Когда зажигается Искра

      Сущность беспокойно меряет кухню призрачными шагами. Скользит вдоль кухонного гарнитура до стола, когтями касается прядей серёжиных волос, а потом на несколько секунд застывает, будто собирается изменить маршрут. Но так его и не меняет, снова возвращаясь к гарнитуру.       Арсения от её хождения укачивает, но и глаз от неё оторвать он не может. Чем меньше идей, как узнать больше о своей матери, тем беспокойнее сущность мечется. Иногда в проблесках её красных глаз Арсений даже различает желание напасть. Но в жизнь его она так и не воплощает.       — Понимаешь, я уверен, что она ставила на мне эксперименты, — качает головой Арсений, обращаясь то ли к сущности, то ли к Серёже, то ли к Антону. Антону, который вообще предпочитает весь разговор отмалчиваться.       Ни с чьим взглядом Арсений не встречается, отворачивается к окну и рассматривает пробивающуюся на участке траву. Ещё пара недель — и Серёжа заведёт привычную шарманку о том, что «от дома одни проблемы». Шарманка эта, впрочем, закончит играть, как только он найдёт номер садовника, который вместо него эту траву выкосит.       — Раз уверен, зачем тебе какие-то доказательства нужны?       Арсений вздрагивает, пытаясь вернуться в контекст. Чтобы вспомнить, о чём они говорят, требуется долгих несколько секунд и недовольное шипение сущности.       — Потому что, — начинает было Арсений, но тут же замолкает.       Хотя честно собирался это предложение окончить. Но то вдруг тонет в скрежете. Сущность когтями скребёт по кафелю на стене, привлекая его внимание.       Будто хочет, чтобы Арсений на этот вопрос ответил лично ей.       — Потому что, — поясняет он в огоньки красных глаз. — Отец не даст мне никакой информации сам.       — Неубедительный какой-то ответ, — разочарованно фыркает Серёжа.       За это разочарование хочется в него запустить одним из ножей с кухонного гарнитура. Но Арсений, конечно, не запускает. Во-первых, потому что дорожит Серёжей. Во-вторых, потому что не умеет он нормально ножи метать.       — Какой вопрос, такой ответ, — шипит Арсений не только Серёже, но и усмехающейся сущности.       Арсений прикрывает глаза, и под веками отпечатывается солнечный свет. Он бликами вспыхивает в темноте, привлекая к себе внимание.       Повисшую на кухне тишину нарушает только хруст печенья, которое уминает Шаст. Печенье это хранится у Серёжи на кухне столько, сколько Арсений с ним знаком. Но Антону он об этом не говорит, недовольный его пассивной позицией в разговоре.       — Мне нужно найти хоть какое-то доказательство, чтобы отца разговорить, — продолжает Арсений попытки до Серёжи достучаться. — Что в этом непонятного?       — Да всё непонятно, Арс, — вздыхает Серёжа.       Матвиенко отпивает чай, прихлюпывая. Хлюпанье по черепной коробке Арсения мечется громом. Мыша, и та, не такая громкая со своей Связью.       — База актов гражданского состояния; база служащих Структуры за все годы существования органа; база аккредитованных учёных, не прикреплённых к институтам, — перечисляет Серёжа. — Что ты хочешь, чтобы я ещё проверил?       — Наверняка не все архивы оцифрованы. Есть архивы с ограниченным доступом, — Арсений поворачивается к Матвиенко, натыкаясь на его вздёрнутые в удивлении брови и поясняет. — У тебя же сто процентов есть в них знакомые.       — Если без всяких оснований, просто по моей прихоти, я попрошу их принести мне оттуда инфу, то из разряда знакомых они перейдут в разряд незнакомых.       Хотя Арсений уверен, что это не так. Все в правоохранительных органах крепко повязаны. И пусть у него пока нет понимания, как связаны Структура и Хаос, но уж опера из разных филиалов первой точно готовы друг другу помочь.       — Серёж, — устало выдыхает он.       Но Матвиенко не даёт ему договорить:       — Я знаю, что ты скажешь, Арс. Я уже слышал от тебя это три тысячи раз. И в трёхтысячный раз тебе повторю: «отъебись ты от своего прошлого уже». Но тебе же похуй. Тебе только дай найти у себя новую занозу, ты себе её всадишь до самой кости с нескрываемым удовольствием.       Серёжа поднимается со стула, отходя к кухонному гарнитуру. Там он щёлкает чайником, что-то ворча себе под нос. Казалось бы — отличный шанс для сущности, чтобы на него наброситься и разорвать своими когтями. Но та только пристыженно смотрит на него с противоположного конца кухни, бросая взгляды за поддержкой на Арса.       Но у самого Арса нет этой поддержки. От невозможности с Серёжей найти общий язык голова раскалывается. И он этот взгляд сущности переадресует Антону. Поджимает губы и будто просит: «Ну, хоть ты ему скажи».       Серёжа их переглядки будто спиной чувствует, фыркая:       — Ты думаешь, если Антон мне скажет, то я побегу в архив документы доставать?       — Дело же не в архиве, — подаёт голос Шаст. — А в том, что тебе не нравится сама идея.       — Ого, какая проницательность, — фыркает Матвиенко, наливая чай. Чашку на стол он ставит с таким усилием, что кипяток переливается через край. Мужчина фыркает, когда капли попадают на кожу.       — Я знаю, что ты боишься за Арса, но, — Шаст стреляет в Арсения коротким взглядом, — но я же буду рядом. Ничего плохого не случится.       — Случится, не случится, — качает головой Матвиенко. — Зачем вам вообще лезть в эту мясорубку? Ты не видел Арсения до тебя. А я видел. И если есть хоть какой-то шанс, что он обратно в это состояние откатится, я его и близко к этому месту не подпущу.       — Но основные базы-то ты проверил, — встревает Арсений, натыкаясь на раздражённый серёжин взгляд.       — Да потому что я знаю, что там ничё такого не может быть. Не снесёт же тебе голову от её девичьей фамилии?       Серёжа прав, поэтому Арсений язык прикусывает. А сущность так вообще его ремарки не замечает, наблюдая за Антоном.       — Дима тоже видел Арсения до меня, — настаивает Шаст. — Но он не противится идее.       «Не противится», конечно, громко сказано. Когда они попытались что-то выяснить о матери Арсения с помощью Димы, тот изобразил охуеть какую занятость на работе. И, хотя в Научном отделе Структуры, и правда, часто бывают авралы, именно в этот раз Арсений заподозрил его в искусственности. В том числе и потому, что Дима не кинулся их отговаривать. Хотя это очень в его характере.       — Ну и идите к Диме, — фыркает Серёжа. — Он же даже ближе к твоему отцу.       — В тебя биться, как в стену, — не выдерживает Арсений. — Тебе доводы приводишь, а ты как козёл упрямый.       — Серьёзно? Я упрямый козёл? — повышает голос Серёжа.       — Конечно, ты. Ещё бесючий такой, с загнутыми рогами и… — но фантазия Арсения покидает, и он совершенно по-детски выплёвывает. — И вонючий.       Но Серёжу это окончание, конечно, не смешит. Он смотрит из-под бровей стальным взглядом и сжимает губы в одну линию. Видимо, пытаясь сдержать не столь безобидный ответ.       По полу скрепят ножки стула, и Антон поднимается с места, вставая между ними.       — А ну, брейк. Срётесь как школьники.       Из-за Антона Арсений видит только левое ухо Серёжи. То, впрочем, бесит его не меньше, чем целый Серёжа.       — Так усмири своего, — пыхтит Матвиенко.       Серьёзно? Это Арсения нужно усмирять? Арсения, который, вообще-то, последние пару часов потратил на то, чтобы добиться понимания всеми возможными формулировками?       Но, прежде чем он успевает всё это Матвиенко выплюнуть в исключительно нецензурных формулировках, Шаст его плеча касается:       — Усмирись, — ладонью Антон ведёт вверх, касаясь шеи, а потом заправляет выбившуюся прядку за ухо. — А иначе будем тебе уколы от бешенства ставить.       Хотя, бешенством, очевидно, тут и не пахнет. Правду о том, что он, вообще-то, и так чудом удержался от того, чтобы в Серёжу не метнуть нож, Арсений сказать не решается, только ворчит:       — А может лучше Матвиенко от вредности уколы выпишем?       Серёжа на этот комментарий только цокает, отпивая чай с громким хлюпаньем. Естественно, специально.       — Да, давайте вам обоим выпишем, — предлагает Антон. — Заодно в одну палату вас положим, чтобы вы помирились.       — Я через окно сбегу, — упрямится Арсений.       — Там решётки будут стоять, не сбежишь, — Шаст тянет его за руку к столу. — Но есть вариант обойтись без уколов, палат и решёток, — Антон надавливает на арсовы плечи, усаживая его напротив Серёжи. — Давайте на пару минут представим, что мы два следака и опер, а не истерящие дети, окей?       Арсению хочется сказать, что «кто тут ещё истерящий, кроме Серёжи», но под давлением шастовых ладоней, он не решается. Серёжа смотрит на него исподлобья, но взгляд чуть теплеет. Он барабанит пальцами по столу, как иногда делает Антон, когда нервничает. И этот жест, неожиданно, и самого Арсения заставляет потеплеть.       — Я знаю, что ты волнуешься за меня, — начинает Арсений.       У него к Серёже намного большая благодарность, чем он может словами выразить.       Когда Арсений только пришёл в Структуру, Матвиенко взял его под своё крыло. Не по чьей-то указке, а сам. То ли просто в силу характера, то ли используя какие-то тайные оперативные разработки, смог подобрать отмычку к арсовому доверию. И, когда отец про их дружбу узнал и предложил сотрудничество, Серёжа честно Арсу про это рассказал. И так же честно признался, что от дома, который собирается подарить его отец, отказываться не собирается. Но и на Арса доносить тоже.       —Я свою жизнь ломал и начинал заново больше десяти лет. А теперь я знаю, что… что смогу с этим жить. И впервые за столько лет я не один.       Он протягивает к Серёже раскрытую ладонь через стол, но тот её своей не накрывает. Только переводит взгляд на Шаста, у того спрашивая:       — Обещаешь, что не дашь ему опиздюлиться?       — Обещаю, — кивает Антон.       Серёжа опускает свою ладонь на арсову, коротко сжимая:       — Я свои слова о том, что ты козёл, не забираю.       — Так и я свои тоже, — усмехается Арсений.       Сущность, наблюдая за ними, только нетерпеливо фыркает. В своём предпочтении экшена лирике, она похожа на Мышу.       — Ладно, — резюмирует Серёжа, размыкая их руки. — Тогда давайте думать.       Арсений сжимает пальцы вокруг своей остывшей чашки с чаем. Того в кружке до краёв.       — Мне всё ещё не нравится идея искать в засекреченных архивах, — и, не давая Арсу возмутиться, Матвиенко продолжает. — Потому что риск большой, а выхлоп маленький.       — В смысле?       — В этом, и правда, есть рациональное зерно, — вдруг соглашается Антон. — У твоего отца наверняка есть доступ в эти архивы. И вся информация там подчищена.       — Хм, — Арсений разглаживает скатерть под пальцами. — Думаете, он не просто так не хочет делиться? У него попросту этих данных нет?       — Вполне возможно, — соглашается Серёжа. — И тогда имеет смысл смотреть в сторону личных архивов.       — Порожняк, — качает головой Шаст. — Если ты про фотографии или что-то такое, мы весь арсов дом перерыли. Ничего там нет.       — Может, не в арсовых? Друзей детства? Родственников?       Сначала Арсений фыркает: силуэты сущностей, и те, более чёткие, чем силуэты потенциальных родственников или, тем более, друзей. И, тем не менее… Арсений цепляется за самый краешек этой идеи. Сохранившиеся бумажные источники, и правда, могут быть самым ценным источником информации. Особенно, если эти источники имеются не в единственном экземпляре.       — Или, может, не в фотографиях, — включается в разговор Арсений. — Помнишь, мы находили газетную вырезку с отцом? Если моя теория про эксперименты надо мной… («Да, та самая теория без подтверждений», — фыркает Серёжа). Если эта теория верна, то, наверняка, и про маму что-то писали в газетах. А подшивки есть в библиотеках.       — Твой отец не смог бы изъять архивы всех библиотек страны, — рассуждает Антон.       — Время научной деятельности мы можем примерно определить. Девичью фамилию жалко не знаем, да Серёж? — подтрунивает Арсений, а когда адресат подкола закатывает глаза, продолжает. — Попробуем зайти через совместное упоминание с отцом.       — Большая часть архивов уже оцифрована, — соглашается Матвиенко. — И идея звучит… Очень даже реально.       У Арсения плечи вниз опускаются, будто освобождённые от груза. Сущность, наблюдающая за разговором, тоже довольно потирает когтистые лапки, стукаясь ими друг о дружку.       — Вы только быстрых результатов не ждите, ладно? — предупреждает Серёжа. — Потому что сейчас и к нашему отделу привязались: все бумаги перетряхивают.       — Всё из-за случая с Чернецовой?       — Мг-м, — кивает Матвиенко. — Так что, может, идея свалить в гонщики не так далека от реальности.       Ни Антон, ни Арсений на это ничего не отвечают. Это дело над ними двоими висит дамокловым мечом. Меч раскачивается из стороны в сторону на истончившихся верёвочках, грозясь им на головы обрушиться. А они на потенциальную угрозу не обращают внимания, разыскивая то фотографии, то подшивки газет. Будто из тех можно будет соорудить хорошие каски, и головы прикрыть.       На улице капель. В повисшей тишине Арсений слышит, как та звонко стучит по подоконнику. Капли разбиваются, разлетаясь в стороны, и попадают на стекло. И пусть через пару дней опять похолодает, и они превратятся в изморозь и сосульки, Арсений старается об этом не думать.       Пока-то тепло.       И, когда они с Шастом выходят из дома, радостно следит за тем, как на напитавшемся водой участке показываются первые — ещё совсем робкие — зелёные ростки.       — Вы обратно в город? — кричит им Серёжа, когда они почти выходят с участка.       — В город, — кивает Антон. — Чё хотел?       — Распечатайте мне список всех областных библиотек, — просит Матвиенко. — Только с адресами и контактами сразу. Я какого-нибудь стажёра, может, запрягу.       Шаст кивает ему, пропуская Арсения вперёд себя. За калиткой картина менее жизнеутверждающая. Активно тают сугробы, умирая прямо у их ног грязевой массой. Утром, когда они приехали, можно было ловко пройти по корке льда (а та под их подошвами визжала и лопалась от недовольства), но теперь так не получится.       — Не помнишь, не обещал ли ты когда-то носить меня на руках? — уточняет Арсений.       — Если и обещал, то такой форс-мажор в условия договора не входит, — усмехается Антон, окидывая взглядом масштабы бедствия. — Пизда коврику в машине.       — И кроссовкам.       — И кроссовкам, — соглашается Антон, делая первый шаг.       Всё выходит ещё хуже, чем Арсений себе представлял. До машины они добираются не просто перепачканные, а засранные. Засранные так, будто участвовали в каком-то фетишистском бою в грязи, цель которого как можно сильнее вымазать обувь. Что дальше с этой обувью нужно делать, его фантазия, правда, не подсказывает.       Коврик в машине и так не в лучшей своей форме. В разводах; крошках от печенья, которое Арсений жевал по дороге сюда; да ещё и подпалённый Мышей. Но венчать его сверху комьями грязи всё равно не хочется.       Поэтому, открыв дверь машины, Арсений неуверенно застывает и уточняет:       — Разуться, может?       Антон уже забрался на своё сидение и обстукивает подошвы кроссовок, высунувшись на улицу.       — Ага, и раздеться, — фыркает Антон. — Секс в машине с нашим ростом, конечно, получится незабываемым.       Иногда Арсению хочется залезть в голову Шасту. Конкретно сейчас, чтобы узнать: подбирает ли он специально формулировки так, чтобы они ассоциировались с сексом, или они вырываются неосознанно? А если неосознанно, то, когда оно перейдёт в осознанное? Осознанное, которое Арсений, наверное, уже бы и хотел, но… Всегда находится какое-то «но».       — Арс, хоть в обуви, хоть без, давай, заходи уже, прошу тебя, — выдыхает Антон снова ни что иное, как метафору на секс.       Время, отведённое на принятие решения, что делать с обувью, Арсений тратит на свои пространные размышления. Поэтому просто копирует Антона, обстукивая подошвы над землёй.       Машина в грязи вязнет, и едут они очень медленно. Пока неповоротливая махина, в которой они сидят, отважно преодолевает очередную колею, Арсений прикрывает глаза.       — Когда уже закончится эта мерзкое «нечто»?       Арсений не разменивается на более приятное описание того, чем буквально десять минут назад любовался. Но и, справедливости ради, любовался он проклёвывающими росточками, а не бескрайними грязевыми просторами.       — Тебе обнадёживающий ответ или честный? — усмехается Антон.       Арсений, и не глядя на Шаста, знает, что у того на щеках появляются ямочки. И, любуясь этими ямочками под своими веками, неожиданно смягчается.       — А есть что-то компромиссное?       — Есть вариант уехать в другой город и переждать, — предлагает Антон.       — Куда-то там южнее, в смысле?       С закрытыми глазами легко представить, что едут они не в старой машине, а на катере. И рассекают не колеи грязи, а волны. Те бьются о борт, а на фоне слышны крики чаек. Обманываться долго, впрочем, не получается. Уж слишком противно скрипит машина, пытаясь сообщить хозяину о том, что опять на грани гибели.       — Не обязательно южнее. В Столице сейчас тоже теплее.       Они, наконец-то, выезжают на асфальтированную дорогу. Машина облегчённо выдыхает, перестав скрипеть.       Арсений открывает глаза, недоверчиво уточняя:       — Ты предлагаешь поехать в Столицу?       Потому что он успел узнать Антона достаточно, чтобы понять, что упоминание её совсем не случайно. С чего бы ему вспоминать Столицу, когда Арсений мечтал о тепле, а не об «унылом пейзаже средней степени тяжести».       Антон на него не смотрит. Неотрывно следит за дорогой, на которой ни одной встречной машины, светофора или пешеходного перехода. И отсутствие даже короткого зрительного контакта о многом Арсению говорит.       Внутренности болезненно сжимаются, в горле встаёт ком. А, вальяжно лежащая на заднем сидении сущность, вдруг боязливо сворачивается в комочек. Арсению бы так же свернуться, но вместо этого он холодно чеканит:       — Антон, зачем нам в Столицу?       Услышав второй раз вопрос, Шаст всё-таки отвечает:       — Потому что нам пришли повестки на допрос. Тебе — свидетельская, мне — как потерпевшему.       Ком в горле проваливается ниже, а внутренности расслабляются. Вопреки логике процессуальное «допрос» успокаивает Арсения потенциальной безопасностью процедуры. Конечно, это только первая реакция. Но все дальнейшие доводы Арсений позволяет себе отложить хотя бы на те несколько минут, пока узнает у Антона подробности.       — Кто подал заявление о возбуждении дела?       Потому что если Чернецова к Структуре, то пизда, вслед за их почившим в грязи кроссовкам, придёт Арсению. В его личном деле, оставшемся в Хаосе, чёрным по белому написано: «Задание агента: вербовка Антона Шастуна, выбранного в качестве цели». И если этот документ всплывёт в ходе следствия, Арсений станет если не подозреваемым, то точно соучастником дела о похищении Антона.       С другой стороны, с какого перепуга Чернецовой вообще подавать заявление? Чтобы что? Чтобы стребовать компенсацию лечения из-за херни, которую она сама же и устроила? Нет, это точно какая-то чушь.       И, подтверждая этот вывод, Антон качает головой:       — Структура инициировала возбуждение дела.       — Ладно, — кивает Арсений, стараясь свои мысли унять. — И в чём суть дела?       — Там много. Они по всем произошедшим диверсиям решили пройтись, — качает головой Шаст. — Умышленное уничтожение имущества, покушение на жизнь служащих, даже доступ к гостайне.       — В одном производстве? — фыркает Арсений.       Он, конечно, и не был высокого мнения о правовых познаниях служащих, но, чтобы в одном заявлении мешать преступления против личности, против имущественной неприкосновенности и государственной власти? Такого сюрреалистичного дела, пожалуй, и абитуриент не сошьёт.       — Они вроде ссылаются на «серию атак по подрыву деятельности государственного органа» и всё шьют, как диверсию, — покусывает губы Антон, и чуть тише, заканчивает. — Но ты вообще… не о том думаешь.       Арсений кивает. Кивает, ничего больше про детали производства не уточняя. Потому что он отлично понимает, что значит «не о том».       Оно в нём стучит волнением и тревогой. Подпитываемое тем, как Шаст по-дурацки к этой новости подступился, и как быстро помрачнел. Потому что опасность тут совсем не в объективных признаках, которые Антон и сам прекрасно может разобрать и до них доебаться. Опасность в субъективных признаках.       А точнее, в субъекте.       А если совсем точно, то в Арсении.       — Ты боишься, что на допросе они изменят мой статус со «свидетеля» на «подозреваемого», — резюмирует Арсений.       Обычная для Структуры практика. Вызвать на допрос свидетеля, а потом, прямо во время разговора, деланно воскликнуть: «Какая случайность, ваши слова так удобно ложатся на доказательства, которые мы собрали против вас. Конечно, просто на всякий случай». А потом поздравление со статусом подозреваемого и вызов на суд по выбору меры пресечения (залог, домашний арест или заключение под стражу — в зависимости от настроения следователя).       В Хаосе совсем другие статусы. Ты либо заходишь в здание в качестве агента и обладаешь всей полнотой прав, разбавленных обязанностями, либо в качестве Испытуемого и «делай чё скажут и не ной, а то не получишь бабки».       И Арсений неожиданно осознаёт, что возбуди дело по заявлению Чернецовой, и выступай он на стороне Хаоса, может у него было бы больше шансов выйти из воды сухим.       — Я разговаривал с твоим отцом по этому поводу, — продолжает Антон. — Он сказал, что поработает над тем, что нам говорить на допросе.       — Что значит «поработает»? — ни сил, ни желания удивляться тому, что Шаст говорил с его отцом, нет.       — Если мы приедем в Столицу за несколько дней до допроса, он устроит нам встречу с адвокатом. А тот пропишет наши линии…       — Линии защиты, серьёзно? — зло выдыхает Арсений в мелькающие в окнах верхушки елей. — Какого чёрта мы вообще должны об этом думать?       Хотя Арсений, конечно, знает, «какого чёрта». Это «какого чёрта» начинается с момента, когда он решил, что Антон Шастун — хорошая цель для вербовки и заканчивается моментом, когда Шаст запускал ему сердце на фоне горящего дома.       — Ладно, — выдыхает Арсений, когда воспоминание потухает, рассыпаясь пеплом. — Давно повестки пришли?       — Пару дней назад.       