Fate Lines/ Линии судьбы

Прошло несколько минут, прежде чем он достаточно овладел своими эмоциями, чтобы сдержать слезы, и просто наблюдал за абстрактными фигурами, которые создавал ребенок, когда кто-то постучал в дверь, вырвав Жан-Клода из этого редкого момента покоя. — Поторопись со своим чертовым прихорашиванием! —Алик, один из более… менее развитых вампиров на службе у Николаос. — Возвращайся через 15 минут! — огрызнулся Жан-Клод, выпустив щуп силы, чтобы поставить точку в этом разговоре. Пещерный человек что-то прорычал, но сдался. Может, для Николаос они все и были игрушками, но Жан-Клод всё еще был сильнее большинства, и это обеспечивало ему определеную степень влияния даже над теми, кого он не мог тихо поколебать. Он уже собирался стереть краску, когда праздные движения детского пальца стали более осознанными. Жан-Клод с минуту тупо смотрел, как он проводит две параллельные линии, и сообразил, что к чему, только когда еще одна линия начала пересекать обе. Ребёнок пытался написать "Hi" или "Hello", или что-то в этом роде. Жан-Клод быстро вытер это рукой, скрывая любые следы. У него не было времени сделать это как следует, и он отчасти проклинал себя за то, что позволил всему этому случиться. Быстро и четко он написал краской «ТАЙНА». Ребенок еще мал, но он надеялся, что его поймут. Это для его же блага. Ребенок написал неуверенное «ок» и еще более неуверенный смайлик. Прежде чем Жан-Клод успел что-то написать в ответ, золотая краска начала смываться. Жан-Клод быстро направился в душ, чтобы помочь, – в его не бьющемся сердце появилась дыра, – и продолжить начатое. XxXxX Была поздняя ночь, прошло всего несколько часов после последнего звонка, и в главном зале толпились только охрана и менеджер этажа. Жан-Клод свернулся калачиком на плюшевом диване в своем кабинете, благодарный за свою давнюю привычку покидать клуб как раз вовремя, чтобы успеть домой до рассвета, и пытался придумать, что написать своей родственной душе. Он больше не мог избегать общения с ребенком, не тогда, когда тот так сильно нуждался в нем, но он не хотел рисковать им, пока не сможет найти для себя более надежное место в этом опасном мире. Жан-Клод не мог позволить себе слабость, а ребенок не мог позволить себе то, что с ним сделают его враги. Ребенок, казалось, достаточно хорошо понял его послание о «ТАЙНЕ», но все остальные его рисунки были относительно детскими. Он не мог понять, хватит ли у того зрелости, ума или хотя бы понимания прочитанного, что бы понять то, что он объяснил. Что он не должен рассказывать о нем абсолютно никому. Ни родителям, ни родственникам, ни учителям, ни друзьям… Никому. О, он звучал отвратительно даже для самого себя, когда думал об этом. Словно незнакомец в ночи, соблазняющий юного... нет. Нет, это не должно дойти до такого. Он защит ребенка даже от самого себя, особенно от самого себя. Жан-Клод решил начать с простого, со смайлика на внутренней стороне икры. Он ждал, сомневаясь, что, возможно, для ребенка уже слишком поздно, но, судя по тому, во сколько ребенок рисовал в прошлом, вполне возможно, он это увидит. Через несколько минут, конечно же, рядом с его рисунком расцвел ответный смайлик. В этот момент Жан-Клод попытался перевести дыхание – он общался со своей родственной душой. У него была родственная душа. Если бы только он был в безопасности, чтобы по-настоящему наслаждаться этим, как другой того заслуживал. Если бы только он был в состоянии подарить своей родственной душе мир, как она того заслуживала. Но было бы безопаснее, если бы он не знал о нем ничего, что Николаос могла использовать позже. Даже почерк. Чтобы предотвратить любое письменное послание, он быстро нарисовал еще один смайлик, затем цветок, за ним солнце, потом паука, а затем принялся за всё остальное, что, как он помнил, рисовал ребёнок. Его светлая родственная душа разобралась достаточно быстро, дополняя рисунки, где только можно. Он останавливает ребенка от рисования фигурки из палочек, не желая рисковать тем, что ребенок оставит на нём какие-либо опознавательные знаки. Слишком рано он чувствует приближение рассвета и, в первую из многих предстоящих ночей, рисует толстый Х, а затем хватает салфетку и вытирает ноги. Он выжидает несколько мгновений, и, конечно же, его вторая половинка, спохватившись, больше ничего не рисует. XxXxX Они продолжают рисовать друг другу, его идеальная, блестящая, захватывающая дух родственная душа всегда ждет Жан-Клода, рисуя в течение нескольких мгновений после первого смайлика, который сигнализирует, что это безопасно. Этого достаточно. Этого должно