— Ты слишком худой, надо кушать больше, — тараторит малыш Чимин, поглаживая по спине своего нового друга. Хотя другом назвать его сложно: они никогда не были близки, но Тэхён всё равно благодарен. Чимин единственный, кто относится к нему хорошо и на позитиве; единственный, кто не говорит о его инвалидности вслух. Возможно, и говорит за спиной, но не ему в глаза, и это самое главное. То, о чём мы не слышим напрямую, — не сделает нам больно.
Чимин подталкивает ему чашку с быстро приготовленной лапшой, лёгкий перекус без каких-либо заморочек. В школе можно купить еду, но чаще всего она нацелена на овощи, а такую пищу можно купить в любом близстоящем магазине и перекусить по-быстрому.
— Кушай, ну, — настаивает Чимин, а Тэхён лишь ощущает в горле ком тошноты. Тяжело сглатывает и отворачивает взгляд. Не хочет показаться грубым, но еда сама по себе не лезет в горло, вызывая отвращение и ненависть. Тэхён оставляет её всю в туалете и уходит как всегда с привкусом этого мерзкого желудочного сока во рту, а потом пьёт какие-то таблетки, которые находит у тётушки, пьёт и пытается заснуть от этой непонятной ему боли в груди.
Тэхён жалко шепчет: «Не могу...» — и Чимин, кажется, всё понимает. Смотрит цепко и прямо, как-то по-взрослому. Отставляет свою еду в сторону и почему-то молчит. Не комментирует, даже не смотрит больше в его сторону. Тэхён и сам молчит, и не смотрит никуда, лишь думает о том, что эти странные на вкус таблетки тётушки забыл взять с собой. Об этом он успевает пожалеть лишь секунду, потому что Чимин уже протягивает к нему руку, сжимая его собственную, надёжно и крепко. Тэхён смотрит на него и видит лишь горькую улыбку. Сам Чимин смотрит глазами ему в душу.
Задушенно-хрипло выдаёт:
— Боже, Тэ, — от нового прозвища Тэхён вздрагивает, удивлённо смотрит, но не отворачивается. Его никто никогда ласково не называл, кроме матери. Но её давно уже нет. Чимин тянется к нему всем телом, заключая в объятия. Тэхёну и неловко, и странно одновременно. И горько почему-то тоже. Он не помнит, к сожалению, каково это быть тем, кого принимают и кому пытаются помочь. Мама умерла и оставила после себя только пустоту и одиночество. Бывает же, умирает хороший человек, и с ним умирает всё хорошее. Мама была для него всем и умерла, защищая его.
Тэхён утыкается носом парню в плечо, прижимаясь сильнее. Чимин тёплый и хороший. Он, как мама, мягко поглаживает по спине, говорит что-то и улыбается. Тэхён не видит, но чувствует в его голосе улыбку и хочет, правда хочет, улыбнуться в ответ, но не может, почему-то слишком больно. И ведь не хочется снова казаться жертвой, поэтому сглатывает очередной ком в горле и выдыхает.
«Чимин, отпусти, пожалуйста», — мысленно просит Тэхён, но вслух ничего не говорит, лишь упирается руками в грудь, отстраняясь. Наверное, он не в лучшем виде: весь зарёванный, глаза красные и опухшие, губы дрожат и руки тоже. Но Чимин лишь ободряюще смеётся.
— Всё хорошо, Тэ, — и Тэхён немного, но всё же верит. Не научен верить окончательно и бесповоротно, но чуть-чуть всё же можно поверить хоть кому-то. И довериться тоже.
Они ведь с ним и не друзья. Совсем не друзья. Чимин другой. Более открытый и весёлый, жизнерадостный и забавный, а самое главное —
он здоровый. Тэхён сам себя презирает, свою ущербность тоже.
И был бы рад на своих запястьях-канатах вырисовывать витиеватые красно-кровавые узоры, но даже здесь не может ничего сделать. Слишком трусит.
— У меня в классе есть парень, — заводит разговор Чимин, отвлекая Тэхёна от собственного самобичевания размышлениями, — он такой противный, знаешь ли. Такой весь… не знаю. И противный, и странный. А вот он, кстати, — Чимин кивает в чью-то сторону, и Тэхён инстинктивно оборачивается. Он видит Чонгука и его мысли замыливаются, а сердце бьётся как бешеное. Совсем глупое, снова немного болит. Тэхён почему-то опускает низко голову: хочет спрятаться. Руки снова начинают дрожать, и сам он чувствует себя так, будто болен. Впрочем, он и болен. И телом, и душой тоже. Душой, наверное, намного больше, чем телом.
