Когда зажигается Искра

      Ладонь Шаста касается живота Кати через футболку. Скользит вверх и вниз, собирая складки ткани и разглаживая их. Пока Антон, задумавшись, не останавливается, перебирая пальцами, будто что-то наигрывает.       Девушка что-то рассказывает, жестикулируя, но что именно, Арсений не разбирает. Её голос тонет в фырканье Шаста и его комментариях. А кроме того, прямо у Арсения над ухом выходят на новый круг (на пятый, если он правильно посчитал), препирания Димы и Серёжи.       — Если бы Структура поймала Чернецову, — настаивает Позов, — Всё можно было бы обернуть в нашу пользу.       — Если всё так оборачивать, то там и до Арсения недалеко добраться, — отмахивается Серёжа, откинувшись в компьютерном кресле. — Из главного подозреваемого по подрыву холла в Структуре он может стать пособником.       Спустя почти год Арсений с трудом вспоминает, что он делал в те моменты, когда Чернецова устраивала диверсии, пытаясь стимулировать его вербовать Антона быстрее. Наверное, нервно пытался придумать, что делать. В итоге, конечно, допридумывался только до варианта «подождать, что будет».       Катя смеётся над какой-то шастовой репликой, пихая его ступнёй в коленку и откидываясь на подушки. Арсений не очень разбирается в месяцах — какой у неё, шестой? Наверное, скоро она уже не сможет так высоко задирать коленку из-за размеров живота. Будет ходить, переваливаясь из стороны в сторону, как всратый медведь, только-только проснувшийся после спячки. Дима бы, наверняка, выбрал что-то более милое для сравнения. Но он сейчас занят тем, что уже в который раз пытается Арсения втянуть в дискуссию.       — Ну ты же согласен, Арс? — толкает он его под локоть, чуть не спихивая его со стула. — Нельзя Чернецову просто так отпускать.       Они сидят вместе с Серёжей и Димой за рабочим столом — как сообщники, обсуждающие план. Только правда в том, что Арсений жалеет, что так же, как Антон, не слился с этого обсуждения ещё на втором круге и не сбежал на диван. А сейчас ему только и остаётся, что раздражённо выдыхать, предлагая:       — Может уже отпустите эту тему, а?       Дима сдвигает брови и отворачивается к Серёже, который неожиданно сам Арсу отвечает:       — Отпустишь её. Их отделу Утяшева все уши прожужжала, что всех посокращают.       Арсений не находится, что на такое ответить, только поджимает губы, прикидывая реальность угроз.       — Посокращает по факту чего? — неожиданно оживляется Антон, перебираясь на край кровати.       Шаст отнимает руку от катиного живота и приосанивается. Будто, просто встряв в разговор о Структуре, он сделал шаг в мир правоохранительных органов, где нужно держать спину прямо, а ухо востро.       — По факту того, что это дело о покушении на тебя считают продолжением прошлых диверсий. Которые отдел раскрыть не в состоянии, — мрачно заканчивает Дима. — Поэтому, цитируя: «посокращают всех нахер».       В комнате повисает молчание. В нём слышно пощёлкивание Мыши, которая недовольно бухтит, запертая на кухне. Шаст предлагал познакомить её с Катей, но Арсений настоял, что такие потрясения лучше получать не будучи беременной.       Поэтому на недоумённый вопрос девушки о происхождении звука, они одновременно выпалили разные версии. «Сломанный счётчик» от Арсения и «капающий кран» от Антона. Катя наградила их снисходительным взглядом, но разговор не продолжила, давая возможность хранить эту тайну.        — Может, и давно пора, — неожиданно выдыхает Катя, притягивая к себе все взгляды в комнате. — Ну в смысле всех посокращать.       — Ого, среди нас диссидентка, — хмыкает Антон, за что получает тычок в бок. — Ай, блин, ещё и вредительница.       — Мы только и занимаемся тем, что бумажки заполняем. Я понятия не имею, что у меня за Объекты в Контейнерах, зато фабулу протокола осмотра места происшествия могу с закрытыми глазами написать. Вместе с подписями свидетелей и любых других участников.       Дима на это ничего не отвечает, только мрачнеет, покусывая губу. Зато Серёжа откидывается на стуле, с облегчением выдыхая:        — Наконец-то гонщиком стану, — соглашается Серёжа, прокручиваясь на кресле. — Нахер Структуру.       — Дурень, наш отдел посокращают, а не ваш, — качает головой Дима, а потом, фыркая, спрашивает Катю. — А мне куда? Тоже гонщиком?       Но Арс находится раньше девушки, усмехаясь:       — Так тебя мой отец и отпустит в гонщики, ага, — и, чуть мягче, добавляет. — Прекратите уже по кругу свои подозрения гонять. Ну припугнули вас, чего до крайности-то разгонять?       — Не знаю, Арс, — пожимает плечами Дима. — Вот такое предчувствие.       Арсений чувствует повисшую в воздухе недосказанность, но её вдруг вытесняет Катя. Она снова придвигается к Антону и доверительно выдыхает: «Прикинь, толкается». Шаст снова прикладывает руку к животу, пытаясь тоже почувствовать толчки. Если Катя и делает это специально, чтобы увести разговор в сторону, получается филигранно. Дима смягчается, следя за происходящим, и тему не развивает.       Арсений думает, что сейчас они с Димой, как никогда похожи. Оба смотрят поплывшим взглядом в ту сторону комнаты. От Серёжи это сходство, очевидно, тоже не укрывается, потому что он смешливо фыркает: «Пойду покурю» и поднимается с кресла.       