть радужки поглотил золотой огонь с оранжевыми и красноватыми прожилками. На Кёку смотрели два полыхающих солнца, и окружали они черные дыры на контрасте поглощающие любой свет. В горле у девочки пересохло, а чужие глаза, словно живой огонь, гипнотизировали её, не позволяя отвернуться или опустить взгляд. Сверхъестественное сияние бросали тени на лицо, делали Накаджиму гораздо старше своих лет.              — Ты хотела этого?              — Нет, — прошептала зачарованная Кёка. Получив ответ, львица успокоилась; лицо её разгладилось, а на губах вновь жила маленькая улыбка. Солнечное пламя поднималось вверх, обнажая спокойные аметисты радужки, и свернулось в знакомые полумесяцы янтаря. Изуми вздрогнула и пришла в себя; широко раскрытые синие глаза смотрели на беловолосую как на восьмое чудо света.              — Вот и ответ, — фыркнула Ацуко. — Да, это не смывает кровь на твоих руках, не отменит уже совершенных дел, пусть и по чужой указке, но, — девушка пожевала губу, пока пыталась сформулировать свою мысль. — Мой брат чуткий и добрый ре-, кхм, человек. Да, человек. Так вот, он не идиот и будь ты лишь бездушной убийцей не стал бы тебя спасать. А ты бы не подорвала корабль, чтобы дать Ацуши возможность сбежать, — Накаджима вздохнула. — Пойти против чужих желаний, против приказов того, кто сильнее, кто имеет над тобой хоть какую-то власть, это…              «… чертовски трудно, больно и страшно.»              Львица взлохматила себе волосы и на миг зажмурилась, но вскоре продолжила говорить, смотря глаза в глаза, источая из себя килотонны уверенности в своих словах.              — Ты молодец. Ты большая-большая молодец, а кто не согласен, тому я плюну в глаз и сломаю челюсть, ибо нефиг. Никто не имеет права определять за тебя смысл твоей жизни, распоряжаться своими умениями и дарами можешь только ты. Каждый заслуживает жить и ни одна гнида не смеет утверждать обратного или ставить какие-то чертовы условия.              С каждым утверждением Ацуко распалялась всё сильнее и сильнее, она продолжала смотреть в глаза ошеломленной Кёки, но при этом её взгляд был направлен куда-то ещё, на кого-то, кто не здесь, а где-то там, далеко. В конце беловолосая выдохнула, взяла себя в руки и уже спокойнее закончила свою речь.              — Но и ответственность за свои поступки несешь только ты.        Накаджима не сказала вслух о том, как это тяжело, но Изуми не глупая, сама всё понимает. Она опускает взгляд на ладошки, чувствует фантомный груз на плечах. Её ждет долгая ухабистая дорога полная испытаний. Маленькая девочка выпрямляется и сжимает руки в кулаки.       — Это не значит, что ты не можешь попросить о помощи, — Изуми вскинулась и уставилась на вторую беловолосую звезду, ворвавшуюся в её жизнь со скоростью кометы и осветившая мрак её существования, подобно восходящему солнцу. Ацуко же смотрела на макушку спящего брата.       — В этом абсурдном и жутком мире до сих пор живут люди, сохранившие доброту не только для себя, — Накаджима говорила неторопливо нараспев, словно сказку рассказывала. Так же медленно она повернула голову в сторону блондина, управляющего лодкой, — но и для других.       — Спасибо.              Ацуко моргнула и пелена задумчивости спала с её глаз. Она обернулась и мягко улыбнулась.              — Всегда пожалуйста, крольчонок.              — Крольчонок?              — Я практически всем даю прозвища. Привычка, — пожала плечами львица.              — Вот как…              — Кстати, могу я попросить тебя об одолжении? — Изуми недоуменно похлопала ресницами, но всё же с легкой настороженностью и изрядной долей любопытства, спрятанной за осколками привычной маски, кивнула. Накаджима отреагировала немедленно. — Класс! Можешь присмотреть за моим братом, пожалуйста? Хочу попросить у Куникиды воду и полотенца, чтобы самой умыться и Ацуши лицо протереть. Знаешь, не хочется светить окровавленной моськой на улице, пока мы будем возвращаться домой. Да и тебе освежиться не помешает.              