северная долина

— Интересный фильм? — опирается Юнги на дверной косяк и разглядывает в темноте освещенные светом от телевизора черты лица своего друга. Тот, кажется, даже не замечает его, по-детски серьезно нахмурив брови, пытается вникнуть в сюжет какого-то сериала. На коленях у него тарелка с блинчиками, кажется, со сгущенкой, он медленно жует, пытаясь не отвлекаться даже этим. Так неприятно сейчас, что-то скребет внутри, когда он наблюдает за этой чистой душой, когда собирается просить у него что-то. Но по-другому он не может, почему-то чувствует, что сделает правильно. — Что за сериал? — треплет чужую русую макушку, усаживается на диван рядом, улыбается. Хочет все испортить прямо сейчас, но пока держится, аккуратно одергивает руку, неловко потирает шею, смотрит из-под лба. — Северная долина. Помнишь, я тебе рассказывал о нем? — как-то слишком серьезно, на взгляд не отвечает, хоть и чувствует. Опускает глаза, глотает, видно, как бегают его зрачки, он ждет. — Мг... — Юну стыдно, что он совершенно не помнит ничего подобного. — О, а это как раз главный герой, смотри! — слишком резко оживляется, указывает куда-то пальцем на экран. — Он должен будет разгадать тайну Северной долины! Он такой отважный, хоть и кажется глупым со стороны. — Юнги подвигается ближе, опирается локтем о спинку дивана, разглядывает его, чего слишком увлеченный рассказом младший совершенно не замечает. - Его приемники даже так думают, вот, видишь, они снова делают это. Ах, почему они не видят какой он... Ты ведь... — запнулся резко, будто подавился, его застывшие в каком-то жесте руки так и остались немыми эмоциями в воздухе. Оглядывается на Юнги, его блестящие бусинки отражают практически матовые старшего, последний недвижим, но очень близок. Неприлично близок и взгляд его никогда не был таким. — Продолжай, я слушаю, — голос тепло разливается внутри, хён сегодня так добр к нему. Он ненадолго прикрывает глаза, будто кот, хочет показать свое расположение и доверие. Смотрит снизу-вверх, обратно, оценивает ситуацию, останавливается на наверняка сладких после сгущенки губах, закусывает свои, резко возвращается обратно в глаза. В них отражается какой-то будто страх, растерянность, Хосок сам не знает, что чувствовать. Слишком резко это все, но, на удивление, ни капли отвращения, Юнги будто открыл что-то новое в их взаимоотношениях, что-то, до чего он бы сам никогда в жизни не дошел. — Да ну тебя... — как-то слишком тихо, неуверенно, он мельком бросает взгляд вверх, но быстро отворачивается, продолжает смотреть фильм. Слышит, как Мин подвигается еще ближе, не хочет знать, что он делает дальше, замечает только его руки прямо у себя перед подбородком. Брови слегка поднимаются он смотрит сначала вниз, потом на Юнги. Тот кивает, улыбается, в одной его руке свернутый блинчик, другая ловит под низом капли сгущенки. Чон открывает рот, старший заботливо пытается как можно аккуратнее накормить его, сгущенное молоко все равно течет от губ немного вниз по подбородку. Но как же обоим все равно, Хосок молча жует и смотрит наконец-то в глаза. — Вкусно? — хён готовил это для него, его любимое блюдо, он хотел услышать благодарность. Тот быстро кивает, поджимает счастливые глазки, несмотря на набитые щеки, ямочки так цепляют взгляд, Юнги склоняет голову набок, это лучше всех похвал, просто позволить себе видеть это. На фоне развивается чужой сюжет, зелено-синие оттенки света частично дают увидеть им друг друга. Это успокаивает, Хосок снова кусает, не боится, не воспринимает старшего. Слизывает с губ молоко, ничего не замечает, только хочет вытереть рукой, но его перехватывает чужая: холодные пальцы, он чувствует их на своем лице, смешанные чувства, его передернуло, наверное, из-за температуры. Забирает у Юнги с рук последний кусочек, не брезгует, обхватывает губами испачканные в сгущенке пальцы. Сам не понимает, что делает, медленно жует, пытаясь одновременно думать. Но голова противно ноюще болит, все кажется, будто в тумане, мысли путаются. Хочется узнать у глаз напротив, что делать дальше, на себя он уже не надеется. Они улыбаются, так ласково, но что-то на дне есть, что-то, чего читать не стоит, не хочется, страшно. Младший думает мало, опускает глаза на пальцы, их легкие манящие движения одобряют его странные мысли, Юнги переворачивает руку, убирает остальные пальцы. Остаются только два, Хосок последний раз силится разглядеть в темноте и бликах разноцветного света явный ответ, но все становится не важным, когда он касается губами кончиков этих пальцев. Кажется, будто их желания не только равносильны, а Юнги еще и сейчас аккуратно наполняет его сосуд даже больше, чем это было до этого. Хозяин сосуда прикрывает глаза, вбирает чужие пальцы, теплая сгущенка мешается со слюной, обволакивает изнутри глотку, словно это странное желание, которое также обволакивает его изнутри. Он не понимает, что делает, сжимает пальцами обивку дивана, подается вперед, кажется, что-то неслышно хнычет, звук телевизора все перебивает. Видя нахмуренные бровки, Мин аккуратно поглаживает его бедро, испачканная рука оставляет липкие следы на тонких шортах. Хочет успокоить, расслабить, хотя ему бы самому не мешало успокоиться, он все еще в шоке насколько легко тот согласился. — Прости... — причмокивает, Чон отстраняется, даже в темноте видно его густой румянец, он прячет