Запутанными коридорами лис бежит к сердцу дракона

Сюэ Ян, которого по кличке называют только самые смелые или призраки, но и те шёпотом, проводит каждую ночь на перекресточном диване, держа на коленях горшок с фикусом, являющимся, должно быть, последним предметом в Доме, где остались только надписи прошлого выпуска. Своеобразная могильная плита, куда даже не нужно приносить цветы. Он выкрал его из Третьей. Ну или Птицы позволили ему взять горшок. В конце концов, он тоже скорбел, они это знали. Сюэ Ян предпочитает думать, что всё же выкрал, потому что жалость со стороны воспитанников Третьей ему не нужна. А они жалеют, он видит. Фокусник раз за разом перечитывает аккуратно выведенные на стенках строчки, изредка проводя по ним большим пальцем, а взгляд пустой-пустой, смотрящий сквозь этажи и земную кору. Он держит в руках целое кладбище, ставшее ему дороже собственной жизни. «На рассвете звёзды превращаются в пыль», — чёрным маркером по керамике и белыми чернилами по коже самого Фокусника. Татуировка, спрятанная под одеждой и бинтами почти также надёжно, как и разбитое сердце, под ненавидящим взглядом и насмешками. Это как разбить любимую кружку. То ощущение, когда она выскальзывает из рук и летит вниз, разбиваясь на осколки. Сюэ Ян тоже разбился. «Монах мягко улыбается, глядя на его ядерно-оранжевые носки. — Мне идёт? — Фокусник едва ли не прыгает по комнате, демонстрируя ноги со всех ресурсов. — Подлецу всё к лицу, — доносится из дальнего угла. Дым смотрит недовольно, кривя губы. Привычное выражение лица, привычного чёрного пятна. — Не слушай его, — Монах чуть качает головой, глядя на лучшего друга. — Тебе действительно идёт. Мрак комнаты нужно разбавлять не только искрами чиркающей зажигалки. — Ты же не против, когда я курю, — Дым в очередной раз выглядит так, словно лизнул штукатурку и ободрал язык. — Я не против, — Монах гладит прижавшегося к нему Сюэ Яна по спине. У него большие холодные ладони, от которых по лопаткам словно особенно агрессивные божьи коровки пробегают. Хочется ещё ближе. — Я против, — Фокусник говорит куда-то в шею, что тут же покрывается мурашками. Выглядит просто изумительно и он прижимается к коже губами. Сяо Синчэнь тихо хихикает. Звучит, как и выглядит, изумительно. У Монаха невероятно бледная кожа, словно тот ни разу не видел солнца, что, если подумать, очень хорошо, потому что увидь солнце Монаха, оно бы сразу поняло, что не играет в этом мире никакой роли. Просто для красоты висит в абстрактном где-то. Так думает Сюэ Ян. А на мнение остальных ему наплевать. — Тебя не спрашивали, — Дым почти шипит, доставая, определённо на зло, помятую пачку сигарет и старую зажигалку, расписанную какими-то глазастыми мухоморами. Дым вообще весь был «на зло», если дело касалось Сюэ Яна. На зло ему Дым курил, выдыхая если не прямо в лицо младшего, то куда-то в его сторону, чтобы тот пропах отвратительным табаком. На зло одевался во всё чёрное, чтобы пугать ночами в коридорах, появляясь из-за угла. На зло был влюблен в своего лучшего друга и скалился, закидывая Монаху руку на плечо, при любом удобном, и не очень, случае. Сюэ Ян тоже на зло умел. Он носил с собой маленький, не пойми откуда взявшийся в Доме, флакончик освежителя воздуха, каждый раз брызгая его в лицо Дыма, заставляя плеваться и жмуриться. Фокусник на зло полюбил темноту и ужастики читал взахлёб, чтобы лишь фыркать на все эти появления из темноты. Назло полюбил Монаха ещё сильнее, и на зло был наглее, позволял себе больше. На зло всегда был ближе на десяток сантиметров к нему, обвивая руками, вдыхая чужой запах. — Ну и плевать, — Фокусник прижимается ещё теснее, вдыхая запах белой футболки старшего. Пахнет дождем и травой. Дым зло скалится. Сюэ Ян на зло показывает ему язык, медленно проводя рукой по спине Монаха. Он Сяо Синчэнем, как и любимыми конфетами, делиться не собирается.» Рядом скользит