Белобрысая растягивает рот в широкой улыбке, щурит двухцветные глаза, взлахмачивает свою спутанную и запылившуюся шевелюру. Кёка соглашается, пусть её и сбивает с толку такое доверие. И не понятно, что смущает больше: то, что оно оказано ей или дело в той, кто его оказывает. Ацуко не смотря на всё проявленное дружелюбие не кажется наивной и уж тем более простодушной.              Львица помогла комфортно устроить своего младшего на коленях девочки и, отряхнувшись, пружинистым шагом подошла к блондину, чтобы озвучить свою просьбу. Доппо указал в каком бардачке находится искомое. Накаджима быстро сориентировалась и нашла необходимое, но подниматься и уходить не торопилась.              Один с ровной спиной смотрел прямо, другая гипнотизировала нутро шкафчика, будто там были написаны ответы на все вопросы. Оба чувствовали невидимую стену, что отдалила их друг от друга, несмотря на расстояние в полшага между ними. И первой со вздохом постучала беловолосая.              — Куникида, я…              Мужчина ожидал многое услышать. Он знал, что облажался. Его стремление к идеалам снова ранило окружающих. Как и предупреждал Дазай, тогда два года назад, в той проклятой больнице — думать о напарнике сейчас хотелось меньше всего. Его предвзятое суждение едва не привело к трагедии. А ещё он чувствовал, что подвел эту девушку, хоть умом и понимал, что Ацуко никогда и не возлагала на него какие-либо надежды открыто. И всё же… мужчина не мог избавиться от чувства, что утратил чужое доверие. Пусть и осознание его наличия пришло только с потерей. Наверное, для Накаджимы это стало таким же сюрпризом. Когда они плыли на этот корабль, в её глазах отражался блеск — острый, как осколки разбитого витража.              В общем, Доппо понимал, что имеет теперь дело с, хоть и зрелой для своего возраста, девушкой-подростком. Вероятно сильно обиженным, с расшатанными — после одного потрясения за другим — нервами подростком-эспером с сильной способностью в небольшой лодке. Что, конечно, минус. К счастью, его перевешивают плюсы, а именно не раз отмеченные им у Ацуко разумность и самоконтроль. Поэтому за лодку и её целостность можно не переживать. Но выход эмоциям всё ещё нужно дать. Безопасный выход. Блондин чувствовал себя совершенно спокойно, хотя на самом деле был далек от этого. Он многое ждал, но не этого:              — … хотела поблагодарить тебя, — если бы они шли, Куникида бы точно споткнулся на ровном месте, а после смотрел бы совершенным недоуменным взглядом, поправляя едва не слетевшие очки. Но он только нахмурился и сильнее сжал руль в руках. Ацуко смотрит на зеленоглазого снизу вверх и не может сдержать пакостной усмешки. Мужчина молчит, но беловолосая чувствует невербальный ураган из вопросов, врезающихся ей в макушку. Картинка, будто из аниме, живо видится перед глазами — комичный момент, где на фоне пораженного Куникида всплывает экран полный знаков вопроса и облачка в виде с колючего взрыва с надписью «What the hell?!». Девушка не выдерживает и смеется, упираясь головой в косяк шкафчика. Блондин всё же кидает раздраженный взгляд на развалившуюся на несчастной дверце подопечную и возмущенно пыхтит. Хочет начать ругаться, но Ацуко успевает его перебить, резко поднявшись на ноги и замахав руками. Полотенце осталось висеть на дверце, а бутылки воды лежать в шкафчике.              — Прости-прости, правда, хах, извини, пх-хах. Но. — Глубоко вдохнув, Накаджима взяла себя в руки и уже спокойным тоном сказала, пусть на губах всё ещё играла улыбка. — Я серьезно. Правда огромное спасибо.              Зеленоглазый не прекращает хмурится, но отворачивается. Все же он капитан их судна и отвечает за путь.              Белобрысая дергает уголком губ и едва не скатывается в печальную гримасу, но берет себя в руки. Быстрая смена настроения не есть хорошо. В целом ничего удивительного, что её эмоциональные качели в таком раздрае и напоминают маятник, однако место для сильных кульбитов неподходящее. Вот дома, вот тогда да, хоть до солнышка раскачивайте, а пока тш-ш-ш.              