взгляд, вытирает рукавом рот. — Малыш... — почти шепчет старший, подвигается ближе, ведет по чужим губам, изучает каждый миллиметр, завороженно любуется, — Ты не представляешь какой ты замечательный... — его глаза горят, похожи сейчас на пустые блестящие стекляшки, кажется, будто для него больше никого не существует. Хосок осмеливается открыть глаза, адреналин сдавливает тугим обручем и так болящую голову, поэтому почти ничего он и так не видит, все темнеет, он в бессознательной неге льнет навстречу. Но так быстро вдруг перестает чувствовать его. — Хён?.. — не понимает, что происходит, слышит хлюп, еле видит губы старшего, обхватывающие собственные пальцы, но сообразить он ничего не успевает, ведь совсем скоро эти губы оказываются слишком близко. Он ощущает его дыхание слишком близко. — Такой молодец... — хрипло пробивается сквозь монотонный писк в ушах. Видно, как он вздрагивает, такой чувствительный, такой желанный, такой идеальный. — Такой идеальный... — когда целует сладкие губы, когда наконец ощущает это. Что-то внутри обоих сжимается, трепещет... Вдруг становится таким легким, будто бабочка, только что выпорхнувшая из своего убежища, где так долго росла, где крепла, где становилась такой красивой, такой завораживающей. Они оба дрожат, крылья одной бабочки... Мину так хочется коснуться его, но он лишь сжимает в кулаках липкие руки. Будь проклята эта сгущенка, он ощущает ее вкус на чужих губах, слизывает, хочет избавиться от этого. Будто читая мысли, Хосок аккуратно берет его лицо в свои руки, теперь они еще больше чувствуют дрожь друг друга. Теперь и Юнги понемногу теряет рассудок, это даже близко не то, чего он ожидал, хочется растаять в этих теплых, таких родных ладонях. Чон целуется хорошо, даже слишком, как для того, за кого он его принимал, это вызывает неподдельный интерес. Вскоре их языки переплетаются полностью, младший поглаживает такую нежную кожу, раздражение Юнги растет все больше, целует теперь рьяно, не может насытиться. У него губы терпкие, но так хорошо подходящие, мягкие до невозможности, горячие. Если бы не это молоко, можно было бы почувствовать привычный старшему металический привкус, Хосок чувствует ранки языком; так часто видел их искусанными в кровь. — Пожалуйста... — еле пробивается тонкий голос. Он сам не уверен в том, что делает, не соображает ничего, хочет лишь почувствовать его. — Хён... — на секунду открыв глаза от неожиданности, Юнги видит эти розовые щеки, дрожащие веки, слегка отстраняется, они приоткрываются тоже. Отражают в себе разноцветные блики, блестят пьяно, невозможно оторвать глаз. Не отвечая, Хосок перекладывает руки на чужие плечи, ведет к спине, так аккуратно, слишком нежно. Поднимая решительный взгляд, Мин забывает обо всем, прижимает его за талию к себе. Снова спускается к губам, изучая заново, закрывая глаза, с безумным желанием сделать все идеально. Холодная, липкая хватка, Хосок не чувствует этого, он чувствует лишь его, представляет, как чувствуется в этих руках. Поглаживает чужую спину, ерзает на коже мягкого дивана, хён еще никогда не был таким для него. Но это чувство почему-то так будоражит что-то внутри, внутри все сжалось, стало таким чувствительным. Поднимаясь вверх по ребрам, старший чувствует, что вызывает в ответ, улыбается в поцелуй, задевает липкими пальцами легкую ткань, она впитывает все в себя, так, что, все его прикосновения будто остаются на теле. Кажется, будто он даже слышит его, но может это просто кажется, посторонние звуки слишком громки, ему так хочется услышать его громче. Прижимая его ближе к себе, он чувствует это сбитое шумное дыхание теперь и телом, хочет дать отдышаться, напоследок кратко облизнув нижнюю губу. — Кажется, твой герой снова одержал победу, — хрипло смеется, трется носом об его, кивает на телевизор. Но в ответ видит хоть и легкую, но растерянность. — Эй, малыш, — пытается заглянуть в смущенное лицо. — Все в порядке, ты такой молодец, ты всё делаешь правильно, — обнимает как можно крепче, укладывает его голову себе на плечо, осторожно поглаживает, насколько позволяют грязные руки. Тот молчит, только ему известно, что он чувствует, это так страшно. — Ч-ш-ш... Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, слышишь? — повторяет шепотом, прижимая так сильно, как только может, Чон кивает, он не ждет от него ничего сейчас, тем более, не требует, он не против, он соглашается, этого больше, чем достаточно. Хосок жмется, так тепло и уютно, так правильно? Сейчас кажется, будто это единственный правильный вариант, что все в идеале так и должно быть. Хочется вечно так сидеть, просто обнимать его и быть рядом, чувствовать и слышать. Голос не прекращает шептать такие нежные, такие идеальные слова любви, он так восхищается им, так, как не умеет больше никто. Теперь кажется, будто все так и должно было произойти, он слишком благодарен Юнги. — Я... — не отстраняется, тянется к уху; чувствуется как он дрожит у него в руках. — Я, кажется, тоже... —утыкается от смущения куда-то под ключицу Мина. Лицо старшего в этот момент будто сейчас треснет от улыбки, он зарывается лицом в чужую копну волос, вдыхает такой особенный, такой желанный запах. Целует, спускается потихоньку всё ниже, так осторожно успокаивая прикосновениями, Чону кажется эта футболка настолько лишней, что буквально душит его. Запрокидывает голову, дает