Запутанными коридорами лис бежит к сердцу дракона

«— Ты опять нашёл меня, да? — он говорит это едва услышав мягкие шаги. Так ходит в Доме только Нефрит. Ну или только его тихие шаги Усянь способен различить. Это называется предвзятым отношением, так говорит Шепчущий, хихикая. Это идиотизм, так говорит Лотос, закатывая глаза. Лотосу Нефрит не нравится, а Призраку… Его тянет к новенькому, будто к смерчу. Это вроде физика, хотя она в Доме плохо работает.» В какой-то момент, когда ночью тени прилипли к его рукам, будто котята, привязанные к матери, Вэй Ин задумался о том, что ему неожиданно холодно. Стоит закрыть окно и накинуть плед, но нет никакого желания. Он опять чувствует себя как в клетке. Жёлтой. — А Нефрит на дракона похож, — проносится через ночной воздух, заставляя Суйбяня на шкафу вздрогнуть. — Только вместо огня у него лёд. — вспоминается белая рубашка Фазана. Она выглядит, как снег и побелка. А Нефрит — дракон. — Я знаю, что он вам нравится, — Усянь смотрит на тени, едва ли не мурлыкающие на его груди. Те ластятся и выглядят согласными. Конечно Нефрит им нравится. Он вообще всем нравится, кроме, естественно Лотоса. Но Лотосу просто никто не нравится. Нефриту, справедливости ради, тоже никто не нравится. Вэй Ин говорил, что это очевидно, потому что «ты же ни с кем не разговариваешь, пташка», а крестник только фыркал и продолжал сидеть рядом, впитывая всё больше Дома и осевшей на плечи пыли. Шепчущий говорил, что Нефрит смотрит на всех, как на изюм. Вэй Ин знал, что изюм тот не любит, поэтому просто пожимал плечами. — Но ты, — продолжал Хуайсан мерзко-мерзко улыбаясь, как будто знал что-то очень важное. — Ты для него виноград. Вэй Ин печально улыбается, когда вспоминает шок в янтарных глазах и отдающийся белый парус рубашки. Виноград? Призрак в момент увял и стал горьким изюмом. Наверное, горького изюма не существует. Но Усянь любит добиваться невозможного. «От ненависти до любви один шаг. От винограда до изюма — сто тысяч чердачных пылинок», — царапает он маркером на стене. Нефрит разрезал своим быстрым шагом пыльный воздух и какие-то отдалённые уголки сердца Усяня, которые должны были быть защищены слоями всевозможного хлама. Призрак поджимает губы, мысленно возвращаясь на чердак. Там душно и грустно, потому что окно вечно закрыты и стоят коробки с фотографиями. «— Тут только те, — начинает он. — Кого больше нет в живых. Нефрит хмурится и совсем не понимает. — Но тут есть Генерал, — тонкий палец указывает на едва-едва улыбающегося с фото мальчика. Там Птенчик. А Птенчика нет уже много лет. — Кто сказал, что Генерал жив? Нефрит медленно кивает, соглашаясь. Раз Призрак говорит, что Генерал мёртв, значит, Генерал мёртв. Это льстит, когда твоим словам доверяют, даже если только за завтраком виделись с мертвецом и обменивались мнением о погоде. Нефрит сказал, что хотел бы, чтобы пошёл дождь. Генерал улыбался и отвечал, что может полить его из лейки, стоя на стремянке. Вэй Ин утащил свою пташку быстрее, чем Птица забрал того в Гнездо.» — Опять напугал кого-то, — он выдыхает в потолок. Дыхание, не долетая, впитывается в трещины и совсем теряется. Призрак пытался придерживаться всего двух правил: Первое: не есть груши. Они слишком мягкие и пачкают подбородок. С этим проблем не было, в Дом груши почти не привозили, только если по праздникам, но праздники тут почти не отмечали. Золотая говорила, что праздником иногда можно считать то, что они, Лотос и Кролик, не убили друг друга. Вишня тяжело вздыхала и соглашалась. «— Миру было бы спокойнее, если бы кто-то из вас, — Павлин проводит по горлу большим пальцем, по очереди смотря на братьев своей девушки. — Ну, вы сами понимаете. — Убить его, что ли, — говорил Вэй Ин, смотря на