Спичку дважды не зажжешь.
Ты выдыхаешь едкий сигаретный дым, а я хмурюсь и легонько морщу нос. Размахиваю рукой, пытаясь разогнать эту серо-белую завесу и поджимаю губы, когда ты снова выпускаешь дым из лёгких. Тишина затянулась. Я слышу как она звенит в ушах и ощущаю, как твоё раздражение тяжёлым грузом падает мне на плечи. Не груз, а целый камень. От него грудь сдавливает и голова идёт кругом. И я сажусь. Прямо на холодную землю сажусь, сердито срывая короткие травинки. Ты следишь за мной странным взглядом, — таким, словно я для тебя совсем ничего не значу, — и снова выпускаешь из лёгких противный дым. А я снова поджимаю губы и опускаю взгляд на острые колени. — Я тебе ничего не обещал. Я смотрю на тебя широко распахнутыми глазами. Неужели и правда не значу? Даже немного? Даже чуть-чуть? Но почему-то вместо возмущения, я только покорно киваю. И правда ведь. Ты мне ничего не обещал. Ни звёзд с неба, ни мира у ног. И как бы больно мне сейчас ни было, я не имею никакого права высказывать эту обиду тебе и бросаться в твою сторону обвинениями, ведь Ты. Мне. Ничего. Не обещал. — Не обещал, — наконец бурчу я, не выдержав твоего взгляда. Ты хмыкаешь, выдыхая очередную порцию дыма, а я… Я не знаю, куда себя деть. Мне хочется раствориться и бежать до самой Антарктиды, где ты меня никогда бы не смог отыскать. Милая, — едко фыркает подсознание, — он бы тебя искать и не стал. Точно. Искать бы меня ты не стал. Потому что тебе это не нужно. Ты во мне не нуждаешься, зато нуждаюсь я. Как в кислороде. Мне почему-то кажется, что пропади ты из моей жизни, пропаду и я. Хотя, знаешь… Мне не кажется. Я хочу плакать. Реветь, как ребёнок разбивший колени. Мама, где же ты со своим подорожником? Мне тут сердце, вообще-то, разбили. И не будь тебя тут, рядом со мной, возвыщающегося, держащего в руке сигарету, пепел с которой сыпался мне на белые кроссовки, я бы обязательно разрыдалась. Но ты здесь. Такой близкий и одновременно далёкий. — Так чего ты от меня хочешь теперь? — заданный тобой вопрос бьёт под дых не хуже тяжелого армейского ботинка. Воздух из лёгких будто исчезает. Мне становится трудно дышать. Неужели я настолько отвратительна? С трудом я собираю последние силы и капли воли в кулак, поднимаюсь на ноги и уверенно смотрю тебе в глаза. Откуда эта уверенность вообще взялась — не знаю. Но она есть. — Ничего, — говорю я. Действительно, что же я от тебя хочу? Наверное, чтобы ты меня любил. Но насильно мил не будешь. Если нет в тебе любви ко мне, если ты правда ко мне совсем ничего не чувствуешь, то я тебя отпускаю. Вот так просто и без истерик. В конечном итоге, это все равно бы ни к чему не привело. — Вот и хорошо, — хорошо? Да мне хреново так, как никогда в жизни не было. Я выхватываю из твоей руки сигарету, делаю затяжку, еле сдержав кашель, швыряю окурок на землю и притаптываю его подошвой кроссовка. Ты наблюдаешь за мной как за несмышленным ребёнком, и это раздражает до скрутившегося желудка. Или это от табака такой эффект? — Вот и хорошо, — повторяю я за тобой, сдувая с лица надоедливые пряди. — Пока. Уходить правда я не тороплюсь. Поднимаю скейт в руки, поправляю рюкзак на плече, и смотрю на тебя тоскливо, без обиды, но с явным непониманием того, что же я не так сделала. Ты снова достаёшь пачку сигарет, подкуриваешь, а затем бросаешь: — Что, больше ничего не скажешь? И выходит у тебя это так небрежно, что по моей коже мурашки бегают с криками: «спасайся, кто может». Я тоже спастись хочу, да только не получается у меня. Чтобы спастись, нужно убить любовь к тебе. А убить любовь мне не по силам. — Нет, нечего, — бросаю я и быстро иду к спуску в метро. Сказать, на самом деле, есть что. Просто ты этого уже не услышишь.Твоя любовь пылала ярче маяка. Что же с тобой случилось?