доступ к шее, закусывает губы, сдерживая тянущее наслаждение. Не больно, Юнги нежно разрисовывает его тело розовыми цветами, слизывает солоноватый пот, улыбается, чувствуя порой сладкие потеки сгущенного молока. Тело под пальцами все больше тяжелеет, Мин не подает виду, понемногу напирает, опуская младшего аккуратно все ниже и ниже. Отвлекает губами, не дает даже вздохнуть, все его дыхание - лишь обрывистые всхлипы. Так хочется услышать это в тишине, но они еще успеют, еще все впереди. От таких мыслей что-то теплое греет внутри, Юнги осторожно лижет выступившие разноцветные венки на чужой шее, смиряется с тем, что не сможет насытиться до края. Чувствуя в какой-то момент тыльной стороной ладони подлокотник дивана, он нащупывает идеальное положение и наконец нависает над дрожащим телом. Приходит в себя Хосок не до конца, с виду кажется, будто он сейчас сгорит: такой красный, взмокшие волосы, словно в бреду еле шевелит пересохшими губами. Оставляя на кофейном диване белые вязкие следы, старший переминается с руки на руку, любуется, пользуется моментом, состоянием. Вдруг в голове что-то переключается, очень хорошо, что Чон не видит толк этой ухмылки. Чувствует, как Юнги садится на его колени, вздрагивает от прикосновений внизу живота, его целуют где-то прямо над резинкой шорт. Продолжая целовать, его футболка оказывается почти снята с него, ее задрали до передела, оголяя грудь. Становится холодно, на контрасте с горячими губами это сводит с ума. Но длится это недолго. — Прости, — улыбается Мин, когда прямо с банки льет на торс тонсена. Ему не жаль, наблюдая за заветной реакцией, все чувства становятся такими неважными. Впервые слышит его, жалобный скулеж вызывает что угодно, кроме жалости. Убирает с края банки остатки пальцем, отвлекается - приходит в себя лишь когда на собственную ногу капает холодная жидкость. Плохо видно, но режущая боль приходит раньше доводов. Не долго думая, старший находит что-то особенное в том, чтобы дать попробовать тонсену себя на вкус. Чон практически давится, тщательно вылизывает чужие пальцы, не скоро замечает металлический привкус. Распахивает глаза, это отрезвляет. Открывает рот, но… — Ч-ш-ш... — Юнги давит на корень языка, толкаясь глубже. Подвигается ближе к паху младшего, восседает на острых тазобедренных косточках, заглядывает в глаза, когда медленно двигается одновременно бедрами и пальцами. Синий свет раскрашивает чужое тело так живописно, но это не сравнится с тем, что он мог бы видеть на дне зрачков. Но этого ему не позволяют, веки Хосока так сильно сжаты старательностью процесса. — Хоби... — отмахивает свою челку, нагибается как можно ниже. Так невесомо оглаживает обнаженные мышцы втянутых до предела щек. — Посмотри на меня, — хриплый шепот пропускают будто током под кожей. Чон открывает глаза, но для него ничего не меняется. Он был тоже слишком сильно хотел увидеть лицо хёна, но вместо этого его взор лишь неприятно светит какой-то разноцветный туман, Юнги он будто слышит в пространственной пустоте, лишь его голос и руки держат его в этой реальности. — Умница... — слегка похлопывает по щеке разочарованный Мин, видя этот рас фокус на дне и так прикрытых глаз. Одна из его игр не получит сегодня права на жизнь, а значит нужно придумывать новую. На шее снова чувствуются чужие губы, по уже имеющимся следам проходятся второй раз, он интенсивнее вбирает собственными, пытается отыскать источник странного привкуса. Это сильно отвлекает, наверное, это плохо, но на раздумья ему времени не дают чужие бедра. Черт, он снова начал двигаться. Как же хотелось бы увидеть это со стороны или хотя бы просто увидеть... Ловя себя на подобных мыслях, Хосок уже не удивляется, грань давно пересечена, эта ночь разделила его отношение к хёну на "до" и "после". Поэтому он лишь пытается ухватиться за скользкий кожаный диван и подгибает пальцы ног, когда еще старательнее пытается взять, взять глубже, вылизывает каждую венку. — Может?.. — наклоняется старший практически к уху, поддевая липкий кусок тряпки, который был когда-то футболкой, свободной рукой. Хосок быстро кивает, насколько ему это позволяет положение; вскоре слышится хлюп и теперь уже обе руки хёна помогают младшему избавиться от одежды. Его рот так и остается открытым, а язык призывающе высунутым, он интенсивно дышит, одновременно вопрошая о возвращении положения обратно. Даже сквозь посторонние звуки слышит, как тяжело упала его испачканная футболка на пол, но думает, что ему слышится, ведь через пару секунд слышит еще один звук, практически такой же. Юнги зарывается пальцами во влажные волосы, открывая взору такое манящее лицо своего возлюбленного. Внизу живота затягивается тугой узел, по коже проходит неприятная волна будто холода. Недолго думает, избавляется от нее, прильнув к сладким губам, сразу сплетаясь языком в поисках того самого заветного вкуса. Чувствуется как чужая слюна стекает вниз, Хосок давится, пытается вырваться, паника душит. Кровь приливает к голове так быстро, он хватается за чужие плечи, его прижимают всем телом. Юнги никогда не пожалеет об этом, так рьяно пытается насытиться этим моментом, пытается отвлечься самому от того, что он сейчас совершил. Первым Чону приходит осознание того, что он сжимает кожу, а не ткань. "— Что?" Кажется, теперь он хочет задохнуться только от этой мысли, когда это липкое