тень, накрывая собой фикус. — Призрак, — Сюэ Ян усмехается, поднимая глаза. — Ты не изменяешь своим привычкам. Он был чем-то похож на Дыма. Тоже шлялся по темноте и не любил Сюэ Яна. — Ты тоже, — вожак Четвертой кивает на яркие носки, выглядывающие из-под черных штанин. — Ты их хоть стираешь? — А ты свою ленту? Они оба замолкают, пристально глядя друг на друга, словно пытаясь найти в непроглядной темени чужих глаз ответы на сто и один свой вопрос, но находят там только неприязнь и бесконечную усталость, затерянную в красной сеточке уголков белка. Сюэ Ян думает, что они с Призраком могли бы подружиться, если бы не огромная пропасть, разделяющая даже сейчас, когда они находятся друг от друга на расстоянии вытянутой руки и одного среднего кота. В детстве они были в одной стае, как и вся Зелень, но Фокусник, будучи старше почти на год, внимания на мальчика с красной лентой и слишком шумной улыбкой не обращал. Считал, что ему это не нужно, что у него есть белый-белый Монах, так что чёрный Призрак оставался где-то и кем-то. Сейчас же, глядя в серьёзные глаза, сверкающие серым холодом, Фокусник понимает, что между ними много общего. От сбитого к чертям режима, до чёрных рукавов одежды с пятнами крови. У Яна настоящая, а у Призрака фантомная. Может быть, думает он, они с вожаком, как разные стороны монеты. Что-то вроде Иня и Яня, только покрытые ржавчиной. — Он не похож на Монаха, — Призрак говорит резко, напоминая первую майскую молнию. Мысли о дружбе тут же покидают голову, оставляя после себя только «если бы», но эта история, как и любая другая, не терпит сослагательного наклонения, а Фокусник не терпит, когда кто-то произносит родную ему кличку. Как будто пачкают. Он помнит Монаха вечно в белом, сияющего тусклом освещении Дома. Такое пачкать нельзя. Такое только запечатлеть в галереи памяти, повесив на самое видное место. У Фокусника вся память белая, покрытая адресованными ему улыбками. Он думает, что если его разрежут, то он будет как жеода. Только вместо кристаллов внутри тёплые глаза и холодные руки. — Никто не похож на Монаха, — Сюэ Ян сжимает зубы почти до боли и ставит горшок на пол рядом с собой. Перед глазами тут же возникает образ новенького Фазана. Длинные черные волосы и белая рубашка. Совсем не Монах. Просто отголосок больного разума, погибающего без чужих улыбок и пальцев в волосах. Конечно же, он был не похож на Монаха. Тот был как снежинка, второй такой просто быть не может. Монах был добрым и всегда улыбался мягко. Когда Сюэ Ян смотрел на него, было чувство, словно пьешь горячий чай с сахаром. У Монаха всегда были холодные ладони и белые футболки, с широкими воротниками. Дым когда-то сказал, что Монах как снег. Прекрасный и холодный. Но Фокусник думал, что он был одновременно как пломбир и солнце. Как горячий молочный коктейль. Никто не мог заменить Монаха, никто не мог быть похожим на Монаха. — Зачем ты выполз? — Призрак задирает подбородок, глядя сверху вниз, чуть прищурившись. Он говорит чуть скучающе, как будто с презрением. Но это лучше, чем жалость. Сюэ Ян дважды клацает зубами и потирает ладони друг об друга. На пол сыпется запёкшаяся кровь какого-то Пса и земля от фикуса. Лотос будет лаять, когда узнает, что одного из его щенков покоцали. Но кто сказал, что Фокуснику не нравится, когда тот кричит? Это весело. Звук, как будто цепью бьют по стенам. Прятаться от агрессивного вожака Шестой ещё лучше. Чувствуешь себя ребёнком, ждущим, когда его найдёт друг. Кровь кипит от ожидания и азарта, только заканчивается это не смехом, а новыми синяками. С Лотосом играть весело, до первой крови и старых ран, задетых резкими словами. — Ты знаешь. — Крыса поднимается на ноги. Пружина дивана скрипит и в углу начинают испуганно шевелиться тени, перешёптываясь на своём языке, который понимает только Шепчущий. Кличка наверняка пошла оттуда же. Фокусника называют