выпускника. — Ага, по-тихому, — Цзян Чэн кивал. — Скажем сестре, что он пал смертью храбрых. — Да, сами видели. Прям пал. С крыши и с шестью ножевыми. Павлин нервно смеялся и как-то совсем негероически искал глазами Вишню.» Второе: никого не пугать. Усянь до сих пор ночами чувствует на себе фантомные взгляды из прошлого, когда вся Зелень, что раньше смотрела с восхищением любопытством, испарялась из коридора, стоило Призраку выйти из Четвёртой. Он помнит, как и без того истеричные будущие Фазаны, видя его начинали задыхаться. Помнит, как друзья отводили глаза и уходили. Он помнит, что вычитал где-то «одиночество в толпе — самое страшное». Вэй Ин готов подписаться под каждым словом. Раньше его окружали люди, а теперь только стаи теней, снующие за ним повсюду. Нет страшнее одиночества, чем одиночество в толпе, когда толпа — тьма, убившая тех, кто тебе дорог, но ластящаяся к тебе, как верный щенок. Вэй Ин прикрывает глаза. Тени привычно вплетаются в волосы. За окном ветер и яркая-яркая луна, смотреть на которую почти больно. Слишком белая. Как Нефрит. И также далеко. Вспоминаются слова Генерала, которые прописью рядом с Первой:«Фазанов не любят, Фазаны не любят». Хотелось сказать «пташка не такой», но в то же время говорить вообще не хотелось. Хотелось до боли смотреть на яркую-яркую луну. — Хандришь? — голос Шепчущего, как и скрип входной двери, звучит хрипло и понимающе. Усянь, не открывая глаз, хлопает по постели рядом с собой и через мгновение чувствует как прогибается матрас. Шепчущий возится пару секунд, кутаясь в старый плед, до этого валяющийся где-то в ногах. Он становится коконом и подползает к другу ближе, положив голову на его руку. Вэй Ин улыбается, у него есть кот на одну ночь. Большой мягкий кот-убийца. В конце концов, они тут все немного не в своём уме. Но это не так важно, если теперь Вэй Усянь начинает согреваться. Когда они были маленькими, боящийся темноты Хуайсан часто так вот заворачивался в отвоёванное у кого-то одеяло с абстрактными пятнами, которые он сам называл бактериями, и ложился рядом. А Призрак, будучи тогда ещё Кроликом, хихикал и гладил по голове, рассказывая небылицы. «— Есть луна, сделанная из настоящего мёда. Правда, это не совсем мёд и не совсем луна, потому что она живая. Но чуть-чуть не считается, правда?» Хуайсан кивал и слушал внимательно-внимательно, забывая о пугающих тенях и тихом голосе трещин, который преследует везде, даже в его новом имени — Шепчущий. — А ты по первому слуху стен прибежал, да? — Конечно. Я всегда бегу к тебе, — Фазан кивает, тихо хихикая. Он устраивается удобнее, щекоча макушкой шею. Хуайсан всегда младший брат, которого хочется оберегать, даже если тот сам может в любой момент сделать заточку из градусника. С ним невозможно спокойно, потому что по родному уже. — Рассказывай, от любопытства умираю. — Фокусник напугал тени, — смысла скрывать нет, потому что Хуайсан всегда знает правду, но очень ценит, если рассказываешь её добровольно. Наверное, это как когда тебя любят взрослые. Они знают, что ты что-то натворил, но дают шанс самому рассказать. Хуайсан не взрослый, именно поэтому Вэй Ина и любит. — А тени… Тени напугали Нефрита. Выходит, что я напугал Нефрита. В Четвёртой почти не бывает тихо. Тут каркает Суйбянь; кричат друг на друга братья, в шутку кидаясь вещами, но никогда не словами, потому что это больно; надрывается флейта, пытаясь повторить мотив той самой песни, которую так любила Вишня; тут в шкафу скелеты играют в шашки, изредка вспоминая живое прошлое; молча, но глазами, оглушающе кричит Генерал, когда проводит пальцами по чёрным венам и чувствует, что весит меньше на треть души; тут Призрак говорит за двоих сам с собой или с молчаливым, но внимательно