ощущение делит с торсом хена, когда ближе некуда, когда точка невозврата поставлена. Теперь они будто слились воедино, царапая чужую спину, Хосок тихо скулит от этого неземного чувства, эти ощущения правда сводят с ума. Кажется, будто это сон, если он проснется, не будет жалко и умереть без этих губ, без этого тела, без своего хена. — Ты просто чудо... — низко стонет старший на выдохе в поцелуй, когда отстраняется, когда снова пытается заглянуть в лицо. Но кроме опухших губ не видит ничего, злится, снова спускается вниз. Наказывает укусами, шея младшего и так горит, на ней не осталось, кажется, ни одного живого места. Наконец-то слышит его, это и было частью его плана, если бы он не услышал его сейчас, он бы не остановился. Юнги чувствует, как влияет на него, прижимает обратно, когда тот выгибается, хочет прочувствовать его полностью. Слышит это сбитое дыхание, его уже практически монотонный голос, вопрошающий о чем-то невнятном, ощущает, как он сгорает под ним, это похоже на рай. Чувствует чужие ногти на своей спине, оглаживает чужие плечи, хочет знать его полностью, хочет, чтобы он рассказал. Пока его стонов вполне достаточно, чтобы заставить таять своего хёна, он знает, что делает. Голову жутко давит, еще немного мыслей и это состояние превратится в панику, но так изнывать в его объятьях нравится ему куда больше, хочется, чтоб он продолжал, о чем он и оповещает. Это состояние на грани мог сделать только он, только он мог сделать все настолько идеально, только он может быть таким. Так невыносимо нежно он ведет к груди, слизывает всё молоко, траектория его движения ясна, он ведь спускается все ниже. Нарочно обходит бусинки сосков, дразнит, пальцами аккуратно успокаивает, еле весомо касаясь боков, ребер, это будто гипнотизирует, младший блаженно прикрывает глаза и мычаще стонет, пытаясь почувствовать его больше. Но все попытки пресекаются, он слишком крепко держит, отвлекая такими, казалось бы, нежными прикосновениями. — Пожалуйста... — хнычет Чон. — Хён... — ничего нового Юнги не услышал, он хочет чего-то большего, возвращается к соскам, дразня, ведя прямо по кругу, лишь слегка задевая ареолу. Хочет рискнуть, попробовать, уже чувствует, что не зря. — Хочу... — Мин улыбается, он чувствует это даже не видя. — Хочу тебя больше... — еле хрипит на выдохе. Старший смеется, но все равно засчитывает эту, хоть и жалкую, но попытку. Знает, что это и так уже огромное достижение, но хочет проверить до какого состояния может довести его, берет на пробу его тело и душу. Берет его руки в свои, прижимает сильно, горячий язык чувствуется на правом соске. Младший скулит, кажется, на его глазах заблестели слезы, он сильнее сжимает руки хёна, дышит так интенсивно. — Молодец, — хвалит, когда тело под ним перестает так яро пытаться противостоять. Увереннее двигается языком, играя, слизывая собственную слюну и сладкую сгущенку. Нервно поглаживает большими пальцами ладони Чона, стараясь набирать темп. Язык уже почти не чувствует, кажется, все ощущения он до капли отдал Хосоку, он то его чувствует до дрожи в коленках. Меняет положение, Юнги практически ложится на чужое тело для удобства, только сейчас младший дискомфортно чувствует, как трется его стояк через ткань о живот старшего. Тот тоже это чувствует, это помогает построить дальнейший план действий. Он продолжает ровно до тех пор, пока дрожь под ним не начинает быть похожа на судороги, голос становится все громче, температура тела все выше. Улавливает момент максимального напряжения и, напоследок поцеловав, отстраняется, сыто облизываясь. Конечно же слышит разочарованный всхлип, чувствует, как тот хочет поджать ноги под себя, но строго пресекает. В надежде опускает взгляд на лицо, но на что надеялся... — Ч-ш-ш... — между поцелуями. Он снова двигается вниз, но ощущения другие. Трепет под липкими губами, его движения стали скованными, периодическими, мышцы напряжены до предела, он мелко подрагивает. Стал еще восприимчивее, еще чувствительнее, еще ведомее. Каждое прикосновение остается будто ожогом, но он хочет, чтобы хён продолжал, чтобы он открыл это полностью. Хочется так и растаять под ним, чтобы он сделал это своими руками. Юнги времени не теряет, дорожка чистой кожи без молока спускается все ниже, он снова оглаживает впалые бока, острые ребра. Ныряет языком в аккуратные линии пресса, снова возвращается обратно, целует пупок, так долго мучительно медлит на этом месте. Хосок не выдерживает, пытается обратить на себя внимание, хнычет так жалобно. Но все равно пугается, когда Мин реагирует. Становится страшно, когда в миг его не стало совсем. Только шум диалога сериала и разноцветный дым перед глазами. Жутко, он принимает решение приподняться и попытаться что может выяснить... Горячее дыхание прямо у щеки, чужие локти на ключицах и дрожащие пальцы, все глубже вплетающиеся в волосы. И снова Чон проваливается куда-то в бездну подсознания, мышцы расслабляются, все тяжелеет, руки обессиленно опускаются ниц. Где-то в уголке губ чувствует чужой язык, он грубо проходится по лицу, не отвыкший от предыдущего рода деятельности. Сладкий, он облизывает губы, целует развязно, так медленно, глубоко, дает насладиться. Его тело идеально гармонично, движения безупречны, сексуальность на каком-то другом уровне. Такая особенная, такая привлекательная, Хосок всю жизнь даже не