Когда дверь за Матвиенко хлопает, Арс вздрагивает, выныривая из наваждения. День клонится к вечеру и, пока Дима не успел снова завести старый разговор или засобираться домой, Арсений решается затронуть ещё одну тему.       — Отец дал записку, — Арсений шарит среди листов на столе, выуживая заламинированный тетрадный лист.       — Твой почерк, — замечает Дима, ещё до того, как взять её в руки.       Интересно, Позов помнит его почерк ещё с тех пор, как Арс оставлял пометки на полях его диплома? Тогда, ночами перед защитой, они гоняли друг друга по материалу, который уже и так зазубрили вдоль и поперёк. Пытались подловить друг друга на неосвещённых областях исследования и указать на пробелы в используемой правовой базе.       Сейчас Арсению кажется, они слишком заморачивались. Кто бы решился поставить не «отлично» сыну светило-всея-науки-Попову-С.А. и его лучшему другу? Но тогда он ещё мало представлял влияние его отца на свою жизнь.       — Так, забыть что? — выдёргивает его из воспоминаний Дима.       — Не знаю, — качает головой Арсений. — Я думаю, это как-то связано с тем случаем с мостом и с…       — Не было никакого напарника, Арс, — прерывает его Дима. — Я уже говорил Антону. Ты это был, ты с моста сиганул.       — Да знаю я. Знаю. Но не просто же так я сиганул.       — Не просто так, — соглашается Дима. — Из-за многочисленных Адентаций.       Спорить с Димой не получается. Всё выходит шито-крыто. Арсению делают Адентацию, он прыгает с моста, ему снова делают Адентацию, он кидается душить Шаста. Получается бесконечный змей, пожирающий самого себя, а для укуса никакой первопричины и не было. Вот только, очевидно, его отец так не думает, раз счёл нужным указать на место, где искать подсказку.       — Отец намекнул на Дом Учёного.       — Эта ваша местная заброшка, да? — уточняет Дима. — Бывший особняк Учёного, которого по коррупционной статье посадили?       — Ага, и по этой заброшке ещё Шаст в юности лазал, — неожиданно встревает Катя.       — Серьёзно, ты так её запомнила? — закатывает глаза Антон.       Но девушка на шастову подколку не реагирует рассуждая:       — Логично, что отец туда вас отправил. Там по всему зданию раскиданы остатки личного библиотечного фонда, — и на недоумевающие взгляды собеседников уточняет. — Ну, книги, документы, подшивки, на которые всем было насрать.       Арсений прикрывает глаза, стараясь вспомнить здание. Но за клубами пыли он видит только потрёпанную мебель, спину Антона, исследующего комнату, и слышит тихий угрожающий треск Объекта. Какого именно, он с ходу не может вспомнить, точно так же, как не помнит, чем этот треск закончится.       — Что значит насрать? — допытывается Антон. — Насрать на целый архив документов?       — Нет там ничего секретного, — головой качает Катя. — Старые подшивки газет, книги по теории и всякое такое. Будет что ли кто-то сортировкой заниматься?       Ответить Шаст не успевает. Хлопает входная дверь, и на пороге появляется Серёжа. Он трясёт головой, и с неё на ковёр падает целый ворох снежинок. Арсений переводит взгляд на окно: там начинается снегопад. Дима смотрит в ту же сторону, бросая Кате: «надо бы уехать до пробок».       Пока ребята собираются, Арсений убирает в шкаф так и не тронутые ими настолки. Дима и Серёжа снова сцепляются языками, но на этот раз про какое-то из текущих дел. Арсений, только заслышав в их разговоре названия процессуальных документов, даже не пытается вникнуть.       Шаст помогает Кате одеться, застёгивает пуговицы на животе, чего-то шутливо фыркает. Девушка смеётся, а Арсений ловит себя на какой-то дурацкой совершенно иррациональной мысли: «Антон был бы хорошим отцом».       Но стоит двери захлопнуться, эта мысль исчезает. Исчезает в воздухе, как мыльный пузырь, оставляя за собой только маленькие брызги. Но и те высыхают на коже, стоит Шасту притянуть его себе в объятья.       Из кухни, громко хлопнув дверью и недовольно ворча, выбирается Мыша. Она принимается исследовать коридор по периметру, улавливая запахи ушедших гостей.       — Надо всё-таки съездить, — выдыхает Арсений в шастову шею.       Всю неделю они аккуратно обсуждали возможность выбраться в Дом учёных, но никто из них точной даты так и не назначил. Арсений ударился в интернет-поиски, а Шаст вызвался поездить по старым знакомым, чтобы узнать что-то из ранней биографии его отца. Когда Антон идею покопаться в прошлом отца только озвучил, она Арсению показалась сомнительной, ну лучше хоть что-то, чем ничего.       И по этой же причине надо всё-таки съездить в Дом Учёных, даже если шансы найти там что-то примерно равны шансам найти иголку в стоге сена.       — Если поторопимся, не встанем в пробку, — соглашается Шаст, его неожиданным предложением не удивлённый.       Арсений, располагающий теперь привилегией в виде своих воспоминаний, помнит, как такие неожиданные предложения пугали Шаста в самом начале их знакомства. Антон тогда застывал на пару секунд, недоумённо хлопая глазами и будто ища подвох. Подвох, конечно, всегда был, но не в том, как Арсений предлагал куда-то неожиданно сорваться, а в том, что он был двойным агентом с разрывающимся на части сердцем. Из-за шастового недоумённого взгляда зелёных глаз, в том числе.       Антон размыкает объятья и тянется за своей курткой. Арсению суют в руки свою худи, с предупреждением, что только на условиях двойного утепления, он готов поехать. Арсению ничего не остаётся, как натянуть худи под пальто под возбуждённый треск Мыши, наматывающей круги вокруг их ног.       — Не верю, что мы там что-то найдём, — уточняет Антон под эхо их шагов, разносящееся по подъезду.       Падающий снег закрывает солнце, и из окошек из-под потолка свет почти не сочится. Подъезд погружён в полумрак.       — Это ты прикинь, — продолжает Шаст, переступая ступеньки через одну. — Уже почти двадцать лет прошло. Даже самые бесполезные книги уже пожгли бомжи.       Арсений пожимает плечами:       — Ну, отец-то мой тоже должен был это понимать.       Антон только фыркает, преодолевая последний пролёт и открывая входную дверь. За ней метель закручивает снег, швыряя в разные стороны. Но Арсения непогода почему-то не пугает. Хотя их с Антоном вылазку смело можно начинать штампом историй о пропавших туристах: «С собой у них была одна куртка, ожившая компьютерная мышка и бесконечный запас безрассудства».       Но стоит Шасту приглашающе кивнуть на выход, Арсений переступает порог, только накидывая капюшон на голову.       — Твой отец вообще много чего должен был понимать, но не понимает, — окончание фразы тонет в ударе подъездной двери.       Пока Антон обстукивает машину от снега, Арсений стаскивает с заднего сиденья плед и заворачивается в него. Мыша устраивается у него на коленях, и они принимаются следить за взмахами шастовых рук за лобовым стеклом. Арсению хочется этот момент в памяти запечатлеть, но он боится, что тот затеряется среди других мельтешащих воспоминаний.       Поэтому он старается тепло от момента как можно больше впитать в настоящем.       Когда Антон залезает в машину взмокший, Арсений стаскивает с него куртку.       — Ого, прям здесь хочешь, — комментирует Антон, проверяя, готова ли машина завестись.       Арсений только от такого шастового тона с полоборота вспыхивает, но тут же затухает, оставляя перегоревший фитиль. Арсений думает, наверное, это остаточный стресс. Или последствия Адентации. Или что-то ещё. А вообще, он для себя происходящее описывает ёмким, но не особо понятным: «и хочется, и колется».       Когда вечерами после поиска хоть какой-то информации они с Шастом оказываются вдвоём, единственное, на что остаются силы — залипнуть в первый попавшийся фильм из категории «популярное», прижимаясь друг ко другу. Миска чипсов или попкорна (который своим теплом обжигает руки) тяготит колени, и даже такой их близости для Арсения иногда оказывается слишком. Поэтому мозг начинает отключаться, отказываясь воспринимать фильм, и Арсений проваливается в сон.       А ещё ему всё ещё трудно поверить в реальность происходящего. В реальность того, что Антон рядом без всяких «но», «если» и «вопреки». И в реальность того, что все эти предлоги и для Арса не имеют никакого значения.       Но Арсений привыкает.       И сейчас, когда Антон ведёт машину по улицам города, а он сам кутается в плед с Мышей на коленях, Арсению спокойно, хорошо и уютно. И он чувствует, что готов из этого «уютного» переместиться в сторону «приятного». Но только, конечно, не в машине.       Полуразваленный Дом Учёного завален снегом. На бетонных стенах забора шапками лежат сугробы, кое-где сбитые подростками, не обладающими тайными знаниями о лазах у основания и карабкающимися через верх.       Шаст паркуется под звук трескающегося стекла. Вероятно, всего лишь стеклянная бутылка местных завсегдатаев, но Антон всё равно выходит, чтобы осмотреть колесо на предмет целостности. Арсений накидывает ему на спину куртку, осматриваясь.       И, хотя вокруг никого, Мыша под полами пальто нервничает, заставляя Арсения тоже быть более внимательным. Не зря же этот район считается одним из самых криминальных.       Около лаза в заборе Шаст любезно уступает Арсению черёд. Тот пробирается, одной рукой держась за разрушенный бетон, а другой подбирая полы пальто.       Вытоптанные внутри периметра тропинки заметает снег. Видимо, мало желающих проводить февральский вечер в холодном продуваемом насквозь здании.       — Последний раз, когда мы тут были, на меня напал Объект, — фыркает Антон.       Снежинки швыряет в лицо, и Арсений натягивает капюшон ниже, пробираясь ко входу:       — Теперь бы не напал.       Внутри здания, несмотря на частичное отсутствие стен, ветер не такой сильный. Антон проводит ладонью по светлым прядям, стряхивая снег. Тот падает вниз, прилипая к шастовой куртке и на той тая.       — А я же… — размышляет Шаст. — Могу другой Объект почувствовать? Ну, если тут кто-то есть.       Арсений прислушивается к собственным ощущениям: за ровными вибрациями Мыши он различает другие. Еле слышные. Получается, в этот здании есть хотя бы ещё один Объект. Но, очевидно, не на первом этаже.       — А ты хочешь? — уточняет Арсений. — Эти ощущения легко игнорировать, пока не научишься различать. Потом уже не отделаешься.       — Они настолько сильные?       Арсений покусывает губу, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Ощущение присутствия Объекта клокочет внутри, но всегда готово отойти на задний план. Если сравнивать с вибрациями от Мыши, оно похоже, но еле различимо. Если сравнивать с тем, что он чувствует к Шасту — ощущения присутствия другого Объекта вообще почти не существует.       — Примерно так же, как ты чувствуешь Мышу.       — Тогда хочу. Тем более, у меня будет классный учитель, — Антон делает к нему шаг, заставляя Арсения хмыкнуть. — Может даже получится закрутить с ним роман.       — Учитель — это как в школе? — фыркает Арсений, но назад не отходит. — Сколько раз ты оставался на второй год? Десять?       Шаст зарывается носом в его волосы и тише добавляет:       — Скажи, что я должен делать.       — Сначала прекрати со мной заигрывать, ты срываешь урок, — усмехнувшись, Антон отстраняется, и Арсений продолжает. — И пойдём на второй этаж, сначала всё разведаем.       Истинной причины Арсений не говорит — Антон вряд ли сможет что-то почувствовать так далеко от источника. Мыша, убедившись в безопасности, выбирается из пальто и спрыгивает вниз.       Наблюдая за тем, как Объект описывает круги, Арсений сомневается, стоило ли брать её с собой. Её вибрации могут мешать Шасту почувствовать другой Объект. Или схожесть волн может помочь распознать ему аналогичные?       За несколько шагов до лестницы Арсений вдруг останавливается. По глазам проходится режь, и он вскидывается, ища источник. И тот сразу же находится — зеркало на стене у подножья лестницы. Даже через потрескавшееся и потемневшее от пыли стекло он угадывает в том своё испуганное лицо.       — Ты чего? — уточняет Антон, пробуя ногой первую ступеньку.       — В дрожь от состояния лестницы бросает.       — Если я правильно помню, — тянет Антон, — ты с неё в прошлый раз чуть не ёбнулся. Так что давай по одному.       Арсений кивает, позволяя Антону протиснуться впереди себя.       Они поднимаются, пробуя каждую ступеньку перед шагом. Лестница под их весом скрипит, вынуждая держаться поодаль.       — Неужели, когда владельца дома задерживали, — размышляет Антон, вспоминая историю дома. — Они не посчитали нужным изъять бумажные архивы?       — Ты как себе это представляешь? — фыркает Арсений. — Вызывать грузовики, а потом месяцами исследовать библиотеку без надежды наткнуться на что-то стоящее?       Мыша скачет перед ними, перепрыгивая с одной ступеньки и обратно. Арсений ей завидует. Во-первых, лёгкости её движений, и тому, что она не рискует упасть с лестницы, переломав себе все кости. Во-вторых, тому, что ей тепло. Его собственные пальцы уже начинают коченеть.       — Да у нас вечно все коридоры были в Структуре вещдоками заставлены, — размышляет Антон. — И ничего же.       — Ну да, и к чему это привело?       Вопрос повисает на лестничном пролёте без ответа. Арсений и сам не знает, к чему оно привело.       К тому, что всем было плевать на Чернецову, которая устраивала диверсии? К тому, что Антон получил почётное звание, портрет в актовом зале и шрам в придачу? Или Арсений вообще не в ту сторону думает, и привело всё к тому, что они с Шастом встретились и теперь на лестнице перед ним маячит его собственное огромное тёплое и…       — И что теперь? — Антон первым выходит на второй этаж, оглядываясь.       Арсений застывает позади него, осматривая комнату. Мыша мечется, взметая в воздух снег и пыль, и, смешиваясь, они превращаются в небольшую бурю, кружащую по комнате. И будто именно эта буря, а не годы запустения и визитов мародёров оставили глубокие царапины на мебели, выбили окна и разбросали вокруг бумаги. Бумаги, как Шаст и предполагал, действительно или полусгоревшие, или порванные или засыпанные таким слоем пыли, что их изучение эквивалентно проведению полномасштабных раскопок.       Но во всём этом беспорядке Арсений чувствует усилившуюся дрожь на кончиках пальцев. А значит, Объект точно где-то здесь.       — Закрой глаза.       Антон оборачивается, удивлённый его просьбой. Так, бывало, смотрели на него стажёры, в первый день в Хаосе. Они застывали на пороге его кабинета, нервно дрожащие от полученной профилактической дозы Адентриментила, а он только снисходительно кидал им: «Закрой глаза». Некоторые после этого покрывали его трёхэтажным матом, некоторые даже пытались броситься на него, и только единицы застывали, недоумённо хлопая ресницами.       — Это для Объектов? — только уточняет Антон.       — Не для Объектов, а для тебя. Чтобы ты не отвлекался на зрительные раздражители, — поясняет Арсений.       Такого объяснения Антону вполне достаточно, и он закрывает глаза. Арсения его доверие прошивает коротким разрядом не хуже, чем вибрацией, и он в порыве нежности коротко оглаживает шастову спину. Глупо получается: сам попросил его отвлечься от раздражителей, и сам же этот раздражитель создал.       Антон растерянно переминается с ноги на ногу, и, если в случае со стажёрами, Арсений мог от неё отмахнуться, то с Шастом подключается на полную. Раньше он бы посчитал это собственной уязвимостью, отшвырнув чувства ногой. Сейчас он позволяет себе оглаживать антоновы плечи до тех пор, пока они расслабленно не опускаются вниз, и только потом убирает руку.       — Ты чувствуешь Мышу? — спрашивает Арсений, сам тоже прислушиваясь к своим ощущениям.       Ровный гул, вибрация по коже, периодические грозовые раскаты, — Мыша будто старается заполнить собой всё пространство. Мыша из тех Объектов, кто любит привлекать внимание сам и тянется к другим существам. Ещё один Объект в этой комнате, очевидно, поскромнее — вибрирует себе где-то тихо, в контакт не вступая.       — Конечно, чувствую, — кивает Антон, — Мыше тут интересно.       Услышав своё имя, Объект фыркает, вздёрнув хвост вверх. Арсений видит, что Мыша застыла у основания разбитого шифоньера, готовясь прыгнуть на него, взметнув вверх осколки стекла и, если повезёт, обрушить его на себя с оглушительно-весёлым треском.       — Мыша, ты серьёзно, что ли?! — раздражённо выдыхает Антон.       Арсений кидает взгляд на Шаста, но глаза у того всё так же закрыты. Интересно.       Сам Арсений не смог бы почувствовать порыв Мыши напакостить. Арсений может описать положение Мыши в пространстве и степень опасности её действий, то бишь предсказать объективную сторону происходящего. Но теперь для него очевидно, что Антон лучше чувствует субъективную сторону — поведение Мыши и её мотивы.       Получается в реальном мире Арсений спец по субъективной стороне, а в мире Объектов — Антон. Но этой догадкой он решает поделиться с Шастом потом, продолжая его направлять:       — А как ты её чувствуешь? — уточняет Арсений.       — Что значит «как»?       Вопрос ставит Антона в тупик, но навязывать свою позицию Арсений не хочет. Также, как не собирается перечислять способы почувствовать Объекты из учебников. В кои-то веки неосведомлённость Шаста о принятых доктринах работает на него, позволяя самостоятельно нащупать свой способ общения с Объектами.       — Откуда ты получаешь вот это знание о том, что происходит с Мышей?       Антон покусывает губы и выдыхает. Арсений видит, как сложно тому даётся оставаться с закрытыми глазами. Он бы сам в незнакомом помещении никогда так глаза не закрыл. Но, видимо, степень доверия к Арсению позволяет Шасту не только это сделать, но и оставаться в таком состоянии долгие минуты.       — Всё нормально, Антон, — успокаивает Арсений, снова касаясь его спины. — Эти вопросы кажутся тебе странными. Но тебе и не нужно искать логичный ответ. Попробуй просто почувствовать.       — Хорошо, — кивает Антон. — Спроси ещё раз.       Арсений медлит, думая, как поменять формулировку. Антон может описать, что он чувствует, может преобразовать эти знания в информацию, и теперь ему нужно только коснуться источника этого знания.       — Где ты это чувствуешь? — решается Арсений.       В этом раз Антон не отвечает сразу. Он наклоняет голову из стороны в сторону и разминает пальцы рук, будто тактильно пытается нащупать источник.       — Это как будто, — начинает Антон, выдыхая, — будто я знаю, куда направлен её интерес. И меня тянет туда же.       И словно в подтверждение своих слов, поворачивает голову влево, где Мыша изучает запылившиеся осколки посуды.       — Сначала, — смелее продолжает Антон, — меня обдаёт волной тепла с её стороны. А потом… Стоит тепло почувствовать — и оно пробирается глубже. Будто огонь разжигает в солнечном сплетении. И тогда я знаю, что Мыша чувствует.       Арсений шастовы реакции сразу же принимается разбирать на составляющие. Ощущение волн тепла на коже — это про то, как Объект первично обнаружить, так называемое Касание. Когда Арсений чувствует вибрации, Антон чувствует тепло на коже. А установление Связи — это уже про разжигающийся внутри огонь. Той Связи, которую сам Арс чувствует грозовыми раскатами и отрывистыми предложениями.       Но всем этим он Антона не грузит. Только позволяет тому замереть, привыкнув к ощущениям, которые он распознал. Шаст уже чувствовал их до этого, но не анализировал и не искал их источник. Теперь ему нужно научиться вычленять Касание Объекта среди других чувств. Дифференциация — первый и самый сложный шаг.       — И что Мыша сейчас чувствует? — спрашивает Арсений.       Та, услышав своё имя, скользит к шастовым ступням, застывая около них с вздёрнутым хвостом.       — Её бесит, что мы ничего не делаем, — усмехается Антон.       Если бы на его месте был стажёр, Арс бы ещё потомил того несколько минут: предлагая почувствовать разные грани Касания, изменение их интенсивности и возможность установить Связь.       Но перед ним Антон, который оказывается вымотан Касанием и Связью, в которую Мыша его несомненно втягивает. «А, кроме того», — уговаривает себя Арсений: «С такими яркими эмоциями Мыши, Антон вряд ли сможет распознать слабые вибрации другого Объекта».       Поэтому мягко предлагает:       — Открывай глаза.       Антон моргает, хотя в помещении полумрак. Он поворачивается к Арсу, покачиваясь в сторону, и того приходится придержать за локоть, чтобы он не полетел вниз с лестницы.       — Голова кружится, — честно признаётся Антон.       — Это нормально для первого раза.       Арсений тянет Шаста в сторону запылённого рабочего стола. Он смахивает пыль коротким движением руки, впрочем, уверенный, что Антон не будет упрямиться. Так и получается: стоит надавить на плечи, и Антон с облегчённым выдохом опускается на столешницу.       — Ты чувствовал Мышу раньше, но никогда не делал это осознанно. Это, правда, сложно.       Антон прикрывает глаза, прислоняясь к арсовой груди. В стремительно темнеющем небе комната погружается в полумрак, но последние лучи солнца, ещё не скрывшиеся в облаках, проходятся по ним желтоватыми полосками. Арсений цепляется за короткий блик и находит ещё одно зеркало на противоположной стене, там отражаются их силуэты.       — И ты так всегда живёшь? — ворчит Антон в ворот его пальто.       Шастово дыхание карабкается в зазор между воротом пальто и оседает на худи. Арсению кажется, оно проникает через все слои одежды и бьёт прямиком в кожу.       — Со временем становится легче, — Арсений ерошит шастовы короткие прядки кончиками пальцев, и те щекочут кожу. — Легче дифференцировать, легче абстрагироваться. Как если бы ты всё время жил в комнате с тикающими часами.       — Мыша похожа не на тикающие часы, а на орущие часы с кукушкой, — усмехается Антон, и Объект недовольно трещит. — На очень симпатичные часы с кукушкой, — спешит оправдаться Шаст.       Арсений оглаживает шастову спину ладонями. Шуршание куртки отражается от стен и рассеивается в полумраке пылью.       — Нахер мы приехали почти ночью, — рассуждает Арсений. — Всё равно ничего не видно нормально.       — Я думал, это предлог оказаться вдвоём в интимной обстановке, — мурлычет Антон, вынимая пуговицы из петелек пальто.       — У нас есть дом, нам не обязательно искать такое место, — фырчит Арсений.       — Но дома у нас нет такого зеркала.       Арсений встречается с блеском антоновых радужек в грязном стекле. Расстегнув пальто, руки Шаста бесцеремонно пробираются под полы, прижимая Арса ближе. Свои ладони Арс спускает на шею Антона, и тот вздрагивает:       — Руки ледяные, давай Мышу позовём?       — За шиворотом у тебя погрею, — смеётся Арсений, оглаживая пальцами шастову шею. Тот от его прикосновений изворачивается, фыркая, но не отстраняется. — Считай, плата за частный урок.       — И на сколько баллов по пятибалльной шкале я преуспел в первом уроке? — тянет Антон, подлезая ладонями под худи.       Под горячими шастовыми руками кожа приятно ноет. Если это тепло — последствие способа Антона общаться с Объектами, то это весьма хороший способ.       — Я не могу оценить тебя объективно, присутствует некоторый, — Арсений спотыкается, когда шастовы ладони перемещаются с поясницы на живот, — конфликт интересов.       — Оцени субъективно, — предлагает Антон, очерчивая пальцами тазовые косточки.       — Тогда можем подождать, когда ты спустишься ещё ниже, — сглатывает Арсений. — Оценка прямо пропорциональна местоположению твоих ладоней.       — Хочешь, чтобы я спустился ниже?       Арсений на несколько секунд подвисает. Медлит, будто ждёт, что причины сказать «нет» повыскакивают из-за старой мебели или вскочат в комнату через разбитые окна. Но ветер так и не приносит внутрь помещения ничего, кроме снежинок и порывов холодного воздуха. Холодного воздуха, который, касаясь шастовых ладоней, тут же нагревается и обдаёт Арсения паром.       — Хочу.       Шаст приподнимает худи, сжимая ткань в руках, и прижимается носом к животу. Прямо в кожу он выдыхает:       — Мне нравится, как ты пахнешь.       — Пылью и старыми бумагами, да?       Арсений старается удерживать голос ровным, но тот, конечно, всё равно предательски соскакивает. И вызывает у Антона усмешку, которую Арсений на своём животе чувствует.       — Будто тебе капнули чем-то цветочным и растёрли, — Шаст мажет по коже губами и отстраняется. — Я раньше думал, это одеколон.       Ответить Арсений не успевает. Любые зачатки ответа, Шаст выбивает из его головы коротким движением: ладони с бёдер перемещает на ягодицы, подтягивая Арсения к себе ещё ближе. Грудной клеткой вжимается в арсов пах, прикусывая кожу на животе.       Арсений должен бы чувствовать свою власть: он над Антоном нависает, своей ширинкой упирается ему в рёбра. Но, когда Шаст сжимает пальцы на его ягодицах, когда его бёдра зацеловывает, Арсений чувствует себя настолько уязвимым, что даже дышит через раз.       И, то ли заметив арсово молчание, то ли его замирание, Шаст отстраняется, ловя его взгляд. И, прежде чем тот задает вопрос, Арсений спешит ответить:       — Всё нормально, — и для убедительности добавляет. — Твой запах тоже мне нравится.       Антон усмехается, но к коже обратно не приникает. Опускает худи, перемещая руки выше и смыкая на талии. Поднимается со стола, своими бёдрами потираясь об арсовы. Арсений закусывает губу, сдерживая вдох, но Антон всё равно его вырывает, потираясь повторно.       Антон подцепляет подбородок кончиками пальцев, наклоняясь к нему:       — Арсений, — выдыхает в приоткрытые губы. — Меня ни от кого так не коротило.       Признание подстёгивает возбуждение, заставляя Арсения в шастовы губы поскуливать. Арсовы коленки в это время устраивают диверсию, подкашиваясь, и только руки Антона не дают ему упасть.       Шаст проскальзывает ладонью к ширинке, заставляя Арсения прикрыть глаза. Антон перебирает пальцами, поглаживает и сжимает ткань. Член от его касаний твердеет, заставляя Арсения подаваться навстречу.       — Я тебя касаюсь, — шепчет Антон в арсовы губы. — А у меня в башке набатом: «мой, мой, мой».       — Твой, — соглашается Арсений, потому что на большее сил нет.       Шаст отстраняется и приникает к шее. Почти невесомо касается губами кадыка, спускаясь ниже. Арсению хочется с себя худи стянуть, чтобы дать Антону добраться до ключиц. Но мурашки добираются до них раньше.       С ключиц прыгают на предплечье, спускаются на локтях, а потом перебегают на кисти, их опаляя. Арсений запускает ладони под шастову куртку, касаясь талии. Кожа на ней тонкая и податливая, и Шаст выгибается под его касаниями.       — Агент Хаоса и служащий Структуры создали коалицию, — выдыхает Антон в его шею. — Путём вступления в сомнительного рода контакт.       — Придурок, — фыркает Арсений, потираясь носом о его висок. — Дай уже вступить, а?       Хотя на самом деле внутри всё от мучительно-сладкого ожидания резонирует. От того, как Шаст сжимает его член через ткань штанов. От того, как шепчет ему на ухо. И от того, как жмётся к нему бёдрами.       