Он молится, чтобы Чимин не стал афишировать эту посиделку в столовой, но Пак не слышит этих мысленных молитв и приподнимается с места, окликая Чонгука, привлекает его внимание. А Тэхён даже не дышит. Словно попавшаяся в силки птичка, замирает, боится. И лишь умоляет про себя остаться незамеченным. Он хочет слиться со стеной в этой столовой. Паника охватывает его настолько сильно, что ему хочется спрятаться под стол и заплакать.
Он начинает снова задыхаться, резко подрываясь с места, и бежит прочь, не оборачиваясь. Забегает в туалет и долгое время сидит там, чтобы прийти в себя. Прижимая к себе колени, Тэхён нашёптывает себе слова ненависти. Чонгук слишком его презирает, а он-то злиться на него в ответ за это не может: привык к такому.
Он пропускает уроки, успешно прячась от Чимина, и идёт домой, едва волоча ноги. Ему морально плохо, наверное, поэтому он и не замечает странной тишины в квартире.
Тэхён лишь запирается в комнате и ложится на кровать, не раздеваясь. Смотрит в поток и думает ни о чём. В голове какая-то пустота странная, совсем обволакивающая. И просто что-то рвётся из горла, но не крик. И даже не вопль.
Тэхён разучился кричать ещё в младенчестве, когда его, наказывая, игнорировал отец, думая, что он прикидывается и имитирует и плач, и крик.
Он какое-то время лежит совсем бездыханно, а потом на цыпочках вываливается из комнаты, собираясь в туалет, чтобы умыться. Просит, наверное, в последний раз у Всевышнего, чтобы не встретить по пути тётю или дядю, но, видимо, он просит слишком многого, раз ему отказывают и в этом.
Поскольку идёт молча, понурив голову, он не замечает ничего. Смотрит под ноги замыленным взглядом, поэтому спотыкается как всегда и чуть ли не падает на пол, но его хватают за локоть и тянут к себе. Тэхён по инерции зажмуриваются, а потом, открыв глаза, пытается отскочить, но не может — теперь птичка в клетке окончательно.
Чонгук смотрит странно и непроницаемо. Выдаёт:
— Они ушли, — а затем отпускает Тэхёна, но не уходит с дороги, преграждая путь, продолжает смотреть. Пока всего лишь смотрит. А Тэхён не знает, что сказать, но лишь заикаясь, произносит: «Спасибо» — и снова начинает презирать себя.
«Инвалид», — крутится у Чонгука на языке, но он молчит. И молчание давит сильнее, чем слова.
— Не тусуйся с Чимином, — кратко излагает Чонгук. Тэхён поднимает взгляд, смотря немного вопросительно, но вопросов не задает, надеясь, что Чонгук и так поймёт. И он понимает.
Разъясняет:
— Он слишком хорош для тебя, — и Тэхён правда, совсем честно-честно, понимающе кивает. Да, Чимин слишком хорош для него. Тэхён просто ничто по сравнению с ним. Мальчик-инвалид. Он не заслуживает хороших людей в своей жизни, поэтому мама и ушла так скоро. Тэхён зажмуривает глаза, мирясь с этой ненавистью, и просит прощения. У всех. У мамы, у Чимина, у тёти, у Чонгука. За то, что ещё жив. Наверное, надо было дать отцу поймать себя и забить до смерти.
«Надо было умереть».
Данная мысль не обжигает болью, а только даёт себя отпустить. Тэхён мнется, натягивая рукава свитера на руки-веточки, и просит прощения, заикаясь, проходит мимо Чонгука.
Запираясь в ванной, он опускается на сколотый кафель и сжимается. Старается сжаться до самого мелкого размера, исчезнуть.
Он думает о матери. А затем почему-то и о Чонгуке. Сердце болит мыслями о нём. Его ненависть и презрение душат, но Тэхён совсем не сердится.
Лишь просит в пустоту:
— По-ожалу-уйста, пу-ускай он не-емно-ого пере-еста-анет ме-еня не-енави-идеть. Со-овсем чуть-чуть… Мн-не не-емного бо-ольно…
Для тебя я могу притвориться,
Что мне весело, хотя мне грустно.
Для тебя я могу притвориться,
Что мне не больно, хотя это и не так