представлял, что мечтал о таком. Отвечая на поцелуй, младший находит в себе силы вновь контролировать руки, благодарит Мина своими прикосновениями. От напряженных рук бархатная кожа ведет к плечам, поджарое тело теперь под собственными пальцами ощущается совершенно по-другому. Хочет быть благодарным, хочет вознаградить, Хосок сам открывает для себя что-то совершенно неизведанное, целуя эти губы, становится непоправимо иным. Другой человек, он сливается со своим возлюбленным, прежним он не станет никогда. Бесстрашно связывает себя с Юнги, отважный, такой искренний. Все равно жадно смакует уже свои губы, такие родные, насытится он не скоро. Увлечен процессом, не замечает отсутствие второй руки хёна, но на это и был расчёт. Улыбается в поцелуй, старший проникает под резинку шорт, чувствует испуг, хватает лишь пары движений. Отстраняется, чувствительная плоть теперь напрямую контактирует с грубой тканью; на щеках видны слезы, Юнги последний раз аккуратно до предела опускает кольцо пальцев по стволу и убирает руки. Садится обратно, на прямых руках нависает над тонсеном. Снова берет ладони, переплетает пальцы, прижимает на уровне головы по бокам, опираясь, двигается не спеша. За этим сразу же следует громкий болезненный стон, он будет нежнее. Приподнимается на коленях, потирается умеренно, чувствует собственное возбуждение, эти штаны слишком тесны, хипсы невыносимо давят, он делает глубокий вдох, закатывает глаза, продолжает. Оба на исходе, Хосок почти задыхается, сжимает теплые руки своего хёна, снова хочет чувствовать его. Так холодно, но возбуждение срывает крышу. Юнги не теряет надежд, пристально всматривается в плотно сжавшиеся мокрые веки, сверлит взглядом, старается быть нежным, сжимает в ответ родные ладони. Замедляется незаметно, сомневается в том, что делает, его движения осторожны. — Больно? — специально расслабляется, чтобы как можно тяжелее осесть на чужом теле. Хочет услышать его, нагибается ниже к лицу: — Посмотри на меня, — вопрошает безэмоционально. Не знает, что им движет сейчас, надеется на понимание, наверное, хочет, чтобы Хосок его принял. Хочет играть, но игра плохая, где-то внутри сигнализация мигает о превышении скорости. Чон открывает глаза не сразу, пытается восстановить дыхание, чтобы перестала кружиться голова, чтобы он мог выполнить просьбу. Сухое горло болит от порезов обжигающего воздуха, почти кровоточащие губы отдают чем-то сладким, когда их пытаются облизать. Младший старается, хочет правда прийти в себя. Юнги не хочет его отпускать, он влюблен, но строг, трезв и требователен. Намерен сделать эту ночь идеальной, незабываемой, он несет за это ответственность. Терпеливо ждет, глубоко дышит, пытаясь самому сохранять рассудок. Нежно оглаживает его скулы, шею, успокаивает, настраивает, хочет расположить. Где-то внутри хочет просто завалиться рядом, обнимать его пока они не умрут вместе, прямо тут, в руках друг друга, шепча в бреду озвучку своих эйфорийных мыслей. Но это все чувства, это все эмоции, он не привык идти у них на поводу даже сейчас, когда уровень дофамина так и хочет вырубить его последние умения критического мышления. Хосок старается не двигаться вовсе, дрожит, шарясь мутным взглядом напротив себя. Его руки так и остались согнуты, он сжимает в кулаки последние силы, упорно старается сконцентрироваться. Глотает вязкую сладкую слюну, рассматривает мокрые волосы хёна, белый свет экрана иногда позволяет ему увидеть хоть что-то, блики на чужом лице рисуют идеальные черты, переливаются и будто понемногу даже вырисовываются. Хосок не знает художника: может это мозг играет с ним, дразня старыми воспоминаниями или это правда такой тянущий обруч наконец не так сильно сдавливает его голову. В любом случае, его горячую ладонь он чувствует точно, ластится под касания, благодарит за ожидание, за понимание. Юнги терпелив, он наблюдает, наслаждается, перебирает непослушные пряди, открывая безупречное лицо его любовника. Блестящая кожа, черные бусинки будто напуганного взора, на губах только его следы. Любуется своим творением, уже строит в голове планы, все еще будто мечтает о нем, будто не достоин. Все в миг становится тупым шумом, когда Чон приподнимается на локти, когда смахивает челку с лица. Когда его взгляд сначала устремляется в чужие глаза, затем жадно шарится по телу, обратно, по волосам, руки, лицо, бедра, глаза, грудь, губы, обратно... Хосок останавливается на черных зрачках, тонет без капли сожаления. Старший даже на некоторое время будто теряет свою железную хватку, наверняка в другое время и в другом месте на его нежных щеках проступили бледные холодные персиковые цветы. Поджимает губы, он прикрывает глаза, слегка склоняет голову набок. — Спасибо... — тянет хрипло, задумчиво, не знает уже что говорить, но говорить что-то точно нужно. Молчать страшно, он не хочет, руки сами тянутся к шее тонсена. Блики словно новогодней гирлянды переливаются, дрожат, отражаются. Он все еще не верит собственным глазам, хочет прикоснуться, почувствовать, убедиться. Разглядывает свои следы, касается липкой горячей кожи, заново изучает, но хочет, чтобы Чон видел это. Тот вообще не может понять не снится ли ему это, тело хёна выглядит так... Расфокусированный взгляд напротив, нахмуренные брови, опухшие красные губы, эту картину хочется запечатлить на всю жизнь. Хочется повесить на