убийцей и психопатом, но этот чёртов Фазан людей запирает в стенах, а Призраку наплевать. Только ходит рассматривает перекорёженные в ужасе лица тех, кого должен был защищать. Или что он тут вообще делает? У Сюэ Яна и Шепчущего тоже игра. Почти как с Лотосом. Только с Псом у них прятки, а с Фазаном догонялки и карандашный список жертв. В Сером Доме на отшибе два серийника, а Наружность и не знает, вот потеха. Играть с Шепчущим интереснее, чем с Лотосом. С ним не до крови, с ним на жизнь. Фокусник скачет по коридорам и Изнанке, чтобы трещины, которые слушаются воспитанника Первой, не забрали его к себе, а Фазан считает колото-резанные на своих состайниках. Потому что самого Шепчущего трогать нельзя. Это ведь как в самой середине игры уйти домой. Сюэ Ян на пару мгновений опускает взгляд вниз, когда видит, как рядом пробегает сгусток темноты. Тени вообще обычно ведут себя тихо, лишний раз не выдавая своего присутствия, если только не хотят подшутить над каким-нибудь пугливым Фазаном, семенящим мимо. Однако стоит где-то поблизости проходить Призраку, тихо скрипящему половицами ночного Дома, тёмные углы начинают шевелиться, беззвучно мурча, и тянуться к негласному хозяину, в поисках ласковой улыбки. Птицы любят свои цветы, так, как никто никогда не любил их самих. А Призрак любит свои тени. В нём вообще этой глупой любви много, на всех хватает. Сюэ Ян этого никогда не понимал. Наверное, именно поэтому с такой лёгкостью повёлся, когда ему предложили устранить Дыма. «Ты поможешь мне», — говорил приторно-сладкий голос. — «А я тебе. Просто небольшая шалость.» Сюэ Яна внутренне передёргивает. Он вспоминает, как лично перерезал горло тому человеку, а тело кинул на Изнанку. Небольшая шалость обернулась для него литрами крови, потому что Монах умер. Он тогда думал, что нужно было остановиться ещё после провала с этим чёртовым Птенчиком, который теперь Генерал, и который смотрит на него стервятником. Птицы любят свои растения, поэтому Фокусник уверен, что Генерал с особой нежностью расчленит его тело и положит в каждый горшок, как удобрение. — Нет, — сквозь стиснутые зубы. Звучит как карканье ворона и Сюэ Ян думает, что фраза из Наружности про схожесть питомцев и их владельцев — совсем не выдумка. — Ты помнишь, что произошло. В этот раз будет хуже. — Наплевать, — Фокусник подходит ближе, бросая шипение, как перчатку в чужое лицо. Где-то в голове щёлкает, что Призрак прав, но взгляд цепляется за такую алую, даже в темноте ленту, приходится приложить максимум своих усилий, чтобы не закричать. — Зачем ты носишь её после всего? Выходит почти не истеричным голосом. Он сам в последнее время превратился в сплошное «почти» Миллион осколков, складывающихся в «почти не разбит». Углы вдруг замирают, прислушиваясь к разговору. — Чтобы ничего не забывать. — он кидает быстрый взгляд на фикус, поджимая губы. — Все мы носим наши могилы с собой. Хотя у тебя, — он ухмыляется, почти как Дым когда-то — с неприязнью. — Целое кладбище. — Призрак, — Сюэ Ян шипит, приближаясь к чужому лицу так, что их носы почти сталкиваются. От вожака Четвёртой пахнет Лунной дорогой, ночью и, едва уловимо, таким новым сандалом. Что сказать дальше он не знает, только продолжает смотреть в холодные глаза, серые, как Дом. Слова так и не находятся. Все мысли крутятся вокруг алой ленты и белой футболки где-то в отдалённых уголках сознания. Чернила старой татуировки уже привычно начинают словно кипеть под кожей, наказывая за всё совершённое. Напоминая о том, что он потерял. Они с Призраком похожи, и тот прав — могилы они носят с собой. Только у обычных людей это библиотека воспоминаний, а у них белые буквы, чуть выше сгиба локтя, и кроваво-красная лента в волосах. Вожак Четвёртой смотрит на него ещё несколько секунд, после чего достаёт из кармана издевательски-белый платок, опуская тот на макушку Фокусника. — Вытри руки, ты их