Арсений кивает, не отводя взгляд от окна. Там лес уже сменяется городскими окраинами. Маленькие домики утопают в подтаявшем снеге и будто просят о помощи. Арсений бы с радостью протянул им руку, но знает, что сам увязнет в этой грязи. А, может, он уже увяз, просто пока этого не понял.       — Прости, что не сказал сразу, — вздыхает Антон. — Я на адреналине сразу начал разруливать.       — И на Адентриментиле, — фыркает Арсений. — Я так и понял.       Полгода назад он бы на Антона накинулся. Обвинил его в том, что тот решает за них двоих, без его на то одобрения. Может даже вспомнил бы какие-то свои заслуги в Хаосе, в качестве доказательства того, что Арсений, вообще-то, самостоятельная личность. И, мало того, что самостоятельная, так ещё и представляющая серьёзную угрозу всем окружающим. И все проблемы со своим отцом он может решить не только сам, но и самым наилучшим образом.       Но он слишком вымучен этой историей. Вымучен не только тем, что она никак не закончится. Но и тем, как больно она отдаётся внутри, когда Арсений думает, что мог Антона потерять.       Поэтому, хоть Арсений всё ещё и остаётся самостоятельным и потенциально-опасным для окружающих, рядом с Антоном он себя чувствует зефиром, который бросили в кружку с кофе. И он не собирается себя из этого состояния вытаскивать, пока на то нет необходимости.       — Спасибо, что позвонил, — Арсений сжимает ладонь на шастовой коленке. — Я всё равно не могу с отцом пока нормально поговорить.       — Из-за мамы, — кивает Антон.       — Из-за неё.       Или, точнее, из-за неразгаданной связи отца с ней.       Если Арсений попросил стереть ему память, чтобы забыть какой-то эксперимент над собой, то где был отец во время его проведения? Не из-за своего ли активного участия в этом эксперименте радостно ухватился за возможность его из памяти Арса вычеркнуть? И не потому ли не рассказывает Арсению детали сейчас, надеясь, что до его роли Арсений не докопается?       Но Арсений докопается. И отец со своим загадочным молчанием его в этом не остановит.       — Арс, — он вскидывает глаза на Антона, но тот так и продолжает следить за дорогой. — Можем кое-куда заехать?       — Кое-куда — это в офис авиакомпании, чтобы билеты купить?       — Не, твой отец обещал купить.       Арсений выдыхает, но от комментария воздерживается. Если покупкой билетов и консультацией у адвоката отец пытается убедить его в своей непричастности, то получается крайне хуёво.       — Поехали, — кивает Арсений. — Я думаю, Мыша ещё не успела разнести квартиру.       — А если успела, то мы, в любом случае, уже ничего не сделаем, — усмехается Антон.       — Ага, придётся бежать в другой город и начинать жизнь заново, — шутит Арсений.       Хотя, по правде, даже сказанная в шутку, идея пугает. Он только свою жизнь из руин поднял, а теперь её ещё и переносить куда-то?       — Заново до следующей взорванной квартиры, — выдыхает Шаст, но рассуждение не продолжает. Видимо, потому что не хочет снова вдаваться в пространные размышления о том, где бы применить способности Мыши.              В городе сугробы сошли быстрее, а, значит, и грязь быстрее растаскали на своих подошвах прохожие, а машины — на протекторах. Кое-где уже видно асфальт, который вместе с грязью сходит комьями. И, всё-таки, иногда можно увидеть ручейки не грязно-коричневые, а синеватые. В таких небо отражается с облаками, и Арсений их старательно вылавливает на обочине, следя до того момента, когда они впадут в водосток.       Улицы вокруг знакомые: всего в нескольких кварталах их квартира. И с загадочным шастовым «заедем кое-куда» такое их положение диссонирует. Но Арсений не задаёт вопросов. Главным образом потому, что Антону доверяет, но ещё и потому, что не хочется отрывать глаз от только что найденного синего ручейка.       Когда машина сворачивает во двор, он всё-таки приподнимается на сидение, принимаясь вертеть головой. Но кроме нескольких магазинов с выцветшими вывесками ничего не видит.       — Моя следовская чуйка подсказывает, что у тебя есть вопросы, — самодовольно тянет Антон, паркуясь.       — Вы на удивление проницательны, коллега, — усмехается Арсений. — Хотя вариант, что Вы просто заплутали и перепутали наш двор с соседним, я всё ещё не отметаю.       — Прошу, — Антон открывает дверь машины, и в лицо ударяет поток влажного воздуха.       Арсений чудом уворачивается от того, чтобы не наступить в один из ручейков, которым он только недавно любовался. Но чуть не поскальзывается на подтаявшем льду и цепляется за локоть Шаста.       — Я бы тебе закрыл глаза, чтобы сделать сюрприз, но не хочу, чтобы ты ёбнулся, — смеётся тот, ответно удерживая Арсения.       — Меня только выписали — и обратно.       — Да, мы пропишем тебе постельный режим, — Шаст тянет его в сторону одного из подъездов, вопросительные взгляды Арсения игнорируя. — Будешь соблюдать рекомендации? — мурлычет он.       И в этом мурлыкании опять отчётливо слышен намёк. Отчётливый настолько же, как арсеньевское помешательство на поиске этих намёков.       Подъездная дверь скрипит, открывая перед ними длинный коридор. Вверху по лестнице — жилые здания, а на первом этаже небольшие магазинчики и офисы. В полутёмном коридоре свет на стены ложится неровно и у их ног практически рассеивается. Их ступни тонут в темноте, напоминая о своём наличии только звуком шагов.       — Надеюсь, здесь находится какая-то уникальная винтажная лавка, — размышляет Арсений, пока они шагают по коридору.       — Конечно, в нашем районе же столько любителей винтажа, — смеётся Антон и останавливается около одной из дверей.       Та — самая обычная, обшитая чёрной искусственной кожей. А когда Шаст проворачивает ключ в замке, за ней находится самая обычная комната.       