За своими думами, а также необходимостью вести их лодку в правильном направлении, Куникида не замечает её состояние, думает Ацуко. Вот и хорошо.              Девушка поворачивает голову и смотрит в ту же сторону, что и мужчина. Солнечный свет забавно красил не спокойную морскую гладь в изумрудный цвет. Они приближались к белой громаде моста, на фоне которой вырисовывались тянущиеся к небу высотки Йокогамы, бетонные коробки многоэтажек, доки и верфи главного сердца этого города…              Странное состояние охватывает девушку в этот миг и мысли её блуждают, как волны по бескрайнему морю. Ацуко теперь не помнит того места, где родилась и выросла она. Только дом и лица дорогих людей, с которыми она попрощалась, которые хоронили её тело. Она уже давно не уверена реально ли они так выглядели или это лишь созданные ею фальшивые воспоминания. Был ли там порт? А может они жили рядом с горами? У неё нет ответа. Но сейчас… Сейчас она чувствует как ростки любви к Йокогаме проникают в её сердце. Как пейзажи портового города встраиваются в мозаику души, будто недостающие кусочки пазла встают на свое законное место. Заполняют её пустоту. Так странно, так неожиданно, но Ацуко не чувствует неправильности происходящего и не хочет этому сопротивляться. Она вдыхает соленый воздух полной грудью и щурит в улыбке глаза.              — Ты не должна меня благодарить, — наконец, словно камень в воду, роняет Куникида. Романтично-меланхоличное настроение Накаджимы пропадает. На смену ему выходит усталость. Вздох срывается с девичьих губ. Ацуко отворачивается от окна, опирается поясницей об стенку пульта управления и складывает руки перед грудью. Взгляд скользит по отото и крольчонку, отмечая, что с ними всё впорядке.              — Должна, не должна — это лишь мне решать. И благодарность мою не отменяет.              — Ты…              — Я. — Фыркая, перебивает львица, чтобы продолжить. — У меня прекрасный слух, Куникида.              — Тогда….              — И зрение тоже замечательное, — с нажимом добавляет Накаджима, повернув лицо к собеседнику.              — Может хватит уже перебивать?! — Доппо все же срывается, вскидывает голову, смотрит в нахально скалящиеся лицо напарницы, и — мимолетное чувство дежавю бьет пыльным мешком по голове — снова спотыкается в мыслях.              — Если даже в приюте не смогли искоренить эту привычку, то у тебя и подавно не получится, капитан!              Блондин замолкает, за солнечными бликами трудно разобрать выражение его глаз. Ацуко не отворачивается, даже если не понимает состояние, охватившее человека, и уж тем более его причину. Лишь поднимает брови в немом вопросе и слегка склоняет голову набок, обозначая недоумение. Мужчина игнорирует это, возвращая свое внимание морю. Львица затихает и отступает, чувствуя, что не стоит совать свой нос в душу детектива сейчас. Перенаправляет своё любопытство в другое русло, дает минутку отдыха и снова наступает, на этот раз гораздо мягче.              — У тебя не было причины.       Слова слетают с губ легко, и даже не царапают грудную клетку своей жестокой правдой. Не то, что тогда. Сейчас она понимает того Куникиду четко и хорошо. Чёрт, даже тогда, когда паника обещала похоронить её стену самоконтроля, осознавала мотивацию его решений. Куникида Доппо фактический заместитель директора ВДА, тот, кто переживает за дела и репутацию агентства. Тот, кто отдает всего себя делу. Тот, кто заботится о безопасности членов агентства. Будь она на его месте, и вместо Ацуши похитили кого-то ей навязанного, опасного, ненужного, — тем более члены Портовой Мафии — поступила бы также. Всё просто: отото её приоритет, а не его.       — Была.              Ацуко едко усмехается, держится за себя и топит рвущийся крик из легких, как котят в озере. И говорит себе что нет, не было. У капитана нет младшего брата, от существования которого зависит твой рассудок. Который стал центром твой галактики, несмотря на полное осознания нездоровости такой зависимости. Второй половины, которая может чувствовать тебя, а ты — его, как самого себя. Якоря, компаса, путеводной звезды.              