стену, хочется смотреть на это вечно. Не верится в происходящее обоим, их сознания перекликаются, отражаясь друг в друге немыми сигналами, понятными только им. Знают, что оба чувствуют, знают, как предвидеть, доверяют. Именно в этот момент осознание идиллии все меняет, Юнги понимает, что этап пройден, становится слишком идеально, он принимает решение действовать. Последний раз будто предупреждает о своих действиях вкрадчивым взглядом из-под челки, когда опускает руки ниже по липкому телу. Уверенный, он практически незаметно отодвигается дальше по чужим ногам, склоняется над чужим пахом. Ему льстит взгляд сверху, он знает, что за ним наблюдают, специально дразнит, медленно ведя по бокам, размазывая вязкую жидкость, не доходя до бедер. Чувствует под пальцами сокращения мышц, слышит рваные вздохи, улыбается, не хочет поднимать взгляд, рассматривает такое долгожданное тело, наслаждается. Несмотря на все прошлые действия, Хосок все равно вздрагивает, когда поддевают резинку шорт и нижнего белья. Зачем-то сжимает запястья старшего, не хочет, чтобы он останавливался, наоборот, поощряет. Из-под нахмуренных бровей блеснул осторожный взгляд, но тут же расслабился, только отразившись в одобрительном напротив. Улыбнулся, увидев румянец на чужих щеках, почувствовал, как еле весомо, очень легко пальцы младшего отпустили его, когда он потянул одежду вниз. Голодно сглотнул, когда налитый кровью член Чона еле слышным шлепком упал ему на низ живота. Владелец кратко шумно высоко выдохнул, закусил губы и опустил глаза. Этот шлепок стал звуком разрушения нового барьера на пути к их сближению. Шумно дыша, Чон пытается совладать с собственным разумом, когда давление так сильно мучает. Кажется, будто глаза наливаются кровью, а в ушах лишь горячий противный писк. Юнги наблюдателен, но непреклонен, кажется, все его действия просчитаны до мелочей. Он давно слился с ним и чувствует все то, что чувствует младший, знает, что ему нужно и когда, он сделает все идеально. Нагибается, ведет кончиком языка аккуратно от корня вверх по стволу, ни одного лишнего движения. Чувствует, как под ним горячая кожа напирает, вены пульсируют неровно, он еще больше обжигает его своим дыханием. Накрывает ладонями острые тазобедренные косточки, прижимает не сильно, продолжает обводить каждую венку небрежными движениями. Слышит тихий скулеж, чувствуется, как младший сжимается, так ведет от предвкушения того, на что способен этот хрупкий точенный сосуд чувствительной души его ангела. Все равно боится идеализировать, спешить, не думать, чувствовать, открываться. Не исключает мысли, что ему врут, странный, но уверенный, сотканный из противоречий, такой привлекательный. Такого больше нет, Хосок знает точно, хочется верить ему, кем бы он не был. Пусть он сделает с ним что угодно потом, но сейчас... Чон эгоистичен сейчас, Юнги это знает, он хочет этого, он будет служить, чтобы заслужить это доверие. Поцелуй чуть ниже уздечки, младший готов выть, он вновь хватается за чужие запястья. Хочет больше почувствовать его, просто, чтобы он был рядом. Понимает, почему Мин осторожен, от себя сам не ожидает, этот день слишком особенен, он готов переживать это вновь и вновь. Старается наслаждаться каждой секундой касаний их тел и душ, чувствует тепло, чувствует присутствие, он чувствует своего Юнги. Поглаживает большими пальцами напряженные мышцы низа живота, старший обхватывает влажную горячую головку, жаждет реакции, косится из-под челки. Целует неспешно, не трогая языком, несдержанный чувственный стон медленно обволакивает его полое тело внутри. У самого мурашки по коже, но он не подает виду, продолжает вбирать медленно, мучает обоих. Посторонние звуки, казалось бы, должны были все заглушать, но они не слышат больше никого, кроме друг друга, они говорят без слов, сегодня рассказывают друг другу так много. Такое легкое дыхание Чона дает понять уровень доверия, такой слишком сладкий мягкий голос, он больше не сдерживается, это ценно. Юнги берет его ладони в свои, подвигается ближе, полностью обхватывает головку, обволакивая языком, горячая слюна медленно стекает вниз. Чувствуют оба, как напряжение юного тела незаметно переходит в мандраж, Хосок чувствует, как похолодели кончики пальцев на ногах, при попытке пошевелиться движения скованны, натянуты, неуклюжи. Возбуждение липким холодом проходится по телу постепенно, покрывая волнами дрожи. Он хочет оставаться в сознании, наблюдать за старшим, это приносит отдельный вид удовольствия, он сжимает липкими руками руки Мина, поглаживает нервно. Дышит громко, не контролирует стоны, как же Юну не хватает этой картины: угольные бровки домиком, блестящие благодарные влажные бусинки, опухшие розовые губки и наверняка красные щеки. Все еще представляет, не верит, прикрывает глаза, глубоко вдыхает, вбирает глубже, наслаждаясь заветной реакцией. Наслаждается дрожью под своими пальцами, температурой тела, самим процессом. Причмокивает, сильно втягивает щеки, знает, как выглядит со стороны. Младший, кажется, специально закрывает глаза, такую картину бы он не выдержал без всякой стимуляции. Только мысли об этом делают дрожь сильнее, возбуждение нарастает в геометрической прогрессии, он сжимает пальцы, хочет почувствовать больше, облизывает сухие губы как можно больше. Ему будто кажется, Юнги что-то тоже мурлычет, чувствует легкую