пугаешь, — он кивает в сторону маленьких чёрных клубочков, подползших совсем близко к их ногам. А потом уходит. Большая часть теней, словно верные псы, уходит вслед за ним, скользя по стенам и полу, тёмными змеями. Собственная же тень Сюэ Яна стоит неподвижно, как и её хозяин, вглядываясь в пустоту Перекрёстка. Монах бы сейчас похлопал его по спине, говоря, что давно пора в постель. Сюэ Ян пошутил бы, с нотками надежды «с тобой?», а тот бы посмеялся. Монах всегда смеялся над его шутками, даже самыми дурацкими. Монах был замечательным. Монах был… Да, Монах был. Фокусник сглатывает комок в горле и уже скорее по инерции продолжает оттирать руки от засохшей крови. Смотреть не хочется, однако, взгляд сам падает на всё ещё грязные местами ладони. В голове картинка — слишком бледный Монах, голова которого лежит на его, Сюэ Яна, коленях и огромное расползающееся по белой футболке кровавое пятно. Фокусник пытается стереть его, истерически теребя ткань, но то лишь ползёт и ползёт, достигая живота. Он понимает, что кричит лишь тогда, когда звук, вырывающийся из горла, больше напоминает скулёж. Бесконечное «Сяо Синчэнь» царапает лёгкие изнутри. Осознание содеянного накрывает волной ненависти к Дыму и к себе. Он зарывается носом в уже остывающую, мокрую от вытекающей крови шею, и хочет вдохнуть родной запах дождя и травы, но вместо этого ощущает только железо. Кричать больше нет сил, остаётся только прижимать к себе тело любимого человека, пока в голове набатом звучит изумлённый шёпот Синчэня, произносящий его собственное имя. Он убил Монаха, и с этим уже ничего нельзя сделать. — Зачем? — у Сяо Синчэня по щекам текут слёзы, смешивающиеся со следами чужой крови на бледном лице. Капли, скопившиеся на остром подбородке, падают на когда-то белый ворот каждые пять секунд, как по часам. Вокруг такой хаос, а Монах статичная белая фигура, у которой по лицу текут кровавые реки. — Ты даже так… — Сюэ Ян подходит ближе, чувствуя, как губы сами по себе растягиваются в привычную улыбку, которая появляется всегда, стоит взглянуть на Монаха. — Ты даже так самый красивый… У того в глазах ужас и непонимание. Синчэнь даже не шевелится, когда окровавленная рука Фокусника легко проходится по коже, оставляя тёмный отпечаток, который, впрочем, довольно быстро смывается слезами, становясь таким же красным ручейком, стремящимся ближе к губам. Кровь Дыма оказывается горячей, несмотря на то, каким тот был холодным. — Зачем? — повторяет он едва слышимо на выдохе. Мерещится, что это шелест лепестков вишни на ветру, а не шёпот. — Сюэ Ян… Как же так? Он смотрит вниз. Тень под его ногами дрожит. — Лучше бы за пацаном своим смотрел, — зло выплёвывает в пустоту. — Пернатый, наверное, в тумане совсем растворился. Крыса смотрит на зеркало. «Сюэ Ян улыбается, когда чувствует поглаживания по волосам. — Ты знаешь, — говорит Сяо Синчэнь ласково, переворачивая страницы какой-то книги. — Зачем после смерти человека завешивают зеркала? — Чтобы не видеть своё жалкое лицо, красное от слёз? Монах тихо смеётся и легко бьёт по плечу. Как будто облако упало. — Это чтобы душа человека там не застряла. Представь, как это будет неприятно. Фокусник жмёт плечами. Кому как, думает он. Душе — да, наверное. Человеку, который только что потерял кого-то полегче. Просто видишь вместо себя его.» Вспоминает первые дни после смерти Монаха, когда вглядывался в зеркало часами. Искал хоть намёк на его глаза, пусть даже наполненные разочарованием и ненавистью, но чтобы рядом, чтобы смотрели на него. Но Монаха не было. Были брызги крови и пыль на стекле. — Тебя обманули, — говорит он в пустоту грязной поверхности. — Ты умер прямо тут, но не остался со мной. Даже твоего чёртового Дыма нет. Это как разбить любимую кружку. Только вот Сюэ Ян самолично швырнул её в стену. «Как же так?», — голосом Сяо Синчэня. Наполнилось ядом то, что пело, то, что смеялось.