слушающим Нефритом. В Четвёртой тихо почти не бывает, но сейчас даже ветер за открытым окном стихает, прислушиваясь к вдруг сорвавшемуся дыханию Вэй Ина. У него по щекам — неожиданно, совсем пугающе и разбивающе сердце — слёзы и бегущее куда-то сердце, пока под боком, свернувшись в калачик, замер Не Хуайсан. — Я опять кого-то напугал, — шепчет он, закрыв глаза предплечьем свободной руки. — Нефрита. Он же моя пташка. Я так… — почти задыхается, когда вспоминает лицо крестника. — Я так старался, Не-сюн, так старался спрятать это от него, а Фокусник всё испортил. Я ведь так хотел, чтобы он смотрел на меня, как… — Вэй Ин запинается на середине предложения, потому что в голове миллион этого «как», которое просто сломалось в один момент, из-за без пяти минут мёртвого вожака Второй. — Он ушёл. — пробудет он заново. — Просто сбежал от меня. Я не хочу, чтобы как тогда, Не-сюн. «— Что ты наделал?! — у Цзян Чэна дрожит голос от гнева и горя, а Усяня укутывают тени, пряча в призрачный доспех. — Убери их! Убери их сейчас же! Призраку хочется столько всего сказать. Что он не может. Что ему жаль. Что это не он. Лотос замахивается, чтобы ударить, а Вэй Ин, закрывая руками голову, для самого себя неожиданно выкрикивает: — Вишня! — Да как ты смеешь… Всё вокруг содрогается. Где-то внутри разбивается сердце, а в дальнем коридоре окно. Усянь слышит, как хлопает дверь. Понимает, что остался один в Четвёртой. Выйдя из комнаты через два дня он чувствует, как подкашиваются ноги. Шепчущий ходит в том же кардигане, что и в день смерти брата — там всё ещё кровавое пятно от прижатой к груди отрубленной головы; Генерал не разговаривает, только бездумно срывает одуванчики на заднем дворе; Золотую не смогли спасти; Дарящий улыбки исчез ночью, а значит умер. Ему дали посмертную кличку «Вдовец». Выходя в тот день из Четвёртой, он знает, что не вернётся.» — Милый, — Шепчущий, выудив руку из пледа, ласково гладит его по голове и говорит тихо-тихо. — Он боится не тебя. Он просто был удивлён. Это же Нефрит, он не может бояться тебя. Ты же для него виноград, помнишь? Призрак, замерев, слушает речь друга, неожиданно почувствовав себя совсем крошечным. Внутри всё тянется к успокаивающей маленькой ладони Хуайсана, пока тот продолжает: — Я знаю этого пацана уже месяц, Вэй-сюн, и всё, что я о нём узнал — тебя он не оставит. Он за тобой хвостиком ходит, цепляется за тебя глазами так, будто тебе единственному доверяет. — Усянь отрывисто кивает, потому что сам всегда мельтешит перед крестником, лишь бы тот был где-то перед глазами. Это кажется правильным. — Ты можешь думать, что чудовище, а он с пеной у рта будет доказывать, что ты святой. У чёрных вещей тени белые-белые, дорогой. — друг улыбается. У него улыбка не как у самого Усяня, она не шумная. У Шепчущего улыбка похожа на дуновение ветерка от взмаха веера и трение шёлка. Таким улыбкам веришь. Именно поэтому, будь они в Наружности, Не Хуайсана никогда бы не посадили. Вэй Ин тяжело выдыхает и улыбается в ответ. Он поверит. Даже если это разобьёт его. В конце концов, у него под подушкой есть целая коробка кроличьих пластырей. — Кстати, Вэй-сюн, — Фазан как-то хитро улыбается и у Призрака всё внутри вдруг сжимается от предчувствия. Такие улыбки у Хуайсана страшные. Он ими специально состайников пугает, когда становится скучно. — Сегодня твоя пташка, с подачи кое-какой быстрой Крысы, узнал, что дверные проёмы — условность. Считай, что просто нора в стене. — Он пожалеет, что на свет родился, — шипит Призрак, срываясь с места. — У чёрных вещей тени белые-белые, — говорит в спину уносящегося друга. — Но, может, это не тени, а просто за руки кто-то взялся? — Шепчущий улыбается и укутывается в плед сильнее. Пахнет родным. Вэй Ином.