вибрацию, ему не кажется. Только этого не хватало... Его низкий голос монотонно звучит в унисон движениям, с каждым разом он спускается все ниже, его слышно все рванее. Чего не скажешь о Хосоке, запрокинув голову, он уже не отдает себе отчет, он где-то на грани между жизнью и смертью, лишь в сухой глотке клокочет слюна под аккомпанемент глухих подобий стонов сорванного голоса. Так легко контролировать его состояние, когда он лишь дрожит в его руках, такой прелестный, особенный, только его и ни чей больше. Эта история кажется сказочнее той, что на экране, в нее труднее поверить, пелена еще на глазах обоих, им далеко до осознания. Они продолжают жадно насыщаться друг другом и так крепко сжимать ладони будто в последний раз. Чон тает, уже очередная волна мгновенно охватывает его тело, он беспомощен, тяжелая голова бессило падает на подлокотник сзади. Жар тел умножается, слишком горячо, темнеет в глазах, кажется, будто они наливаются кровью. Сердечный ритм стал темпом губ Юнги, его жизнь зависит от него, он оставляет его в сознании. Сам уже почти задыхается, старший насыщается только от тела, сжимает сильнее его руки, чтобы оставаться в сознании. Расслабляет горло, берет по основание, зажимает, ведет обратно медленно, хочется подольше растянуть этот момент. Доходит до головки, обволакивает напоследок языком, слизывает остатки слюны. Хочется вечно наслаждаться сексуальностью Чона под ним, он такое чудо, хочется верить, что это правда происходит с ним, но пока до этого слишком далеко. Его голос, влажные черты лица и тела, такой особенный, принадлежит только ему сейчас. Ощущение недостойности делает Юнги жестоким, он знает, что портит эту сокровенную чистоту. Отстраняется, скучает по его глазам, так хочет вновь почувствовать это, силится через собственную головную боль сосредоточиться хоть на чем-то. Подвигается ближе, ведет по рукам вверх к плечам, оглаживает бархатную кожу, портит ее своими липкими касаниями. Изнывающий, такой громкий, обессиленный, дрожащий, его изувеченные красные губы обрамляют открытый в интенсивном дыхании рот. Манит, Мин облизывает собственные, пытается тоже отдышаться, молча любуется, убирает непослушные волосы с чужого лица. Хнычет что-то неразборчиво, такой по-детски очаровательный, старший пугается подобных своих мыслей. Хочется чего-то невозможного, его разрывает от количества мыслей, пока пытается прийти в себя. Дышит тяжело, сжимает мышцы шеи дрожащими пальцами, чувствует пульсацию под подушечками, его ритм будто в миг становится синхронным. Вдруг в голову приходит гениально-безумная идея. Прерванный глубокий вдох, Хосок резко обрывается. Кажется, будто он умирает. Не от веса, а от ощущения, что он чувствует Юнги практически всем телом. Обнимает плечи, шею, старший обессиленно пытается как можно больше насладиться этим, оставаться в сознании. Обоим нечем дышать, но это безумно возбуждает, Мин на последнем издыхании что-то рвано шепчет охрипшим голосом, не уверен, что отдает себе отчет в этот момент. Паника граничит с таким нереальным наслаждением, Чон боязно опускает руки на чужие лопатки, пытаясь быть ближе. Слишком нежная кожа, в ту же секунду почувствовал дрожь под пальцами, не верится, что он и впрямь может позволить себе что-то вроде этого. Такие горячие губы где-то ближе к затылку, почему-то больно, от этого еще хуже, хочется плакать. — Я обожаю тебя, — почти шипит сквозь шум в ушах старший. Его голос отрезвляет, напоминает, возвращает в сознание и одушевляет это тело над ним. Не аморфное наслаждение, а его хён, только его, его Юнги и он тут. Бессознательно потирается, ластится в полуживой неге Чон, он обездвижен, кажется, будто это вызывает тревогу, но это лишь мнимое ощущение. Оно вызвано какими-то инстинктами, рефлексами, воспоминаниями, это сегодня сломается. Эта ночь слишком особенна, они не смогут забыть это, прикосновения останутся рубцами под кожей, слова осядут в мягких волосах. Младший тянется к губам, хочется стереть себе память, чтобы вновь ощутить их вкус впервые. Целует уголок рта, это кажется смешно-мизерным по сравнению с тем, что он хочет сделать с ним сейчас. Все внутри немеет, хочется разорвать тело над собой, он сжимает волосы, обнимает ногами, эта близость невозможно мала, это сводит с ума. — А я тебя, — улыбается лучезарными ямочками сейчас так пьяно, целует лениво. Тянет на себя, убирает ноги, практически садится, Юнги подстраивается, аккуратно возвращается на его бедра. Чувствует, как одна рука младшего покинула свое положение на его спине, теперь он чувствует ее у резинки своих шорт. Инициатива с его стороны сейчас кажется самой лучшей наградой, самым желанным, что он мог получить этой ночью, тем, о чем он мечтать даже не мог. Поэтому на этом этапе хён расслабится и позволит с собой сделать что угодно. Лишь молча наблюдает за чужим взглядом из-под челки, ждет действий, любуется. Вздрагивает, чувствуя, как медленно скользят по чувствительной коже горячие пальцы. Сжимает плечи напротив, припадает к губам, покусывает нервно в мучительном ожидании. Возбуждение контролировать уже невозможно, когда его член плотно обхватывают, когда начинают двигаться. Его мандраж теперь можно ощутить всем телом периодической дрожью, Хосок улыбается, обнимает, продолжает. Кто бы мог подумать, что он окажется таким чувствительным, это почему-то льстит, заставляет