Антон подталкивает его внутрь, прежде чем Арсений успевает что-то спросить.       Напротив двери — рабочий стол из светлого дерева. Он не завален всякой чушью, как всегда, бывало у Арсения что в Структуре, что в Хаосе. На столе стоит единственный предмет, который сразу цепляет взгляд.       — Офигеть, ты где его достал?       Арсений подходит к столу и аккуратно берёт в руки фигурку Грута. Последний раз он видел его почти год назад. И давно похоронил надежду его снова увидеть. Потому что стали бы оперативники, обыскивающие их кабинет, церемониться с какой-то там игрушкой? Очевидно, нет.       Арсений нежно оглаживает сплетения ветвей, натыкаясь на шов от клея. Антон его склеил.       — Он сломан был, — поджимает губы Антон. — Но это вроде даже символично, да?       Арсений кивает и отставляет фигурку. Сердце коротко сжимается от того, что Шаст заморочился и её нашёл. Но он не успевает за своими эмоциями, те уже отскакивают в сторону, дальше изучая комнату.       Та — почти пустая. Из мебели только стол с компьютерным креслом, шкаф с пустыми полками и пробковая доска. Но и такой минимальный набор предметов подводит к очевидному выводу.       — Это наш… офис, — изумлённо выдыхает Арсений, оборачиваясь к Антону.       Тот так и стоит у закрытой двери, будто не решаясь сделать к нему шаг.       — Офис, — кивает Шаст. — Я знаю, что, может, мы уедем, но… пока мы тут. И наша квартира скоро утонет под горой бумаг и прошлых дел.       О том, что Антон предложил ему начать совместное дело, Арсений не забыл. Но и не думал, насколько быстро тот сделает первый шаг. Тогда в его предложении не было конкретики. В каком статусе работать? Кто будет их клиентами? Что они будут делать с пойманными Объектами?       Но сейчас, стоя посреди их пустого офиса, Арсений этой конкретики и не ждёт. Со всеми вопросами они разберутся. Вместе.       — Охуеть, — тянет Арсений.       Больше слов у него, и правда, не находится.       — Надеюсь, это положительное «охуеть»? — улыбается Антон и подходит ближе. — Не самое крутое место, конечно.       Накрывает арсову ладонь своей и оглаживает костяшки пальцев.       — Зато рядом с квартирой, — Арсений находит шастову ладонь и коротко её сжимает.       Из окна их многоэтажку не видно, но видно точно такую же. Если приглядеться, то можно увидеть силуэты в окнах и выдуваемые наружу занавески. Шаст за его взглядом прослеживает и спрашивает:       — Тебе, правда, нравится тут?       Арсений ладонь Шаста выпускает. Проходит к окну, опуская жалюзи. Комната погружается в полумрак, и в этом полумраке он честно отвечает:       — Мне нравится любое место, где мы вдвоём.       Потому что не всё же Антону делать намёки.       — Всё-таки, при клиентах жалюзи предлагаю открывать, — улыбается Шаст. — Им необязательно знать о тесноте нашего партнёрства.       Антон не позволяет напряжению между ними заискрить. Кроет его шуткой, и искра, с тихим хлопком, почти затухает. Но Арсений подхватывает её, разжигая коротким уточнением:       — Ты двери закрыл?       Антон кивает и мажет в ответ непонимающим взглядом. Арсений этому взгляду удивляется. Они настолько долго играли в «горячо-холодно», что Шаст решил натянуть на себя спецзащиту, предохраняющую от любого окончания этой игры?       Но, когда Арсений подходит ближе и запускает ладони под шастову куртку, задирая футболку, там не находится никакого костюма. Там только тёплая кожа, которая от касаний его холодных пальцев покрывается мурашками.       Шаст фырчит, но не отстраняется. Ладонями ведёт по арсовым локтям и подталкивает его к столу. Арсений не сопротивляется, и, когда столешница упирается в ягодицы, подтягивается наверх.       — Проверяешь прочность? — усмехается Антон.       Арсений не торопится отвечать. Стягивает кроссовки, поддевает первую подошвой, а другую скидывает носком. Лодыжками потирается о шастовы колени, заставляя того прижаться ближе.       — Может, и проверяю, — мурчит Арсений, подставляя шею. — Если меня опять прервёт какой-то Объект, я за себя не отвечаю.       Антон о кожу на шее трётся носом. А потом целует нежно и тягуче. Отрывается, только чтобы опалить кожу вопросом:       — Предпочтения, пожелания, стоп-листы?       — Ты, — выдыхает Арсений, стаскивая с Шаста куртку.       Антон отстраняется всего на мгновение, чтобы куртку скинуть. А, возвращаясь, соскальзывает на ярёмную ямку, очерчивая её языком. Арсений от этого короткого касания почти задыхается. Но шастова смешливая интонация его к жизни возвращает:       — Надеюсь, не я в стоп-листе.       Арсений заглядывает в шастовы искрящие зелёным радужками.       — Ещё одна шутка, и я тебя туда добавлю.       — Так бы и сказал, что не любишь прелюдий, — тянет Антон. — А это я ведь ещё не начал анекдоты рассказывать.       Но, стоит Арсению набрать воздух, чтобы возмутиться, Шаст его выбивает, спускаясь к ключицам. Отводит ворот пальто и прижимается к косточкам губами, иногда захватывая и ткань. Касания получаются хаотичными и лёгкими, но даже от них Арсений теряет всякое желание о чём-либо спорить.       

Между нами что-то будет

