заполнить пустоту

      с сашей было не по любви. с сашей было от отчаяния и желания почувствовать себя хоть кому-то нужным. он это понимал прекрасно, когда цеплялся за высветленные волосы парадеевича, стонал ему в губы и наслаждался тем, как его ритмично втрахивают в постель: хватают крепко за мясистое бедро, сминают светлую плоть до алых отпечатков и долбят-долбят-долбят. глубоко, без остановки, не давая даже перевести дыхания. серёже этого и не нужно было, ему хотелось задыхаться, скулить позорно в челюсть друга и вжиматься пятками в его поясницу крепко, чтобы быть ближе.       с лёшей любви не было, но была трепетная чувствительность и жажда продемонстрировать друг другу что-то невероятно нежное. под лёшей серёжа не задыхается, под ним он стонет протяжно и обнимает его за шею, тянет к себе, получая максимальный отклик. всхлипывает звучно, когда кореш под коленями его прихватывает и вставляет глубоко, притираясь лобком к красным ягодицам. серёже кажется каждый раз, что член входит ещё глубже, раздвигая стенки сигмовидной кишки сильнее. под лёшей серёже хорошо до слёз, хорошо до дрожи в руках и ногах, но корешу с ним просто хорошо. хорошо до крепко стоящего члена и желания вылизать после секса влажную, раскрытую дырку. и это всё ещё не любовь, потому что у лёши есть аня, и её, только её он будет целовать в губы, но не серёжу.       с вадимом серёжа не спит. к нему он испытывает что-то более высокое, нежели желание удовлетворить свои хотелки и заткнуть пустоту внутри себя членом побольше. вадима он целует сухо, без языка куда-то мимо губ, просто давая знать, что любит его как друга. действительно друга, с которым счастлив провести время за разговорами обо всём и ни о чём. тот это прекрасно понимает, видит, что с серёжей много чего не так, а потому никогда не отстраняется, позволяет себя обнимать, жаться доверчиво, и сам иногда целует то в кудрявый затылок, то в висок, реже в нос. только во время стрима он отстраняется, это ведь шоу, и серёжа это понимает.       с ваней странно. серёжа не понимает толком, это ли он искал или нет, но не отказывается от того, что имеет. точнее его имеют. имеют неспешно, долго, ритмично двигая бёдрами, с дотошной нежностью, от которой сводит мышцы в ногах. серёжа каждый раз чувствует себя таким вымотанным и счастливым, потому что после перепиха ваня не уходит. ваня пристраивается со спины, прижимается крепко-крепко и зарывается носом во влажные кудри, пока серёжа скулит тихо, чувствуя каждое движение. потому что ваня не вытаскивает из него член, продолжая терзать ужасно чувствительную после долбёжки дырку. и даже малейшее телодвижение ощущается слишком ярко: не больно, но с плоти ещё не опавшей соскользнуть хочется.       с ваней хорошо, он не сбегает и не оставляет одного на постели. ваня его целует, и серёжа почти плачет, когда облепляет руками его шею и тянет к себе вплотную. ваня не даёт серёже быть ведущим, перенимает на себя всю инициативу, которую серёжа безропотно отдаёт и наслаждается всем и сразу. наверное, именно так ощущается влюбленность. у него после даши так и не получилось кого-то полюбить толково — душа напоминала айсберг, холодный, но ранимо хрупкий. хотелось вздохнуть устало и остаться навечно в объятиях крепких рук.       только вот в жизни всё всегда идёт по пизде. серёжа сначала не верит, кусает губы нервно и смотрит на человека перед собой. они не виделись. уже давно, да и общались-то лишь на стримах вовы, когда тот приглашал жожо поиграть, когда людей не хватало. а серёжа безотказный, серёжа с радостью принимал приглашения и шёл. а сейчас, когда ему тошно и плохо в очередной раз от себя самого, на пороге квартиры стоит тот, кого пешков ожидал увидеть меньше всего.       — ты что тут забыл?       — да хер его знает. пустишь?       