попробовать еще. "Уязвимость" — это последнее, о чем думают оба в этот момент, ни один не задумывается о последствиях, даже если это окажется ошибкой, то самой лучшей. Частое дыхание ощущается горячо, движения губ грубоваты, неосторожны, скованны, монохромно с хваткой на плечах. Старший еле слышно мычаще постанывает в поцелуй в такт движениям руки. Все еще старается держать себя в руках, его напряжение чувствуется даже на бедрах, которые он так сильно сжимает коленями. Медленно тает, но не подает виду, не признается даже себе, сгорает в руках тонсена. Скорость становится все быстрее, он сильнее прижимается к горячему телу, кладет голову на плечо, лижет сладкую кожу, целует, кусает больно. Его дыхание обжигает еще больше, его скулеж почему-то так возбуждает, даже так он испытывает на прочность, сводит с ума и дразнит слишком немилосердно. Рельефная спина переливается отблесками изгибов, безумно хочется видеть его лицо, это слишком красиво, Хосок сам дрожит и еле остается в сознании, отдавая последние силы правой руке. Так хочется то ли поблагодарить, то ли отомстить, просто так хочется его... Такой протяжный стон, чувствуется, как волна прошла под его кожей, он запрокидывает голову, опираясь дрожащими руками сзади. Жадно хватает спертый воздух сухими губами, под влажными волосами жмурится помутневший взгляд, даже через освещение видно какой цвет приобрело его лицо. Пятна густого румянца выглядят так одновременно несвойственно ему, но так же слишком невероятно. Сериал закончился, звук вместе со светом стихли слишком резко, комната могла бы погрузиться в тишину, но не этой ночью. В полной темноте видно лишь луну за окном, но ей сегодня должного внимания не уделят. Низкий громкий вскрик заглушился чем-то, Юнги обессиленно пытается не терять контакт с любимыми губами. Пытается справиться с волной судорог, что покрывает его тело раз за разом, когда Чон так мучительно последние разы размазывает вязкую сперму по измученному члену. Эти движения кажутся бесконечными, а сила хватки умножается раз в пять, Мин не чувствует конечностей. Его губы дрожат мелко, когда он отстраняется, слышно, как он задыхается, хрипит, пытаясь заставить слушаться будто бы чужое тело. От любого движения отдает в голову, она раскалывается, глаза предательски закрываются, в тишине слышно лишь его. Он спускается по горячему торсу вниз на свое место, пытается вытереть пот, который стекает уже по шее, мешается со сладким молоком, засыхает тянущими потоками, впитывается в волосы. Хосок вплетается в них своими пальцами, сжимает сильно, теперь они еще и в сперме, но думать о брезгливости было бы слишком смешно. Направляет не нарочно грубыми движениями, наслаждается безупречным видом, вдыхает глубоко в мучительном ожидании. Ощущения внизу доводят эмоциональное состояние до собственного рекорда. Плачет, пытается закрыть одной рукой рот, дабы не напугать хёна, ничего не получается, он задыхается. Слизывает с пальцев горьковатую жидкость, смешанную с молоком, пытается насладиться им полностью. Теперь слышно не только Юнги, звуки звучат в унисон и со стороны их не различить. Младший ловит себя на мысли, что безумно хотел бы сейчас поменяться местами, оставляет эти планы на потом, на будущее. Будто бы на вырост их отношений, это так сильно греет, он растекается по дивану так, как стекает по его подбородку тот самый вкус этой ночи, который не сравнится ни с чем. Слышит громкое дыхание внизу, хрипы удушья теперь звучат не приглушенно, звук приближается. Их вкусы смешиваются в развязном поцелуе, Юнги сжимает правой рукой чужой член. Если он реализует сейчас свой план, после этого не жалко будет и умереть. Сплетает их языки, одновременно бросая последние силы на то, чтобы набирать темп рукой. Чувствует на своих плечах липкую хватку, отчаянный стон в поцелуй, он чувствует его тело полностью. Дышат друг другом, они заставили сердцебиения подстроиться под общий знаменатель. Жизнь Хосока зависит от него и он это знает, желание доставить ему удовольствие, которого он заслуживает, намного сильнее любого другого, лишь оно дает право и силы на жизнь. Пытается не подавать виду, когда чувствует изнывающее тело под собой, чувствует скорое исступление, глубже толкается языком, сжимает пальцы на максимум их возможностей. Сжимает дрожащие бедра своими насколько это возможно, когда тело под ним сводит одной судорогой. Шипит от глубоких царапин на плечах, отстраняется в последний момент, мечтает увидеть лицо. — Ну же... — пытается оставить глаза открытыми, впиваясь взглядом в мокрое лицо. Будто сквозь вату слышит его, нагибается, обхватывает губами пульсирующую головку. Не чувствует боли совершенно, когда по свежим ранам вновь проходятся ногтями, но зато чувствует теплую жидкость в собственной глотке. Сыто мурлычет, слушая самую главную награду — охрипший изнемогший голос своего любимого. Слизывает остатки, оглаживая дрожащее тело, пытается успокоить, почувствовать его больше, отдать все свои силы ему. Напоследок целует влажный живот, ложится рядом. Впервые за эту ночь расслабляется, останавливается, задумывается. В тишине слышно лишь их дыхание, Хосок тоже пытается переварить произошедшее. В голове размытые кадры, в ушах мираж голосов, их мысли слились в одно, и они это знают. Игра стоила свеч. Риск вознаградил их друг другом. Искренность подарила лучшую любовь.