Раньше Арсений не уделял время прелюдиям. Он мог любой свой секс разобрать на составные этапы с чётким указанием количества минут и движений на каждом. Но теперь ему этого не хочется.       Теперь ему хочется ещё мгновение себя потомить. Ещё чуть-чуть, чтобы перехватить инициативу в свои руки, чтобы вырвать у Шаста стон. Ещё чуть-чуть, чтобы своей ладонью проскользить к их бёдрам, а там сжать на пахе Антона и…       Шаст вдруг дёргается.       Арсений замирает, так и оставив руку на шастовом бедре. В голову почему-то лезут варианты один хуже другого, поэтому он в волнении смотрит на Шаста. Но тот не отстраняется, только растерянно смотрит на свою ладонь, которой только что опирался о стол.       — Ты чего?       — Горячо, — объясняет Антон и тут же, осторожно улыбнувшись, добавляет. — Но не от тебя.       Арсений нервно хмыкает, осматривая стол. Откуда бы тут взяться горячим поверхностям?       И только долгие секунды спустя, видимо, именно такое время надо, чтобы кровь от члена отлила к голове, он понимает:       — Ты Объект почувствовал.       И тогда выпутывается из шастовых объятий, чтобы самому Объект почувствовать. Но это лишнее — на толстой красной книге след шастовой ладони. Просто чтобы убедиться, он обращается к своим чувствам, но те его догадку подтверждают — именно тут источник вибрации.       — Вот это, видишь, — кивает он на книгу, на которую Шаст и так уже пялится.       Несколько секунд они так и стоят, молча рассматривая Объект. Мыша, поняв, что наконец-то происходит что-то интересное, вспрыгивает на стол.       — Давай посмотрим, — предлагает Арсений, но Шаст тут же его руку перехватывает.       — Нам бы оборудование.       — Зачем? — удивляется Арсений. — Мы сами оборудование, у нас же Адентриментил в крови, — и, нежнее, добавляет. — Сейчас ты поймёшь.       Он вытягивает свою руку ладонью вверх, предлагая Антону. Шаст вкладывает свою руку, и Арсений костяшки на ней очерчивает, предлагая:       — Прислушайся ещё раз. Но ищи только яркие эмоции. Злость, ярость, желание напасть — всегда затмевают любые другие. И с такого расстояния они ударят наотмашь.       Он выпускает шастову руку, оставляя ту прямо над Объектом. Шаст замолкает, сводя брови к переносице. Прикрывает глаза, а ещё… замедляет дыхание. Вдохи и выдохи становятся глубже.       Ого. Арс не говорил ему про дыхание, а он, надо же, интуитивно догадался.       — Чувствую только Мышу, — резюмирует Антон, открывая глаза.       — Значит, всё хорошо, — кивает Арсений. — Объект не собирается нападать. Хочешь первый посмотреть?       Антон кивает и опускает ладонь на книгу. Очерчивает пальцами корешок, и за это короткое движение Арсений успевает зацепиться за детали какого-то механизма: то ли для удерживания альбома в вертикальном положении, то ли для автоматического перелистывания. Предназначение точно непонятно, но очевидно одно — сделан механизм с любовью и в домашних условиях.       Антон поддевает обложку кончиками пальцев и открывает первый разворот. Но тот пуст. Это видно даже в стремительно сгущающемся сумеречном свете.       Шаст пролистывает ещё пару страниц, но и те смотрят на него пустыми формами мест, где должны были быть фотографии. Антон хмыкает, недоумевая от происходящего, и Мыша его непонимание поддерживает коротким фырком.       Шаст очерчивает страницу пальцами, соскальзывая на одно из мест, где должна быть фотография. Его касается, а потом отнимает. На плёнке проступает жировой след от подушечки пальцев.       А потом лист вдруг вспыхивает светом. Шаст делает шаг назад, натыкаясь на Арсения. Вместе они смотрят, как оранжевые искры, слово светлячки, кружатся над листом.       Приземляясь на лист, они вспыхивают, сгорая и оставляя за собой черноту. Искр в воздухе становится всё меньше, а пепла всё больше. И всего через несколько секунд над листом, теперь покрытым пеплом, снова воцаряется сумрак.       — Я гляну, — предупреждает Антон, протягивая ладонь и замирая над листом.       Со стороны может казаться, что он застыл в нерешимости, но Арсений знает, что Шаст проверяет свои чувства. И, последовав его примеру, обращается к своим. Но короткая вспышка активности Объекта не оставляет после себя таких же ярких эмоций. Или, по крайней мере, ярких негативных эмоций.       Когда Шаст касается пепла, его пальцы окрашиваются в чёрный.       С такими пальчиками только дактилоскопию делать.       Мысль нечаянная, из арсового короткого следовского и бесконечно-длинного агентского прошлого. И, тем не менее, Арсений коротко и нервно сглатывает — никогда ещё дактилоскопия не была предвестником чего-то хорошего.       Антон стряхивает пепел на стол, и тот скрывает под собой вещи, верно служившие своему хозяину. Хозяину, теперь канувшему в Лету, струящуюся между полок архива отдела по борьбе с экономическими преступлениями.       Под пеплом — фотография. Арсений не разбирает в полумраке, кто на ней, и лезет за фонариком, но Антон опережает его. Подносит фото к хвосту Мыши, на конце которого вспыхивает искра.       Сначала Арсений видит дом. Новый, с крашеными ставнями и ровным забором. И только потом замечает лопоухого мальчика, безошибочно узнавая в нём Антона. Узнавая, конечно, из совокупности факторов, но ему почему-то хочется верить — по зову сердца. И только потом обращает внимание на двух женщин позади него.       — Мама и бабушка, — тут же поясняет Шаст, стряхивая с фотографии остатки пепла. — Когда только купили этот дом.       Арсений кивает, но что сказать, так и не находится.       — Я помню эту фотку. Куда делась только не знаю, может, и лежит где-то.       Антон не заводит размышлений о том, дубль это фотографии или та же самая. Для него это и не важно — он без раздумий убирает её в карман. И тут же стреляет взглядом в Арса. Тот безошибочно читает — теперь его очередь.       Но всё-таки не спешит прикасаться к альбому.       Хотя точно знает, что ради этого Объекта отец мог его послать.       Хотя точно знает, что увидит на фотографии — отец, бабушка и он сам.       Но почему-то рука так и не поднимается вверх, а пальцы чуть подрагивают.       — Ты можешь не… — начинает Антон, заметив его нерешительность.       — Я уже много лет «не», — качает головой Арсений.       Он сам не знает, откуда это чувство. Откуда чувство про «много лет». Откуда догадка про то, что рядом с ним пылью дышит загадка потери памяти.       Он только знает, что никогда бы на это один не решился.       А теперь может.       — У меня ощущение, что это конец партии, — сглатывает Арсений.       Антон не спрашивает его, откуда это чувство. Не прыгает с транспарантами с подбадривающими лозунгами. И, конечно, не тянет его руку насильно. Только накрывает его ладонь, оглаживая так же, как Арсений оглаживал его собственную несколько минут назад, и тихо предлагает:       — И в этом конце мы будем вместе.       — Как в какой-то дурацкой сказке, — улыбается Арсений уголком губ.       — Пожалуйста, не превратись в козлёночка, — усмехается Антон. — Я не помню, как его расколдовывали.       Арсений решает не просвещать Антона, что в той сказке ещё была задействована утопленница, фиктивный брак, а козлёнку стоило просто три раза перекинуться через голову. Но шастова фраза, и правда, на него действует сказочным образом. У него вдруг находятся силы.       Арсений вынимает свою ладонь из шастовой, занося её над листом. Последний раз смеривает взглядом альбом и его касается.       Лист вспыхивает светом так же, как минуту назад. Но теперь пепел не остаётся на листе, сгорая, сразу взметается вверх, проявляя фотографию. Мыша тянется корпусом к огонькам, пытаясь поймать, и её собственная искра на кончике хвоста качается из стороны в сторону.       Сначала Арсений видит себя. Дурацкая причёска горшком, которую он ненавидел, и которая вечно получалась из-под ножниц парикмахера.       Ещё у Арсения разбиты коленки. Кажется, это тот случай, когда он получил свой шрам на коленке.       А ещё у Арсения идеально выглаженный воротничок, потому что с другим отец бы не выпустил его из дома.       Потом на фотографии он видит отца. Лицо моложе, но взгляд такой же тяжёлый. Смотрит куда-то мимо объектива, будто контролирует того, кто делает фотографию. Нежная сирень, цветущая позади него, выглядит на его фоне как-то нелепо.       И рядом ещё… кто-то.       Последние искры догорают в воздухе, и комната погружается в полумрак. Арсений видит тонкие руки, какое-то цветочное платье, но лицо так и не появилось. Вместо него, будто выскобленное в бумаге, белое пятно. И Арсений в это пятно всматривается так усиленно, что оно, как будто, тоже начинает всматриваться в него в ответ.       Он качает головой, избавляясь от наваждения, и поддевает фотографию. Бумага такая тонкая и хлипкая, что вот-вот в руках развалится. Шаст из-за его плеча следит за тем, как Арсений переворачивает фотографию.       Сзади подпись — неровным детским почерком.       

Я, папа и мама

      Потом пририсовано солнышко. И больше никаких пояснений.       Шаст выдыхает прямо около его уха, и Арсению слышится облегчение. Которое он ну никак разделить не может, поэтому удивлённо вскидывает брови, к нему оборачиваясь.       Антон выглядит виновато и, потупив взгляд, поясняет:       — Ты никогда про маму не говорил. Так что я вроде… подозревал.       И, правда, не говорил. Арсений только сейчас про себя это отмечает. Не говорил и не думал. Как будто концепт существования двух родителей просто к нему не применялся.       «На ноль делить нельзя», — просто есть такое правило. «У Арсения не два родителя, а один», — тоже такое правило.       Арсений кивает, снова всматриваюсь в фотографию. Ещё один штрих по выскобленной бумаге — и вместо лица будет дырка. А те детали, которые видны — тонкие руки и платье — Арсений не помнит. Или не помнит достаточно, чтобы осознанно воспроизвести. Потому что, очевидно, эти детали Объект всё-таки выкроил из его памяти.       — Заберём фотографию с собой? — предлагает Антон.       Этим вопросом он будто пытается снять с Арсения необходимость что-то сейчас осмысливать. Но Арсений её с себя снимать не хочет. Хочет прямо здесь зафиксировать положение дел. Каким бы непонятным оно ни было.       — Я не помню её. И понятия не имею, почему забыл.       Мыша, погасив искру, вдруг юркает к их ногам. Вокруг них становится совсем темно, и в этой темноте Антон его к себе притягивает. Вместо запаха гари Арсений теперь различает только шастов запах и его вдыхает, успокаиваясь.       — Мы со всем разберёмся, — обещает Антон.       И, хотя Арсений понятия не имеет, как они разберутся, эта фраза в нём вспыхивает теплом и благодарностью.