серёжа сглатывает гулко и согласно кивает, пропускает нежданного гостя в квартиру. нежданный гость возвышается над ним, смотрит как-то одновременно холодно и с долей жалости, от этого только хуже становится и взгляд отвести хочется. серёжа отводит, не смотрит на неаккуратно уложенные светлые пряди, не смотрит на бледные руки и длинную шею, за которые когда-то давно хватался судорожно, которые расцарапывал в кровь. которые действительно любил и желал, чтобы его любили так же. только его не любили, его доводили, и пешков срывался на крики и оскорбления, после которых было тошно, было плохо и до удушливого обидно, что он снова не смог сдержаться. а может, его и любили. по-своему, выматывающе, больно, но любили. денис ведь тут? тут.       — ты в порядке? — денис смотрит пристально, тянется было рукой, но вовремя останавливается. кисть его опускается, ударяется бесшумно о бедро. серёжа хочет податься вперёд и кричать, чтобы коломиец коснулся его, как прежде, вжал в стену и заткнул рот пиздливый и… нет, не в порядке. — пошли сядем? серёг?       — да, идём, — звучит совершенно отреченно, и в таком же состоянии пешков дотаскивает себя до спальни, падает задницей на незастеленную постель и поджимает губы. ваня ушёл рано утром, но от постели тащило его одеколоном, его гелем для душа, потом и сексом утренним. серёжа ещё не успел проветрить спальню, проснувшись буквально за двадцать минут до прихода дениса. успел разве что сгонять в душ и попытаться привести себя в человеческий вид. денис же усаживается на кресло, ведёт носом и слабо морщится. чувствует, видит, чем серёжа тут занимался. стыда нет, только опустошение какое-то и желание завалится спать дальше. — так что ты хотел?       — поговорить.       — поговорить? — усмешка прорывается совершенно невольно. усталая, совершенно беззлобная. — это нужно было делать раньше. год назад, например.       коломиец поджимает губы в тонкую нитку, поправляет съехавшие на кончик носа очки. выглядит уязвлённым, потому что это правда. потому что это он тогда дал от ворот поворот и решил свести общение на минимум, решил забыть всё то, что было между ними. а что было между ними? постоянные ссоры на пустом месте и горячий секс, после которого ноги не слушались. ну и поцелуи, каких не было ни с кем больше. жадные, наполненные жизнью. как ни с кем другим, даже с бессмертных было как-то пусто, как-то неправильно, что ли. пешков чувствует это даже сейчас.       — да, нужно было тогда, — соглашается денис и сцепляет пальцы вместе. длинные, красивые, серёжа помнит их прикосновения по сей день. — но тебя хуёвит сейчас, сильнее, чем тогда.       проницательный, сука, ничего не скажешь. жожо мажет языком по пересохшим от волнения губам и поднимает взгляд, смотрит в колодец светлых, почти прозрачных глаз с темным, всепоглощающим дном зрачков. злиться почему-то не получается, просто нет сил и желания. сколько можно-то? будто бы это что-то поменяет, он уже своё отзлился. на такие глупости больше ресурсов не было. они оба это понимают.       — мне одиноко, это ты хотел услышать? — плечи коломийца содрогаются коротко, и серёжа слабо улыбается. поднимается даже настроение, потому что денису не всё равно. и тогда тоже явно не было, просто… просто он пытался забыть его, да и серёжа тоже пытался, когда пускался во все тяжкие с лёшей и сашей, когда находил успокоение в компании эвелона, когда гнулся сукой течной под ваней, так похожим на коломийца. высокий, светлый такой весь, с руками красивыми. характеры только диаметрально противоположные, а отсюда и неудовлетворённость. — меня заебало это. заебало, понимаешь, дэн?       — понимаю. — конечно же понимает, ему и самому осточертело всё это. после серёжи была лишь одна девушка, которую не любил. пытался любить, пытался в постели не называть её именем чужим, с которой пытался быть хорошим бойфрендом, а не тем, кто не заботился когда-то о чувствах своего партнёра. они тогда оба не заботились — дети с бурлящими гормонами и почти полным отсутствием мозгов. хочется тяжко вздохнуть. это признавать было неприятно, как и понимать, что был полным гандоном. оба они, если честно, только жожо всегда был честен в этом вопросе, неоднократно называя себя уебаном. — я хотел извиниться за всю хуйню, но слова — не показатель. поэтому приехал. хочешь, уеду?       — нет! — слишком поспешно и истерично, серёжа едва не подаётся всем телом вперёд, чтобы вцепиться мертвой хваткой в коломийца и не выпускать его из своей хватки, квартиры, жизни. ебланские чувства бурлили, не оставляли даже спустя столько лет. это не больная привязанность, это идиотизм подростковый, который никто из них преступить не смог вовремя. но сейчас получается, сейчас хочется быть самим собой, а не надевать на лицо извечную маску развесёлого клоуна. — останься.       уже спокойнее, и денис отвечает кивком согласным, поднимается с места и пересаживается на смятую постель, тянет пешкова к себе ближе, заключая в объятия. то ли дружеские, то ли ещё какие. серёжа облепляет его руками в ответ, гладит по спине и жмётся щекой к плечу. раньше они себе такого не позволяли, раньше они вообще друг другу много чего не позволяли. серёжа поднимает голову, смотрит прямо в глаза коломийца и тонет к хуям, забывая обо всём. о прошлом, нынешнем, парадеевиче, лёше. о ване тоже, вадю помнит. тот тоже его обнимал поддерживающе.       — можно?       — да.       и серёжа подаётся вперёд, жмётся несмело к губам дениса поцелуем, собирает сладкий привкус электронки и вздыхает коротко, когда объятия становятся крепче. настолько, что грудью чувствуется биение сердца заполошное. такое знакомое и незнакомое одновременно, приятное и такое долгожданное. поцелуи становятся жарче, настойчивее до жарко горящих щёк и томной тяжести в низу живота, отчего сдержать короткий, задушенный стон не удаётся. как и податливого желания забраться на колени коломийца, облепить его руками за шею и отдаться жажде близости. сопротивляться не получается ни умелым губам с языком, ни рукам, что выглаживают, сжимают, теснят вплотную.       — мы ведь совершаем ошибку? — хрипит серёжа низко, прогибается в пояснице и ощущает под задницей очевидный стояк, к которому несмотря на свои слова жмётся ближе, вырывая из дениса вздох. чтобы честно, не один он тут должен чувствовать себя так, будто готов умереть от удовольствия. по виду коломийца можно сказать, что да, это точно ошибка. всей их жизни, блядь. но зато какая. — ладно, похуй.       — похуй, если что, то это просто горячий перепих, договорились? — серёжа смеётся искренне, закусывает нижнюю губу и согласно кивает, пытаясь стянуть с дениса его толстовку и футболку. получается худо-бедно, и взгляду открывается широкий разворот плеч, вид на бледную кожу груди. глаза невольно цепляются за яркий засос, который пешков накрывает губами, всасывает кожу и ловит недовольное шипение. — ну ты и сучка.       — зато какая, — усмехается сыто, пока коломиец тянет с него футболку и переходит на спортивные штаны, под которыми даже белья нет. сминает пальцами длинными, музыкальными ягодицы, разводит под хриплый стон в стороны и ведёт между, трогает гладкую промежность, трёт чувствительную после утреннего секса на скорую руку дырку. — смотри-ка, меня даже готовить не нужно. классно, да?       денис смотрит скептично, мол, серёга глупости ему сущие затирает, и шлёпает по заднице, чтобы в следующий момент окольцевать член чужой пальцами, двинуть почти по сухому вверх и вниз. жожо шипит сквозь зубы, шлёпает дениса по плечу и требует выпустить. тот беспрекословно подчиняется, решая потратить время на то, чтобы расстегнуть ремень и ширинку джинсов.       — не снимай полностью, обожаю секс в одежде.       — ты стал ещё хуже, чем раньше, — усмехается коломиец и лишь приспускает немного джинсы вниз вместе с трусами, ведёт лениво, едва ощутимо по всей длине, наблюдая за голой задницей серёжи, ищущего смазку. та находится между кроватью и матрасом вместе с гандонами, которых осталось неиспользованных целых три. — но жопа у тебя и впрямь ахуенная. ты там скоро?       — да всё уже, заебал.       — пока ещё не ебал.       — пока.       пробирает на смех, и денис подаётся вперёд, заваливает пешкова на лопатки, наваливается тяжестью тела сверху и залепляет пиздливый рот очередным поцелуем, ловит его под колени, выглаживает пальцами крепкие, мясистые икры, пока вклинивается аккурат между ног чужих. коломиец выпрямляется, смотрит на расхристанного по смятому постельному белью серёжу и готов продать душу, чтобы смотреть на это зрелище вечно. красивый чертовски, с ворохом курчавых светлых волос, красными щеками и грудью, которые хочется испятнать укусами и засосами.       — харе пялиться, дрейк, — шепчет нетерпеливо, двигает бёдрами навстречу и закусывает натруженные от поцелуев губы. хочется больше, сильнее. прямо сейчас. но прямо сейчас коломиец припадает очередным поцелуем к его груди, оставляет след своих губ у яремной впадины и щурит глаза, всматриваясь в шею. серёжа не понимает искренне, но вздрагивает крупно, стоит только длани широкой накрыть его глотку, сжать под кадыком и вдавить безболезненно, но сильно в подушку. — блядь. дрейк! какого хуя? дэн?       — чокер, — хрипит денис, гладит адамово яблоко, и жмётся ближе к бёдрам пешкова, мажет влажным от предэякулята членом по коже, вызывая волнительную дрожь. серёжа почти забыл, что у коломийца член что надо, но сейчас от предвкушения поджимаются пальцы на ногах, а сами ноги невольно разводятся в стороны. хочется уже трахнуться, хочется быть переполненным, не пустым, полым внутри во всех отношениях. — ты раньше носил их. почему сейчас нет?       — нет нормального, — отмахивается серёжа, но дыхание на мгновение задерживает, стоит только пальцам сжаться сильнее. приятное чувство удушья подступает к глотке, спускается ниже и отдаётся в дрогнувшем члене. — не тяни, ёбаный твой рот.       и тянуть больше нет смысла действительно: денис берётся за смазку, льёт себе её щедро на пальцы, греет и под задушенный стон скользит влажно по промежности пешкова, давит на анус, но не вставляет. дразнит, вынуждая сережу зло сопеть и пытаться насадиться на пальцы. ему особая подготовка и не нужна, достаточно лишь для вида проверить, смазать для безопасности. все возмущения заглушаются поцелуем жадным, нетерпеливым, в котором глохнет и высокий, протяжный стон. с такими только в порнухе сниматься, но коломиец не хочет сейчас думать о всех тех, кто имел честь серёжу натягивать на член. сейчас на член натягивал сережу именно он.       — ебать, — басит денис в пухлые губы, когда без проблем входит по самые яйца, когда чувствует, как колени пешкова сжали его бока, когда чувствует, как внутри горячо, туго, хорошо. пра-виль-но. — пиздец, серёг, ты как?       серёга никак: ему хорошо до белого шума в ушах, хорошо до сведённых мышц в ногах. а ещё хочется плакать, но слёзы не идут, их заменяют хриплые стоны от каждого толчка в его изможденное сладостной пыткой тело. потому что денис меняет темп, не давая им обоим кончить так быстро, сжимает член жожо у основания, стоит ему только пискнуть «я почти». нихуя не почти, коломиец не даст. зато доводит до хрипоты и слёз непроизвольных от невозможности кончить. слёзы заботливо утирает, целует во влажный рот и всё доводит до логического финала как-то слишком резко. оргазм опустошающий, и серёжа ползёт дрейку под бок, когда тот скатывается с него и устало прикрывает глаза.       — почти как год назад, — выдыхает устало пешков и лезет обниматься, получая ласку в ответ. хорошо. в этих руках хочется остаться навечно.       — только лучше? — мычит устало коломиец.       — нет, ты ж постарел, — усмехается серёжа и ойкает от шлепка по бедру.       — на хуй пошёл.       — только что был.       — мудак.       оба как-то неловко усмехаются, и денис тянет на себя сережу, прихватывает его под голую задницу, гладит по прогнутой пояснице, пока рот затыкает очередным поцелуем. им лучше молчать, с разговорами у них как-то не вяжется.       — бля, серёг, я у тебя мобильник забыл, не помеш… — голос обрывается на полуслове, и коломиец с жожо одновременно оборачиваются в сторону двери, замечают в проходе бессмертных, который выглядит как-то забито. блядь. также забито хватает мобильник, оставленный на столе. — простите, помешал.       и уходит. серёжа хочет убиться, но вместо этого прячет лицо в груди дрейка, не собираясь ничего говорить. тот и не требует, даже, на удивление, не комментирует никак. в кои-то веки им обоим следует помолчать и просто почувствовать крепкие объятия друг друга, без ссор и дрязг.