      Дурацкая мысль зачем-то пробирается по коже мурашками. Как синие ручейки на улице разветвляются на небольшие притоки, так же она расходится по телу. И Арсений не может источник этой мысли отследить. Он может только в шастовых руках растекаться от нежности.       Антон скользит ладонями по арсовым плечам, спуская пальто. То с тихим шуршанием опускается на стол, и Арсений не удерживается от комментария:       — Спасибо, я почти спалился.       Но ответить Антону не даёт, прижимаясь ближе. Обвивает Шаста ногами, ступнями скользя по его коленкам. Бёдра трутся о бёдра, и даже через ткань он чувствует, что Шаст возбуждён.       Антон то ли фырчит, то ли удивлённо выдыхает, а его пальцы замирают на арсовых локтях. И Арсений не даёт ему опомниться. Пользуется этой заминкой и прижимается губами к шастовому предплечью. Выцеловывает родинки, соединяя их в созвездия. А потом замирает, вдыхая шастов запах. Носом ведёт по коже, а потом прижимается к ней губами коротко кусает, вырывая шастов стон.       — Охуеть, какой… ты, — выдыхает Антон ему в затылок. Прядки от этого выдоха благоговейно замирают. И Арсений сам замирает.       Антон прижимает его ближе. Арсений, шумно выдыхая, трётся о шастовы бёдра и вдруг со стола соскальзывает. Носками встаёт на шастовы кроссовки и утыкается ему в шею. Тут запах сильнее и слаще. И, пока Арсений его вдыхает, Шаст подцепляет его подбородок пальцами. Своим взглядом это мгновение палит и прижимается к арсовым губам. Сминает их, одной ладонью оглаживая спину, а другой…       Другой Антон соскальзывает к паху и сжимает ладонь. Арсений этому движению подаётся навстречу и разрывает поцелуй. Пальцы Шаста нежные, но настойчивые, и их всё равно недостаточно. И он в них вжимается, пытаясь огонь внутри хоть немного унять. Но тот только разгорается, мешая сделать вдох.       Он вдруг сталкивается с шастовыми зелёными глазами. Зрачки в тех расплылись до края радужек. И Арсений, глядя в них, выдыхает:       — Я люблю тебя.       Это признание выходит другим, не таким как в первый раз. Тогда — уверенное и спокойное, сейчас — уязвимое и еле слышное, будто не слова, а почти всхлип. И Арсений его то ли стыдится, то ли пугается. С шастовой ладонью на его члене, его собственными бёдрами, толкающимся навстречу, это признание вдруг кажется ему совсем неуместным.       Шаст в его глаза смотрит прямым и спокойным взглядом. Ничего не спрашивает, просто его рассматривает. Но в том, как его пальцы застывают не двигаясь, Арсений читает неозвученный вопрос. И он лихорадочно пытается придумать, что ответить, но в голове вертится только едкое: «Тебе с ним хорошо. Ты ему доверяешь. Тебе этого хочется. Что тебе ещё-то надо?!». Член, пульсирующий Шасту в ладонь, думать быстрее не помогает.       Антон заключает его лицо в ладони и оглаживает щёки большими пальцами. Арсений переминается на его кроссовках, чувствуя под своими пальцами шнурки. И ему отчаянно хочется пошутить, чтобы разбавить неловкость, но внимательные антоновы глаза его зачаровывают. Он рассматривает, как лучики в радужках в приглушённом свете стали почти коричневыми.       — Очень сильно люблю, — шепчет Антон, целуя кончик носа. — И это единственная причина, почему я тебя касаюсь.       Арсению кажется, от этого признания его сердце начинает качать кровь раз в десять быстрее. И, чем быстрее оно качает, тем больше Адентриментила выделяет. Иначе, как объяснить волну тепла, которая его затапливает?       — Ты скажешь, если мне стоит остановиться, да? — так же тихо продолжает Антон.       Шаст смотрит на него внимательно и серьёзно. И в его глазах Арсений читает эту готовность. Готовность прекратить прямо сейчас.       Но только в себе он её не чувствует. Эта вынужденная остановка его только сильнее к Шасту подталкивает. И тихий и взволнованный вопрос вдруг возвращает его в реальность.       В реальность, где Арсений хочет касаться не только души Антона, но и тела.       — Я скажу, — честно выдыхает он. — Но сейчас не останавливайся.       Арсений накрывает шастовы ладони своими, отнимая их от лица. Опускает их сцепленные пальцы вдоль тела и подцепляет пояс своих штанов. Арсений давит на ткань, оттягивая вниз, но та цепляется за бёдра. Он тянет сильнее, и та поддаётся, соскальзывая ниже. Касается паха, заставляя его дёрнуться прямо в шастовы ладони.       Антон оглаживает ткань трусов самыми кончиками пальцев, и Арсений утыкается ему в грудь. Дышит часто и быстро. Он не знает, от чего кроет больше: от факта, что от касания его отделяет тонкая ткань, или от самого осознания, что его касается Антон.       Антон, имя которого у него проступает мурашками по коже, отпечатано на изнанке век и выцарапано на черепной коробке.       Антон подталкивает его к столу, усаживая. Он прижимается к нему, ведя ладонью по резинке трусов. Арсений прижимается ступнями к шастовым коленям, но заземлиться, конечно, не получается. Его сердце колотится в грудную клетку напротив, а сам он горит от кончиков пальцев до кончиков волос.       Рука Антона соскальзывает под резинку трусов. Костяшки пальцев мажут по животу, а ладонь проскальзывает по лобку. Арсений от этого касания шумно выдыхает и скребёт ногтями по столу.       — Так хорошо?       Ладонью Шаст ведёт вдоль члена, и Арсений стонет, откидывает голову назад. Взгляд упирается в стык потолка и стены.       — Так, — Арсений сглатывает. — Хорошо.       — Только назад не упади, — Шаст смещает свободную руку на спину, его придерживая. — Сомнительное мероприятие для первого посещения офиса.       — А дрочка не сомнительное?.. — ёрничает Арсений, но договорить не успевает.       Антон касается мошонки: проводит большим пальцем, надавливая, а потом отпускает. Арсений под его движениями ёрзает, прося о большем. Отпечатки шастовых пальцев на его коже отпечатываются дактилоскопией. Если сейчас Антон отстранится, Арсений потом будет всю жизнь его по этим отпечаткам искать.       — Ты сказал — никаких шуток, — Шаст целует его щёку, в неё улыбаясь.       — Мне можно, — выдыхает Арсений, пододвигаясь к Антону ближе.       