***

В Изнанку больше не ходят. В Изнанку закрыты все двери, едва ли не кровью Вэй Усяня запечатана каждая чёртова нора. Но иногда, стоит чуть расслабиться, чёртов Фокусник прорезает проходы своим ржавым, как и его сердце, ножом. Вэй Ин думает, что отрежет вожаку Второй хвост, а потом и голову, закинув первый в свой шкаф, скармливая скелетам, а голову, подожжёт и прокатит по коридору во Вторую, им же так нравятся необычные вещицы, отобранные у других. Усянь носится по Домовскому лабиринту, ищет по запаху, словно собака, влагу той стороны; глазами, как стервятник, пытается выцепить Изнаночный туман. У него дрожат руки и кровоточат губы, потому что так сильно закусывать их — нельзя, а кеды, натянутые на голые стопы, оставили на каждой ноге по мозоли. — Подожди совсем немного, — шепчет он, открывая каждую дверь, будя обитателей комнат, даже если должны спать вечно. — Просто подожди меня немного. Изнанка — табу для всех, кому дорога жизнь. После резни два года назад, каждый призрак был загнан туда без возможности выбраться (как бы этого хотелось!) и упокоиться с миром. В Доме вообще ничего больше нет «с миром», тут теперь только стены, на которых кровь не отмыли, а заклеили, пряча десятки лиц, но те всё равно проступают; тут кладбище на цветочном горшке; зеркало, где улыбка дорого человека появляется только если ты в полном отчаянии или сошёл с ума. В Изнанке «упокоиться с миром», значит потеряться навсегда. И если повезёт — обезумишь настолько, что забудешь прошлое, становясь обычным монстром. Это считалось лучшим выходом, потому что другого не было. Изнанка — параллельная вселенная, где не Серый Дом, но где серый мир, потому что повсюду туман и тоска по оборвавшейся жизни. Там везде тёмно-зелёный мох, который будто служит материалом для одного из кардиганов Шепчущего и ещё тина в застоявшейся воде редких водоёмов, где растут только чёрные лотосы. Тут между вековых деревьев ходят потерянные тени, тянущие к путникам руки. У них ледяные пальцы и пронизывающие до глубины души судьбы. Их лучше не трогать, потому что страшно и холодно. Им самим в первую очередь. Тут время течёт совсем по-дурацки, будто сделано из клубники, отмеряя себя не часами и минутами, а какими-то собственными прихотями. Тут где-то ходит уже неЗолотая, держа за руку треть души Птенчика. Страх имеет свойство парализовать, Призрак чувствует это, когда после нескольких минут поиска по голове не бьёт, будто осыпавшаяся штукатурка, мысль о том, что Нефрит мог пойти лишь в одно место и открыть только одну дверь. В Первой комендантский час, но Шепчущий, — хитрая крыса затесавшаяся к Фазанам, — думает он ласково, специально пришёл в Четвёртую, открывая дверь. Норы Изнанки работают странно, похоже на зеркало. Так говорил Павлин. Ты можешь в него смотреться и трогать, но отражение к тебе выйти не может, будто защищает тебя от того, что находится за серебристым напылением. Аналогия совершенно дурацкая, но Павлин никогда не умел нормально объяснять. Вишня тогда смеялась и говорила, что попасть туда можно только когда открываешь дверь от себя, а когда тянешь на себя, видишь только коридор. Вэй Ин истерично, будто сам стал Крысой, дёргает старую ручку и чувствует давно забытый запах сырости. В голове миллион воспоминаний, от каждого из которых хочется развернуться и больше не чувствовать. Иногда Вэй Ин думал, что сам должен был уйти на Изнанку, а не в Жёлтую клетку. Сердце начинает биться с удвоенной скоростью, когда он чувствует под лапами, что сменили натёртые ноги, холод росы, а хвосты уже раскидывают жухлые серые листья.