Нет, Куникиде все эти ориентиры заменяли иные понятия и ценности. На то он и другой человек. И это нормально. Поэтому тогда её поддержал только Танидзаки; в зеркальной ситуации она бы сделала для него тоже самое, так как понимает.              Потому она не верит кэпу, что у него была причина. Однако…              — Знаешь, ты сказал, что вы не герои. Ты бы хотел им быть и считаешь, что не являешься им, — Куникида удивляет резкая смена темы. Он не понимает зачем беловолосая вспоминает эти слова.              — К чему ты…              — Так вот, мне плевать, — и снова мягкость сменяется пассивной агрессией, пышущей из мелкой, словно жар солнца, — для меня ты уже герой. Каждый из вас.              — Ха?!              — Что ты смотришь на меня, как удивленная сова, — всплеснула львица руками, больше не имея сил полностью себя сдерживать. — Это так! Без вас бы я не смогла бы спасти отото! Плевать, что вы не хотели этого сначала, когда я попросила о помощи вы ОТКЛИКНУЛИСЬ, не отвернулись от нас! — Ацуко едва не кричала, экспрессивно размахивая руками. Девушка правда очень и очень старалась не повышать голос больше нужного, чтобы не будить спящего брата.       Она снова слишком близко подошла к границе своей истерики. Грудь тяжело вздымалась из-за судорожного дыхания, а глаза пекло из-за непролитых слёз. Но она действительно больше не могла… не могла защитить отото в одиночку. Никогда не могла, ничтожество. Даже с Леоной, у неё не было такой силы. Она бы могла лелеять обиду на чужие приоритеты, злость на несправедливость, взрастить в себе ненависть ко всем в этом мире — она умеет, она годами жила на этом топливе. Но без Леоны и её тепла, без Ацуши и его любви, без их поддержки от неё ничего бы не осталось к этому моменту — сгорела б, как спичка.       «А ещё он, несмотря ни на что, выбирал доброту, поэтому…»       — Без вас я бы потеряла его навсегда, — шепчет беловолосая и руки её безвольно свисают по бокам. Куникида с трудом может расслышать её из-за работы мотора, но общий смысл фразы улавливает.       — Идеальный герой поступил бы иначе.       Лучше.              Глаза-витражи смотрят ему в душу.              «… я тоже сделаю свой выбор.»              — Пусть так, — говорит она отточенным бесцветным голосом, пробирающим до нутра — ведь там за искусственным льдом бушует небесный огонь. — Ты можешь думать, что хочешь, капитан. Но по-моему лучше мир с не идеальными героями, чем совсем без них.              Резко схватив позабытое полотенце и бутыли с водой, беловолосая уходит, ставя точку в этом странном долгом разговоре.              ***       На берегу.              — Мы с отото обязательно завтра тебя навестим, — приговаривала Ацуко, ласково поглаживая голову внимательно слушающей Кёки. — Не бойся ребят, они могут показаться странными, но на самом деле они хорошие. Я напишу Йосане, — это врач агентства — чтобы она осмотрела тебя.              — Я обо всем позабочусь, — скрестив руки перед грудью сказал стоящий позади Изуми Куникида. Ладонь старшей Накаджимы замерла, девушка подняла гетерохромные глаза и внимательно посмотрела на блондина. Глядела белобрысая недолго, меньше пяти секунд прошло, прежде чем она кивнула.              — Ладно. Только, пожалуйста, не забудь покормить, крольчонка, — теперь львица ласково держалась за плечо девочки и, снова, вернула свой теплый взгляд ей. — Не знаю, когда ты в последний раз ела, но готова поставить Леону на то, что от еды не откажешься. Питайся хорошо. Тебе ещё расти и расти!              — Хорошо, — послушно склонила голову брюнетка, вернув себе маску невозмутимости, пусть и не такую холодную, как прежде.              Отпустив плечо Кёки, Ацуко отступает назад на один шаг и заводит вторую руку себе за спину, чтобы придержать свою драгоценную живую ношу. Ацуши на её левом плече что-то бурчит сквозь сон, но так и не просыпается окончательно.              — Ладно, мы пошли. До завтра, крольчонок, капитан! — Накаджима широко улыбается и шуточно отдает честь двумя пальцами, прежде чем развернуться парочке спиной и пойти своим путем в другую сторону. Домой.                     Девушка шагает по безлюдным знакомым улочкам, несет Ацуши на своем горбу и заходящее солнце смотрит ей в спину и делится своим теплом.              Точно так же — с братом на руках — она шла по этой тропе, только вместо солнца ей в спину глядела полная луна и впереди неё маячил их Вергилий, проводник то ли в лимб, то ли всё же в Рай, хоть дорога к нему явно вела через Ад.              Боже, сколько времени прошло с тех пор? По ощущениям целый год, если не два.              Львица перебирает ногами, движется неторопливо вперёд, а про себя считает. И свистяще выдыхает, когда осознает результат.              Неделя.              Боже, чуть больше недели прошло, с тех пор как они оказались в агентстве.              Ацуко поворачивает голову, смотрит в спящее лицо брата. Поднимает взгляд выше, на пройденный путь, залитый солнечным светом и испещренный длинными тенями фонарных столбов и декоративных кустов.              Накаджима отворачивается и продолжает идти. Смаргивает непрошенные слезы, убеждая себя, что в их появлении виновато солнце. Леона внутри устало рычит, Ацуко игнорирует уходящий, подобно отливам, из глаз жар и любые отражающие поверхности со своим лицом.              Игнорирует, что солнце не может причинить ей какой-либо вред, тем более с Леоной на страже.              Неделя прошла.              «Это все ещё действительно я?»              Ацуко качает головой, выметая лишние мысли. Конечно, она это она, кто же ещё? Больше нет никаких лишних душ в голове. Только она, она, она, Леона и еще раз она.              Львица ускоряется. Демоны в тенях, демоны внутри издевательски скалятся. Скребут когтями по металлу и напевают, тянут ехидненьким голоском: «не беги, помрешь усталым~».              «Черта с два!»              «Ну-ну, мы ведь не смерть тела тебе предлагаем. Наоборот, мы ведь все та-а-ак хотим жить! Почему бы тебе не спустить курок? А если нечем стрелять, то на что тебе даны когти? Всего один порез на сонной артерии и ву-а-ля! Ты свободна — мы свободны. Ну, разве не облегчение?»              Ацуко им не отвечает, старается на что-то другое переключиться. Рыки Леоны помогают, но они не панацея, и лишь выигрывают немного времени. Она чувствует себя гребанным машинистом локомотива, что пытается хоть как-то отвести себя и других от беды — от лежащей на рельсах горы лимонных бомб.              «Блять.»              Плохая ассоциация, не удивительно что «спасительная» ветка дороги-мыслей тоже.              Свобода, облегчение. Перед глазами проносятся, будто в карусели, черно-белые фреймы. Замыленные, но всё ещё узнаваемые. Птичка в клетке. Оторванная нога брата. Шрам на глазу. Черно-белая мантия, нет, шинель. Черно-белый высокий человек с улыбкой. Безумный Пьеро. Распиленный пополам.              А за ним человек, перед которым он преклоняет колени. Будто перед ним король, не смертный, что-то большее, сам Бог во плоти. Дьявол. В шапке-ушанке.              «Блять!»              Одни только мысли об этом заставляют волосы на загривке дыбом вставать. Страх, абсолютный незамутненный страх властвует над ней перед этим чудовищем. Больше не персонажем, нет, живым — от этого ни черта не легче — человеком, который ходит вместе с ней по одной земле. Который хочет что-то от её брата, ведь и ему нужна проклятая Книга, с которой не пойми как связан Ацуши. Которого она не одолеет ни грубой силой, ни, тем более, умом.              «Но есть тот, кто сможет.»              Мысль — спасательный круг, за который девушка хватается с отчаянием утопающего.       Образ, цветной, не черно-белый, настоящий — успокоительное для сумасшедшего сердца.       Голос, пусть лишь в голове — глоток воздуха для задыхающейся Ацуко.              