быть достаточно. XxXxX Проходит около года, прежде чем этого становится недостаточно. Ребенку требуется все больше и больше времени, чтобы ответить. Затем в течение целого месяца ребенок просто рисует толстый, толстый Х поверх всего, что нарисовал Жан-Клод. Затем он перестаёт отвечать. Так продолжалось еще месяц, достаточно долго, чтобы Жан-Клод начал беспокоиться и немного отчаиваться. Он перепробовал все, что только мог придумать. Снова повторял детский репертуар, делал что-то новое, в конце концов перешёл на пейзажи со смесью черных, синих и зеленых ручек. Все цвета, которые он мог оправдать, чтобы спрятать в офисе своего клуба или в карманах пиджаков. И только когда он уже сдался и рискнул написать «ИЗВИНИ», ребенок, наконец, ответил неуверенным смайликом. Жан-Клод боялся, что именно ребенок напишет в ответ, в голове уже крутилась тысяча планов о том, что делать, если это произойдёт и Николаос узнает, когда ребенок нарисовал радугу. XxXxX Прошло три года, две недели и четыре дня с тех пор, как на его ногах появился первый паук, и у Жан-Клода дрожали руки, когда он снова и снова постукивал закрытой ручкой по своим ногам, пытаясь собрать своё мужество. Это была зеленая ручка, которая теперь была довольно стандартной в его клубе, частью какой-то преднамеренной организационной перетасовки, которую он затеял, просто чтобы заполучить постоянный запас чернил, которые хорошо бы контрастировали со стандартным черным и иногда синим, которые использовала его родственная душа. Лучше возможности, чем эта, у него не будет. Во всяком случае, в течение многих лет. Николаос гостила у Мастера Нью-Йорка и, учитывая, что в совете участвуют все самые могущественные Мастера Америки, взяла с собой большую часть своего двора. Он вполуха прислушивался к тому, что произойдёт на этой встрече, – не только к слухами об указе совета, но и к изменениям в союзах, которые всегда вызывало столь мощное собрание. Но… Это был шанс, который Жан-Клод не хотел упускать. С учетом того, что их люди были очень ограничены в своих возможностях, восполняя пробелы, образовавшиеся из-за поездки Николаоса, у Жан-Клода, за исключением чрезвычайных обстоятельств, было около трех часов, когда он знал, что его абсолютно, без сомнения, оставят в покое. Ну, сейчас чуть меньше трех часов. С этими словами он, как сказали бы американцы, отрастил себе яйца, быстро снял колпачок с ручки и написал на голени «ТАЙНА», а затем смайлик. Проходит несколько напряженных минут, прежде чем ребенок отвечает еще одним смайликом, за которым следует неуверенный, нерешительный знак вопроса. Жан-Клод позволяет себе поблажку, прикусив губу, когда он с большой осторожностью, четкими, намеренными штрихами пишет «Привет» на своей руке. Здесь было меньше места, но, надеюсь, изменение расположения покажет ребенку, что на этот раз, только на этот раз, можно не прятаться так сильно. Прошло неопределенное количество минут, прежде чем на его приветствие ответили почти застенчивым «Привет» и еще одним смайликом. Он надеется, даже молится, что ребенок достаточно взрослый, чтобы понять, что он пишет дальше в предупреждении. «Не пиши ничего, что позволит кому-то найти тебя.» Снова проходит несколько минут, но ребенок ответил «Даже тебе?» «Да.» Жан-Клод на мгновение заколебался, прежде чем продолжить, но его драгоценная маленькая родственная душа была невероятно терпелива для ребенка и заслуживала столько правды, сколько Жан-Клод мог рискнуть дать ради их безопасности. «Я не хочу ничего такого, что меня могли бы заставить выдать. Они причинят тебе боль только для того, чтобы причинить боль мне.» Наступила пауза, прежде чем ребенок ответил. «Разве ты не в безопасности?» Несмотря на то, что Николаос любила играть с ним, унижать его, использовать его и наслаждаться возможностью причинить ему вред любым способом, который она могла придумать, он был в большей безопасности, чем в прежние годы, но нет. Нет, он не был в полной безопасности. А Николаос была мелким тираном. «Нет, малыш.» Наступила еще одна пауза, более длинная, чем все остальные в эту ночь, и Жан-Клод почувствовал, как в том месте, где находилось его мертвое сердце, возникло волнение, почти ужас. Неужели он ошибся, объясняя это ребенку? Ребенку, который, хоть и был достаточно взрослым и умным, очевидно, был еще совсем маленьким. Наконец-то, наконец-то ребенок написал ответ. Он был более нерешительным, чем его первое приветствие этим вечером, чем его ответ на извинения, которые, казалось, прозвучали целую вечность назад. Это было… Это было душераздирающе. «Ты тоже один?» Жан-Клоду