Член выскальзывает из ладони Шаста и тычется в его футболку. Но Антон от него не отстраняется. Наоборот, прижимает и потирается тканью. Через неё Арсений чувствует тепло его живота. И ему этого тепла хочется коснутся.       Арсений тянет ткань вверх, и та послушно соскальзывает в его руки, оголяя живот. От касания кожа к коже они одновременно выдыхают. Мышцы на животе Антона сокращаются, а он сам будто замирает.       Арсений потирается о кожу живота — та податливая и тёплая. Волна тепла проходится снизу вверх до солнечного сплетения. И внутри разгорается желанием большего. Разгорается настолько, что тепло выходит наружу, иссушивая губы. Арсений коротко облизывает их, перемещая руки на ремень шастовых джинс.       — Ты не против, если?..       — Нет, — качает головой Антон, и глаза у того совсем тёмные.       Арсений ведёт ладонью по ширинке джинс, и Шаст под его касаниями ёрзает. Антон оставил на нём отпечатки своих пальцев, и его хочется коснуться так же.       Не только пальцами.       Главным образом не пальцами.       Ремень поддаётся с тихим звяканьем, которое в голове у Арсения множится и бьёт по черепной коробке. Он придерживает молнию джинс, но та из-под пальцев выскальзывает. А когда, наконец, цепляет застёжку, та едет просто мучительно медленно.       Всё вокруг будто прекращает существовать. Остаётся только член, пульсирующий Антону в живот, и арсовы дрожащие пальцы, сражающиеся с молнией.       Когда застёжка поддаётся, Арсений спускает джинсу на бёдра. И, несмотря на то, что Арсений видел шастовы трусы несчётное количество раз (преимущественно валяющиеся на полу в ванной), в этот раз всё не так.       Ткань совсем тонкая. Сквозь неё проглядывают не только очертания члена, но и узоры набухших вен. Арсений ведёт пальцами по коже, задевая их и перепрыгивая с одной на другую. От каждого его касания Антон выдыхает. А от каждого шастового выдоха, Арсений, кажется, умирает.       Арсений обхватывает шастовы бёдра крепче и к себе притягивает. Он оглаживает плечи Антона ладонями, и ему кажется — те дрожат. Шаст целует его в висок, носом зарываясь в пряди, и Арсений позволяет себе замереть в этом мгновении.       В мгновении, котором между ними плетётся что-то новое. Вид Связи, ещё не открытый учёными и доступный только им двоим.       Кожа у Шаста — горячая. Хочется в неё вдавливаться и в ней увязать. И Арсений, ведя ладонью по своему члену, жмётся к этому теплу ближе. Ладонь касается живота, лобка, а потом и паха Антона. Пальцы, натыкаясь на него, скользят вниз, и Шаст рвано выдыхает, вжимаясь. А потом своей ладонью проскальзывает между ними и накрывает ладонь Арса.       Переплетает их пальцы, смыкая вокруг арсового члена. Ведёт вверх и вниз — медленно и тягуче. От этого движения Арсений губу закусывает и прикрывает глаза. Удовольствие растекается внизу живота теплом. И в этом тепле нет страха. Ему не страшно довериться, и не страшно, что будет после.       Потому что, что бы не случилось, это всегда будет Антон.       Шаст ускоряет темп — ведёт ладонью увереннее и быстрее, заставляя арсов член толкаться в его собственный. И от этих столкновений — кожа к коже, вены к венам — голову ведёт сильнее, чем от фрикций.       Арсений размыкает пальцами, ладонью соскальзывая Шасту на футболку. Скребёт по ней ногтями, будто пытается уцепиться. Гравитации больше не существует, и точку опоры найти никак не удаётся. Он упирается головой в шастову грудь, но голова всё равно кружится.       Арсению кажется, он почти отключается. Внизу живота сжимается тугой комок удовольствия.       Перед глазами вдруг делается светло — под веками взрываются вспышки. И такие же вспышки расходятся по коже мурашками. Дыхание перехватывает, и Арсений вытягивается наверх, пытаясь сделать вдох. И натыкается на шастовы губы.       Арсений целует его отчаянно, будто у него есть последнее мгновение, чтобы им насладиться. Соскальзывает языком в приоткрытые губы, покусывает и снова ведёт языком по губам.       Антон останавливается, сбившись, и Арсений его ладонь накрывает своей. Задерживает свои пальцы на костяшках Антона, и именно этого касания вдруг оказывается слишком. Арсений стонет в шастовы губы, чувствуя, как ладонь заливает теплом.       Шаст его стону вторит, перемещая ладонь на свой член. Фрикции, медленные и неторопливые, мажут по коже арсового живота. И Арсений вторит этим движениям, касаясь губ Шаста нежно и аккуратно. Антон притягивает его ближе к себе и трётся о его бёдра. Касания отрывистые и горячие, и Арсений тоже толкается им навстречу.       Когда Антон глухо выдыхает в его губы, между ними становится тепло и влажно. Шаст отстраняется, прижимаясь лбом к арсовому плечу. Арсений ведёт носом по его щеке — на той испарина. Он её сцеловывает, та — солёная.       — Салфетки? — не особо надеясь, мычит Арсений.       Хотя салфетками тут, конечно, особо не поможешь. Шаст качает головой и стягивает с себя футболку. Он протирает ей живот — мышцы на нём продолжают сокращаться — а потом выворачивает футболку наизнанку. Оглаживает тканью арсов член, а потом свой, а после этого безо всяких сожалений откидывает её на пол.       И сжимает Арсения в объятьях. Ладонями оглаживает спину, а носом зарывается в пряди на виске.       — Арс.       Кожа на спине Шаста покрывается мурашками, и Арсений тянется за курткой. Накидывает сверху, и они будто оказываются укрыты тёплым одеялом.       — М-м? — и мычание в куртке отзывается эхом.       — С тобой охуенно.       — Потому что я спец по дрочке?       — Это тоже, — смеётся Антон, целуя щёку. — Но я в целом. Жить с тобой охуенно.       И от этого признания у Арсения внутри что-то обрывается.