Ни о чем и о тебе

Какая любовь, такие и бабочки.

      Я смотрю на то, как ты прижимаешь её к себе за талию, что-то шепчешь на ухо, а она смеётся. Я не слышу из-за музыки, но мне почему-то кажется, что смеётся она громко и звонко, и голос у неё как тысячи колокольчиков. Ты ведь всегда только таких и выбираешь, да? Аккуратных, нежных, женственных.       Я же тоже могу быть женственной и нежной! Я ведь тоже могу. И любить могу, сильно и навсегда. Только ты мою эту любовь блядскую игнорируешь специально. Смотришь всегда на меня как на несмышленную пташку, маленькую ещё, неоперившуюся. Так, будто чувства мои были чем-то нелепыми и глупым.       Но разве любовь может быть глупой и нелепой? Наверное, все таки может. Я не знаю. Мне ведь всегда казалось, что это чувство самое искреннее, самое светлое, самое прекрасное, но ни черта подобного. Мои розовые очки-сердечки в красивой ярко-голубой оправе свалились с лица, разбившись об асфальт, когда я поняла, что ничего светлого в любви, на самом деле, нет. Конечно, это не делает чувства нелепыми и глупыми, это делает их болезненными. И сердце в хлам разбивает. Так, что никакой изолентой его не склеить.       Я опускаю взгляд в бокал с шампанским, из которого я не сделала ещё ни глотка за этот вечер. Сижу, вцепившись в него как утопающий за спасительный круг, будто дурочка. Я вздыхаю и как-то нервно ставлю бокал на столик, поднявшись на ноги. Странно, я не пила сегодня ничего крепче кофе, но состояние такое, как если бы выпила пару банок чего-то слабоалкогольного вроде эссы. Голова кружится и в глазах как-то плывёт. То ли давление на нервах упало, то ли это потому что все, что я съела за сегодня — маленькое яблоко утром, а сверху влила в себя чашку кофе.       Я выхожу в коридор, подхожу к своей висящей на крючке куртке среди десятка других, и, достав из её кармана пачку сигарет с зажигалкой, иду на балкон.       В тонкой сиреневой кофточке, которая едва до пупка доходит, здесь не просто прохладно, а конкретно холодно. Но, наверное, этот холод мне был нужен. Самое то, чтобы привести мысли в порядок.       Я достаю одну сигарету, зажимаю её между губ и подкуриваю. Забавно. Ещё недавно носом крутила от одного только запаха сигаретного дыма, а сейчас и сама курю. И, честно говоря, особого кайфа это не приносит, но на время помогает успокоить нервы и мысли.       Или это всего лишь самовнушение?       После сигарет во рту привкус горечи и странная терпкость. В животе все органы в узел завязываются и тошнотворный ком в горле встаёт. Мне почему-то кажется, что от сигаретного дыма мои бабочки в животе сдохли. А потом на смену этой мысли приходит другая: они все сдохли не от дыма, а от любви моей.       Впрочем, любовь у меня такая же дохлая была и ядовитая. Какая любовь, такие и бабочки. Мёртвые, ну или почти мёртвые. Иногда ведь они щекотят меня изнутри своими сломанными крылышками и иногда они позволяют чувствовать себя счастливой.       Когда за спиной открывается дверь, я даже не оборачиваюсь. На плечи падает джинсовая куртка, пропитавшаяся сладкими женскими духами. Запах такой приторный, от него голова кружится и ком в горле становится более отчетливым.       — Заболеешь же, солнце, — и твоё «солнце» звучит так тепло и по-родному, что все обиды мигом куда-то улетучиваются. Да и на что обижаться? Ты мне ничего не обещал никогда, и я сама виновата, что приняла твою заботу за любовь. Дура потому что.       — Почему ты не с ней? — окурок летит в пепельницу. Ты улыбаешься и даже смеёшься, а я чувствую себя очень неловко. Потому что я, вроде, не сказала ничего такого, что могло бы вызвать смех.       Помню, что думала, что готова слышать твой смех постоянно. Но сейчас я мысленно молю тебя замолчать. Пожалуйста. Прекрати. Ты смеёшься, а во мне бьётся хрусталь.       — Потому что я хотел кое-что сделать, — ты легонько касаешься моей щеки подушечками пальцев, ведёшь в сторону и заправляешь выбившуюся из косички прядь за ухо. — И мне для этого нужна ты, не она.       Тебе нужна я? От того, что слышу, я замираю на месте и почему-то даже рукой пошевелить не получается. И мне кажется, что удивить меня ещё больше у тебя уже не выйдет. Но как выясняется — выйдет.       Ты прижимаешься к моим холодным, сухим губам в мелких ранках своими, и, пользуясь тем, что я стою как статуя, размыкаешь их кончиком языка. И мои полудохлые бабочки снова будто оживают. Щекотят низ живота кончиками сломанных крыльев, а у меня ноги ватными становятся.       Отстраняешься ты также неожиданно. Улыбаешься во все тридцать два, явно довольный результатом, а я только глазами хлопаю.       — Буду ждать тебя в квартире, — ты шёлкаешь меня по носу и выходишь с балкона. а я продолжаю стоять как дура. В голове тысячи мыслей, которые я только усмирила, и главная из них:       Значит ли этот поцелуй, что между нами все таки что-то может быть?