хотелось выть. Плакать, умолять и кричать на вселенную, которая позволила этому случиться. «Нет, вместе с тобой.» «Но меня же там нет? Ты не можешь уйти?» «Нет.» «Я тоже не могу.» Жан-Клод смотрит на это, и в глубине его сердца зарождается темная ненависть. «Я пытаюсь убежать, но они всегда возвращают меня обратно. Все всегда верят А» буква А была быстро зачеркнута «они всегда верят им больше, чем мне, хотя я не лгу.» Еще одна пауза, и Жан-Клод пытается найти, что сказать этому ребенку, основываясь на той ограниченной информации, которой он располагает. Затем ребенок пишет снова. «Спасибо тебе за то, что защитил меня.» Жан-Клод прочёл между строк очень отчетливое "никто другой больше не защищал" после этого, и не смог удержаться от того, что написал дальше. «Ты заслуживаешь большего. Если бы я мог, я бы забрал тебя, и никто никогда больше не причинил бы тебе вреда.» «Но ты старше меня. Это значит, что ты дольше был один.» Ещё одна пауза. «Когда я вырасту, я стану очень сильным, чтобы создать безопасное место для нас обоих. Я буду очень сильным, чтобы защитить нас обоих, несмотря ни на что, поэтому мы никогда больше не будем одиноки или напуганы.» Жан-Клод не мог не свернуться калачиком вокруг своей руки, как будто это была его милая, милая родственная душа. «Я верю тебе и буду стремиться к этому. И однажды, ma bien-aimé*, у нас будет свое собственное маленькое королевство, где будет безопасно и тепло.» [*прим.пер. мой любимый] «Что значит "ma bien-aimé"?» - спрашивает его милый, и Жан-Клод не может удержаться от смеха, который он подавляет рукавом. По словам, написанным на его коже, и по тому, что он узнал из жизни своего возлюбленного, он практически видит, как в его голове вращаются шестеренки. «Ничего плохого, уверяю тебя. Просто прозвище для тебя на французском.» «Ладно!» и за этим следует смайлик. «Но если ты собираешься называть меня как-то по-другому, это значит, что и я тебя как-то назову!» «Я не могу представить ничего лучше, чем откликаться на прозвище, которое ты мне выберешь.» «Как по-французски сказать "золото"?» Жан-Клод вспоминает вечер с золотой краской для тела и немного задыхается. «Это ’or’.» «Это звучит не очень красиво.» После этого появляется маленькое хмурое лицо, и Жан-Клод сразу же рисует над ним с улыбкой – он, несомненно, уже достаточно заставил хмуриться этого ребенка. Что-то столь милое, как выбор прозвища, не должно вызывать хмурого взгляда. «Придумал! Ты заставляешь меня улыбаться! Как сказать "моя улыбка"?» Сердце Жан-Клода разбилось и собралось по частицам вокруг этого ребенка, более, чем просто немного. «Mon sourire.» «Хорошо, тогда это твоё!» Жан-Клод прижал руку ко рту, подавляя рыдание. Он покрыл то, что осталось от его чистой кожи, сердечками. Они некоторое время посидели так, в сердечках, прежде чем Жан-Клод вытер часть своей руки «Ma bien-aimé, в будущем, если ты не увидишь :) от меня, ты не должен писать на нас. И если я напишу большой Х, тебе нужно будет остановиться.» «Если ты напишешь Х, я могу смыть всё очень быстро, я... я смогу смыть это так быстро, как только получится.» «Как хорошо, mon sourire, ты такой милый.» Жан-Клод внимательно следил за тем, как долго они с ребенком пишут друг другу, в общих чертах, но в конце концов его милому нужно уходить, и Жан-Клод сидит в чернилах целый час, прежде чем смыть их. XxXxX Они пишут друг другу столько, сколько Жан-Клод осмеливается. Но не так много, как он хочет. Как он надеется, ребенок тоже хочет. Несмотря на все усилия, он узнает о ребенке много нового. Ребенок до боли наивен, не смотря на то, что у него тяжелая жизнь. Иногда они отвлекают себя школьными заданиями, и ребенок довольно умен, несмотря на то, что он не может учиться лучше в школе по причине, которую Жан-Клод не может позволить ребенку объяснить. Всё, что он может сделать, это направить его к книгам, которые он наполовину помнит, но которые, вероятно, уже устарели и бесполезны, и объяснить, что такое библиотеки. Как быть вежливым с библиотекарями, какими бы страшными они ни казались юному уму ребенка. Он дает советы, как читать их, как заискивать перед ними или избежать их, пытаясь как можно лучше вооружить ребенка болезненными уроками, которые он усвоил. Этого никогда не бывает достаточно. Этого было бы недостаточно, даже если бы это длилось целую вечность, не говоря уже о том, что после их первого настоящего разговора прошло всего два года, прежде чем Николаос обнаружила это. Прежде чем Николаос причинила боль ему и ребенку через него. Прежде чем Церковь убила ребенка точно так же, как они убили Джулианну.