Никак

      Чонгуку нравится смотреть на Чимина. Он весь такой тоненький, изящный и безумно красивый, похожий на маленькую фарфоровую куколку. Чонгуку даже кажется, что у него и ножки, как у дюймовочки, миниатюрные слишком, не поддающиеся описанию. Чонгуку нравится на него смотреть и совсем не нравится видеть вблизи него Тэхёна.       У него к Тэхёну какая-то неприязнь сильная, которую описать нельзя словами — задохнёшься. Словно ввели под кожу литий — слишком больно. У Чонгука от этой ненависти всё нутро горит адским пламенем, потому что он не знает, что с этим делать и куда это деть в себе.       Он появился в его жизни совсем неожиданно. Мама просто привела Тэхёна в их дом, не объясняя причины. Чонгук помнит тот день: тогда было слишком пасмурно и он спал весь день, а проснувшись, спросонья уловил лишь громкие разговоры родителей и брезгливо-материнское: «Это».       «Это» — смотрело на Чонгука своими большими и несчастными глазами. «Это» — сжимало рукава своего свитера и, кажется, дрожал всем телом. Мать тогда с такой ненавистью назвала его теперь членом их семьи, что Чонгук поразился тому, как мерзко звучал её голос в эту минуту. Сам он лишь смотрел на это непонятное существо, чувствуя лишь холодную отчужденность, которой пах этот ребёнок. Тэхён пах обречённостью и страшным отчаянием, совсем злым, вызывающим лишь ужас и трепет. Ему оно не было понятным, и это приводило его в ярость.       Чонгук не упускал возможности задеть Тэхёна, зная о его проблемах с речью, постоянно пытался как-то физически коснуться его, вернее, сделать неприятно на физическом подспорье, толкая постоянно, но Тэхён… Тэхён лишь молча кивал и улыбался. Улыбался грустно и сломано, как улыбаются лишь потерявшиеся люди, совсем обезличенные и пустые. Тэхён — это оскомина горечи во рту и битое стекло на полу. Непривычно холодный и тошнотворно одинокий одновременно.       И вот, заметив его рядом с Чимином, с прекрасным и милым Чимином, за которым он бегает почти всю жизнь, сцепляясь в кровавых драках с Юнги за его девственность, он осознал, что его топит ревность, обжигающая и ядерная, полная страстного и жгучего отвращения.       — Он слишком хорош для тебя, — слова, брошенные в этой самой страсти, горько-ядовитые, уничтожающие. Тэхён тогда немного вздрогнул. Чонгук видел, как он весь осунулся, сжался и словно стал совсем крохотным. Он мельком увидел его глаза: по ним росчерком провели, проскользнула осязаемая вспышка боли, и улыбка… улыбка, полная обречённости и принятия этого факта. Чонгук унизил странное существо, ткнул под рёбра ножом, надавил на больное. Сожалений не было, только лишь отвращение. И как ни странно, уже не к самому Тэхёну. Отвращение к себе за эту желчь и ярость, за непонимание этих чувств, которые кипят в нём, словно в котле. Чонгук не понимает себя. И ему из-за этого страшно.       С Тэхёном он встречается в школе, поскольку на территории дома это практически невозможно. Мельком на него заглядывается и подмечает, что тот не поднимает взгляда от своих ног: тупо смотрит в пол и словно весь ссохся — таким тщедушным он Чонгуку никогда не казался. К Чимину не подходит, он вообще словно тенью стал: ходит и смотрит вниз, не поднимая взгляда. Чонгуку становится немного не по себе от этого сжавшегося существа, от обречённости и никчёмности в этой маленькой фигурке. Он словно котёнка беззащитного пинал ногами, втаптывая его в грязь под жалкое мяуканье. На душе слишком тошно и неприятно. Этот котёнок, наверное, и ран не зализывал. Просто плакал в тишине, моля о помощи, и Чонгуку страшно от мысли, что в этом есть его доля ответственности.       Чимин непонимающе хмурится. На следующий урок подбегает к нему и истерит, истерит долго и яростно, размахивая руками. Он не плачет, но на грани. И из-за этого Чонгуку хочется себя убить вдвойне.       — Что ты сделал? — на выдохе шипит Чимин и заламывает руки. В глазах просто грани стёрлись. В них буквально всё: боль, ярость, гнев и жалость. Чонгука разрывает от этого, и он смотрит в глаза Чимина, принимая на себя весь спектр этих эмоций, давясь ими. Он своей ненавистью давился слишком много. И к чужой тоже привыкнет.       — Просто указал ему на его место, — слетает с губ Чонгука. Он ведь действительно это сделал. Пнул лежачего на асфальт и размножил ему сердце на части. Клетку с птицами затопил своим гневом и яростью, и в душе Тэхёна уже давно никто из-за этого не поёт.       Чимин поднимает руку, замахивается и даёт пощёчину, а затем просто убегает прочь. Наверное, он будет плакать. Чонгук ненавидит это сейчас больше жизни, поэтому после уроков позволяет Юнги избить себя, не сопротивляясь вовсе.       Домой возвращается весь в крови. Мать сдавленно вскрикивает. От испуга подскакивает к нему, всхлипывает немного. Начинает обрабатывать раны и вроде и с нежностью, но Чонгук помнит её ярость по отношению к Тэхёну, по отношению к чужому ей ребёнку и пугается её. У матерей большое сердце, так почему у его мамы не такое?       — Мам, почему ты не любишь Тэхёна? — вопрос в лоб, без преувеличений. Мама вздрагивает на месте, и её лицо искажается ненавистью. Ненавистью злой и порочной, чёрной ненавистью. Чонгук вздрагивает и отстраняется. Ему страшно. Неужели и это в нём сидит?       — С чего ты взял? — отвечает вопросом на вопрос, слабо улыбаясь. Улыбка у неё стеклянная: вся битая, покрытая трещинами. В ней столько холода, что Чонгуку страшно. Поэтому коснуться себя не даёт, отшатываясь от её рук. Она вопросительно смотрит, даже испуганно, а затем вяло усмехается и говорит:       — Я всегда ненавидела свою сестру. Всегда, — её глаза горят неоновым пламенем, обжигают яростно, — она всегда была лучше меня во всём. Училась хорошо, была красивее меня и успешнее. А потом вышла замуж. Ха! Впервые в жизни замуж и так неудачно! Но она всегда была гордой, не признавалась, что ей больно, — мама как будто обижается из-за этого на покойницу, злится слишком сильно — побелевшие губы её выдают, — и в итоге, этот ублюдок забил её до смерти на глазах у их сыночка-выродка, — последние слова словно пощечина. Чонгуку становится больно, и он весь вздрагивает от этого осознания, жмурится.       — Он на какое-то время вообще замолчал, — продолжает она, не замечая, как её ребёнок задрожал сильно и весь побелел, — я его не забирала какое-то время. Он наблюдался в реабилитационном центре. В итоге я его забрала, так как меня заставили, а его папаша сел в тюрьму.       У Чонгука перед глазами Тэхён. Одинокий и разбитый, совсем худой и тонкий. Он смотрел глазами в душу, просился кому-то в сердце, а Чонгук ненавидел, потому что не знал. Думал, что подкидышу больно не будет, если его назвать инвалидом. Думал, что подкидыш улыбнётся, если пнуть его и разбить ему сердце, а Тэхён и правда улыбается. Только не здорово уже совсем — зашуганно и разбито. А Чонгук наплевал на это.       Чонгук смотрит на мать, не узнавая. В ней столько ярости и ненависти. Он осознает прекрасно, что это за чувства, ведь он такой же. Такой же обиженный и злой, тот, кто возненавидел Тэхёна только за сам факт его существования. Чонгук сделал выводы, потому что по-другому не мог, и теперь чувствует лишь отвращение. Во рту становится кисло, но не от крови, а от оставшихся во рту слов. Он хотел сказать матери: «Это из-за тебя!» — но не знал, что именно из-за неё, поэтому промолчал. Отстранившись от её объятий и направившись в свою комнату, Чонгук замечает прислонившегося к стене Тэхёна, прижимающего руки к себе. У него при виде Чонгука — испуг, но испуг за него самого, за его раны на лице. Чонгук только слабо улыбается в ответ, проходя мимо. Сейчас ему слишком тошно, чтобы оправдываться.       А Тэхён, стоящий потерянно и прижимающий к себе руки, лишь беззвучно шепчет остановиться.

Шрамы делают нас теми, кто мы есть, Сердца, дома — всё разбито.