«Что ты планируешь делать?»

«Вы станете одними из нас.»

«И тебя действительно не волнует, что я бывший член Портовой Мафии?»

«Умеешь же ты … огорошить.»

             — Нее-сан? — Накаджима вздрогнула от неожиданности и, наконец, вынырнула из своего мысленного болота. Вернулась в реальность, где её брат очаровательно трёт кулачком глаза и спросонья щурится, будто кот.              — Отото, — за грудиной разливается нежность, напополам со сладкой болью; сердце ранее трепетавшее раненной птицой замедляет свой бег. И она вдыхает глубоко-глубоко, без чувства, словно у неё сломаны ребра.              Ацуши встает на ноги, отстраняется от сестры, чтобы размять затекшие конечности и проснуться окончательно. Осматривается вокруг, узнает знакомые вывески и уличные фонари. Беловолосая смотрит внимательно, от неё не ускользает тот момент, когда младший вспоминает последние события этого безумного дня.              «То ли ещё будет,» — с усталым смирением думает Ацуко.              Львица знает, что тревожит брата, потому и говорит на опережение:              — Кёка в порядке. Она вместе с Куникидой пошла в агенство, где её осмотрит Йосано. Мы победили.              Ацуши с облегчением выдыхает, но его плечи тут же вскакивают в напряжении.              — Её не сдадут полиции, отото. Всё будет хорошо, мы увидимся с ней завтра. Куникида пообещал, что позаботится обо всем.              Они смотрят друг на друга, глаза в глаза, и младший находит в глазах старшей то, что искал, расслабляется. Ведь он ей верит. Тигр оставляет беспокойство о Кёке, Доппо и остальных, до следующего раза, и теперь смотрит внимательно на сестру, подмечая многие детали, которые он упустил в спешке битвы на корабле.              Сестра реагирует на его пытливый взгляд как в детстве: встает в позу героя, выпячивая грудь колесом, растягивает губы в дружелюбном оскале и прячет глаза за полумесяцами ресниц.              — С боевой победой тебя, братец! Ты действительно был крут. Я повторяюсь, конечно, но скажу ещё раз: я горжусь тобой. Ты молодец-молодец. Поспешим скорее домой — праздновать!              Ацуко отворачивается и бодро марширует, размахивая руками вперед-назад, вверх и вниз. До общежития — их дома — осталось немного, и Ацуши он…       Не идет за сестрой следом, как обычно, как раньше, по крайней мере не сразу, нет. Вместо этого он вспоминает слова песни спетой в день, когда они покинули приют.              

«Завтра ветер переменится.

Завтра, прошлому взамен,

Он придет, он будет добрый, ласковый,

Ветер перемен.»

             Так много всего произошло за столь короткое время. Так много нового, необычного, но несомненно хорошего. И всё же что-то остается неизменным: присутствие нее-сан, её любовь и вера в него, а ещё старые как мир, попытки сделать вид, что всё хорошо, когда это не так.              Уже не мальчишка глубоко вдыхает и выдыхает через нос. Остатки дискомфорта и усталости всё ещё хранятся в его костях, но юноша привычно игнорирует их, хоть и внутри себя морщится — у Ацуко наверняка всё ещё хуже, как бы успешно она не обманывала себя и его. Как бы сильно она не верила в свою ложь, боль не ушла и она не ничтожна.              Что ж, она позаботилась о нём, теперь его очередь.              — Нее-сан.              Сестра обернулась и улыбнулась, высоко подняв брови.              — Мм, что такое отото?              Ацуши молча подошел с таким непреклонным выражением лица, что она не могла не склонить голову на бок и отправить по их связи замешательство-удивление-любопытство. Ацуко не знала чего хотел от неё брат, но полностью была готова дать это. От него исходили волны беспокойства-усталости, но ярче всего конечно горела решимость.              — Запрыгивай, — сказал тигр, повернувшись к ней спиной и немного присев. Львица застыла в безмолвном оцепенении, глядя на белобрысую макушку близнеца.              — Что?              — Ты устала, — на этом заявлении старшая Накаджима болезненно выпрямилась и негодующе нахмурила брови, — я понесу тебя.              — Ты не…              — Я выдержу тебя, — рот девушки с щелчком захлопнулся. Она раздраженно фыркнула, покачав головой и сложив руки перед собой.              — Я в порядке. Ты ведь помнишь, у меня есть солнце, и сейчас лето.              Ацуши удрученно вздохнул и всё же посмотрел в глаза родной сестры.              — Я хочу помочь. Позволь мне позаботится о тебе. Пожалуйста.              Ацуко в поражении опустила плечи и сделала шаг вперед к младшему брату.              — Ладно, — тихо выдохнула нее-сан. Беловолосый радостно улыбнулся и подхватил её ноги, пока она цеплялась за его шею. Всё нутро львицы неприятно покалывало из-за нахождения в нынешнем положении. Её катали на спине уже целую жизнь назад. Это она…              

«— Цуши, запрыгивай, я тебя прокачу.

— Нее-сан…

— Тебе понравится, я обещаю! Давай отото, ну же.»

             … не её.              Ацуко испустила протяжный вздох и положила гудящую голову на костлявое плечо брата. Было не очень удобно, но несмотря на весь дискомфорт её сердце куталось в теплой неге.              — Цуши, — тихо-тихо позвала она.              — Мм? — её услышали.              — Я люблю тебя.              Только стук ботинок по асфальту нарушал мирную тишину между близнецами. Он не сбился с ритма.              — Я тоже тебя люблю.              Они улыбались. И им не нужно было видеть лиц друг друга, чтобы знать.